Прослеживая пути национальной русской мысли, не­возможно пройти мимо такого противоречивого явления второй половины XIX — начала XX века, как религи­озно-философские искания русской интеллигенции. В этих исканиях отразились ее самые лучшие и самые худшие стороны, желание общественного блага и разрушение общественных устоев, сила мысли и национальная обре­ченность.

Давая оценку русской религиозной философии конца XIX — XX веков, с горечью следует отметить, что русским в ней был только выбор главных тем и обостренное внимание к проблемам добра и зла, нрав­ственным аспектам веры, сама же трактовка многих вопросов отходила от традиций русской православной церкви и носила скорее западный характер, а у некоторых философов, например, у В. Соловьева, смыкалась с като­лическим богословием.

Нет никаких сомнений в искренности религиозных исканий, усиленной мощью ума и глубокой эрудиции таких философов, как В. Соловьев, С. Булгаков, Н. Бердяев, П. Флоренский и целого ряда других, но воспитанные и получившие образование в среде, лишенной русского национального сознания, эти люди были духовно обрече­ны. Обреченность их состояла в том, что они не чувство­вали органической связи с православной церковью, подходили к ней преимущественно критически и даже пытались научить ее религиозному знанию. По сути дела, они ее не принимали, так как связывали с российской отсталостью и реакционностью, и пытались создать своего рода новую веру для образованных слоев. Вся глубина националь­ной святоотеческой традиции была отрезана от них их собственной гордыней. Религиозные идеи, которые созда­вались ими, скорее были представлениями этих философов на то, какой должна быть христианская вера, чем отра­жением святоотеческой православной традиции, пере­данной нам в наследие от предков.

Русская религиозная философия этого времени отража­ла духовный распад русской интеллигенции. Русская интеллигенция не смогла выполнить свой долг перед Отечеством, а этот долг интеллигенции в любом государ­стве состоит в сохранении, творческом развитии и совер­шенствовании национальных основ, традиции и идеалов. В России произошло чудовищное. Значительная часть обра­зованного общества была сторонниками не сохранения и развития, а разрушения национальных основ, рассматри­вая их как реакционные и отсталые. Русская православная церковь была главной мишенью разрушителей. Она не подходила им из-за своей «реакционности». В этой «духовной» обстановке и начинают возникать религиозные учения, которые в древности бы назвали еретическими, целью которых было создать веру, подходящую для интеллигентов, лишенных национального сознания, или хотя бы приспособить православие к нуждам этих интел­лигентов.

Совершенным примером национальной глухоты и от­сутствия национального сознания был философ В.С.Соловьев. Этот философ, несмотря на огромную эрудицию и мощный ум, никогда не понимал идей Святой Руси, сводя их к какой-то абстрактной религиозности и мистицизму, рабскому самоотречению и покорности. Глав­ная причина такой глухоты — тенденциозная католичес­кая, западная заданность, обесценивавшая его глубоко оригинальный ум.

Преклонение национальных русских философов Киреев­ского, Хомякова, Аксакова перед Святой Русью рассматривается Соловьевым как «преклонение перед та­тарско-византийской сущностью». В самом этом терми­не   видно   его   непонимание   особенностей  духовной культуры и истории России, сведение их к каким-то мифическим привностным влияниям. Совершенно повер­хностна и убога его критика работ Данилевского. Она недостойна его философского ума и только свидетель­ствует, на какую обочину может быть выкинут мысли­тель,  лишенный национального сознания и живущий эрзац-духовностью, привнесенной с Запада. Идеи христианского универсализма и вселенской правды в интерпретации  Соловьева  это подчинение православия католицизму. Отсутствие национального сознания  толкало  Соловьева  на  утопический  проект соединения православия и католичества в «свободную теократию», в рамках которой русский народ (который, по Соловьеву, лишен особых талантов) должен пойти на самоотречение   и   признать   папу   вселенской   церкви. Место русского народа в этой «теократии» — служить другим народам и всему человечеству (чем не идея мирового коммунизма!).

Хотя в философии Соловьева есть ряд моментов, которые   совершенно   очевидно   связаны   с   идеями русской цивилизации. Это прежде всего его этичес­кое учение.

Задача человека, считает Соловьев, в развитии добра, которое изначально присуще ему, в преодолении всех проявлений зла и несовершенства, являющегося след­ствием грехопадения и связанных с непроницаемой вещественностью. Путь к этому идет через жертву ради любви к Богу и цельному миру. Существуют три абсолютные ценности — благо, истина и красота, кото­рые суть просто различные формы любви, если под этим словом понимать «всякое внутреннее единство, всякое изнутри идущее соединение многих». Эти абсолютные ценности соответствуют трем ипостасям Святой Трои­цы, которые есть высший идеал, достигнутый на основе совершенной любви — Бог есть Любовь. Недаром св. Сергий Радонежский, пишет Соловьев, посвятил Святой Троице церковь в своем монастыре, чтобы созерцающие истину Божественного триединства монахи имели возможность сделать все, что было в их силах, для воплощения этой истины в жизнь. Совершенное добро, к которому мы должны стремиться, есть добро не для отдельной личности, а для всего человечества.

Тем не менее В. Соловьев во многом был далек от православия.

«Исповедуемая   мною   религия   Св.  Духа, —   писал он, —   шире   и   вместе   с   тем   содержательнее   всех отдельных религий ...» Такое «религиотворчество» было свойственно не только В. Соловьеву, оно проявлялось и у многих российских интеллигентов, лишенных нацио­нального сознания.

Собрать из всех религий все лучшее, отказаться от всего «плохого» в православии весьма характерно для отношения интеллигенции к религии.

Беспочвенность рождала дикие религиозные сочетания, религия приобретала эстетский характер, причем из нее бралось только то, что нравилось эстету, и добавлялось тоже по вкусу.

«Мы зачарованы, — писал Н.А.Бердяев в 1907 г., — не только Голгофой, но и Олимпом, зовет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на Кресте, но и Бог Пан,  бог стихии земной,  бог сладострастной жизни, и древняя богиня Афродита, богиня пластичной красоты и земной любви ... И мы благоговейно склоня­емся не только перед Крестом, но и перед божественно прекрасным телом Венеры».

Превосходную,  хорошо  аргументированную  критику многих русских религиозных философов дал отец Георгий Флоренский в своей работе «Пути русского богословия». Он совершенно справедливо отмечал, что многим из этих философов присуще отсутствие понимания смысла истории или церковной жизни. Он отмечал целый ряд моментов в их трудах, которые прямо противоречат православию и, в частности, учение о Боге как о всеединстве, учение о перевоплощении, а также софиологию П. Флоренского и С. Булгакова.

Вера в трудах этих философов приобретала абстрак­тный характер, создавались сложные умозрительные построения, наполненные противоречиями. Христианские идеи приобретали абстрактно универсальный характер, терялась качественная ткань русского православия, намеренно стирались его самобытные национальные чер-ты. Говоря об универсальности христианских ценностей, забывалось о разных путях их воплощения у разных народов, особый путь русского православия почти не рассматривался, а если и рассматривался, то только с точки зрения отрицательного опыта.

Такая религиозная философия не могла удовлетворить настоящего православного человека, который рассматри­вал ее как какую-то заумь. Вместе с тем она и не способствовала возвращению к православной вере русской интеллигенции. А если вообще и способствовала возвра­щению к вере, то скорее к католицизму, протестантизму или даже буддизму, — настолько абстракты, неопреде­ленны и далеки от православия были умозаключения этих философов. Даже лучшие из них, такие, как отец Павел Флоренский, чужды православному миру. Об этом пишет в книге «Пути русского богословия» отец Георгий Флоровский. Дух философии Флоренского, отмечает он, по существу, западнический. Это философия западника, который мечтательно и эстетически ищет спасения на Востоке. В своей работе Флоренский делает, по-видимо­му, шаг назад, отступая от христианства к платонизму и религии древности или в царство оккультизма и магии. Такое обращение к другим культам и слабое изучение духа православия характерно было для большинства русских философов, даже некоторых из тех, кого считали славяно­филами.

У К.Н.Леонтьева, например, по мнению Г. Флоровского, была религиозная тема жизни, но вовсе не было религиозного мировоззрения. В работах К. Леонтьева чувствуются западные, латинские мотивы, его тянет к католичеству, он близок к идее Соловьева о мировой теократии. В национальном смысле Леонтьев был далек от русского православия, так как не верил в идею преображения мира, христианство было для него религией конца. К. Леонтьев сводит религиозно-культурные корни России к некоему упрощенному византизму, которые, по его мнению, царь плюс церковь.

Русский интеллигент, потерявший национально религи­озное чувство и ощущающий внутри свою духовную неполноценность вне веры в Бога, стремится на своем языке убедить себя в его существовании. Но так как это убеждение идет не от души, а от ума, его рассуждения о Боге скорее лекция по философии, чем живое религиозное чувство. Истинная Вера всегда неотрывна от националь­ного святоотеческого сознания и предания, передаваемого из поколения в поколение. Там, где Вера отрывается от национального сознания, там она превращается в абстрак­цию, отвлеченное понятие, которое не может тронуть и зажечь человеческую душу.

Чего стоят только интеллигентские мудрствования о Софии. Почти каждый русский «религиозный философ» считал своим долгом внести свой вклад в разработку этой темы, причем каждый по-разному. Получилась, удиви­тельная по своему абсурду и оторванности от живой веры система схоластических рассуждений о высшей мудрос­ти, расположенной между Богом и человеком. А на де­ле — не имеющие отношения ни к Богу, ни к человеку.

Оторванная от национальной жизни, философия неред­ко порождала философские нелепости.

Идеал личности, по Соловьеву и Бердяеву, — некое двуполое существо, «цельная личность, сочетающая мужчину и женщину», соединяющую мужские и жен­ские добродетели. Этот идеал полностью осуществим в Царстве Божием, в котором преображенные тела не имеют половых органов или сексуальных функций. Следовательно, по мнению этих философов, в Божием Царстве личности сверхсексуальны и не двуполы.

Для большей части интеллигентов, лишенных нацио­нального сознания, религиозные искания заканчивались отпадом от православия, сопровождаемым его оголтелой и чаще всего примитивной критикой. Православие объявля­лось ими оплотом реакции и отсталости, который необхо­димо разрушить. Так думала большая часть русских интеллигентов во второй половине XIX века. Разочаро­вавшись в православии, эти люди, как правило, не переходили в другую веру, а становились самыми вульгар­ными атеистами. Вульгарный атеизм — характерная черта многих русских интеллигентов XIX века, правосла­вие для них — мракобесие, а священники — обманщики и плуты. Религиозное искусство для них примитивно и недостойно внимания, ходить в церковь может только отсталый человек. Идет постоянная травля православных подвижников. В конце XIX века, например, интеллиген­ция ведет клеветническую кампанию против святого Иоанна Кронштадтского.

К концу века вульгарный атеизм уже не удовлетворяет всей массе русской интеллигенции, лишенной националь­ного сознания, и рядом с ним возникает другая вульгарная разновидность отношения к религии — религиозное реформаторство и, в частности, предложения объединить православие и католицизм при главенствующем значении последнего (В. Соловьев). Это выражало не меньшее, чем у вульгарных атеистов, пренебрежение русским правосла­вием.

Были также попытки к созданию новых религий, все они были порождены духовным невежеством их создателей, представляли из себя чудовищную ересь и, естественно, терпели крах. Все эти искатели «религии сердца», «религии братства», «религии человечества», «религии богочеловечества» были по своей сути жалкими, бес­почвенными людьми, не сумевшими устроить даже свою жизнь, и как щепки выбрасывались на задворки бытия. Но тем не менее некоторые из них оказывали влияние на молодежь. Так, основатель секты так называемых «богочеловеков» Маликов увлек за собой в США немало молодежи строить религиозную коммуну, которая, ес­тественно, провалилась.

Отпад от православия значительной части правящего и образованного слоя (фактический отпад, не внешний, — внешне многие из них могли исправлять церковные обряды) привел к тому, что в XVIII — XIX веках главным оплотом православной веры был простой народ. Он продолжал верить так, как верили его предки. Однако неучастие в деле веры образованного слоя, его западный критический взгляд на православие подорвали веру и в простом народе, который все в большей степени стал поддаваться западническим настроениям господ. Но и господа начинают менять свое отношение к религии, многие из них понимают свою религиозную ущербность, стремятся восстановить порванную связь с православием.

Однако стремления эти идут на западный манер в духе исканий «философско-религиозного общества», в них чувствуется эстетство и высокомерное отношение к вере простого народа. Складывается парадоксальная ситуация: простой народ теряет веру, а образованные слои безуспеш­но ищут ее в каком-то религиотворчестве.

«Христианство в России, как и повсюду в мире, — писал Н. Бердяев, — перестает быть народной рели­гией по преимуществу. Народ, простецы, в значительной массе своей уходит в полупросвещение, в материализм и социализм, переживает первое увлечение марксизмом, дарвинизмом и проч. Интеллигенция же, верхний куль­турный слой, возвращается к христианской вере... Ста­рый бытовой, простонародный стиль православия кон­чился,  и его нельзя восстановить...  И  простая  баба сейчас... стала нигилисткой и атеисткой. Верующим же стал философ и человек культуры».

Бердяев проводит мысль, что в его время к самому среднему христианству предъявляют несоизмеримо более высокие требования, — мол, верить по-настоящему мо­жет  только  ученый   человек.   Это  заблуждение  очень характерно для интеллигенции начала XX века, вера для многих из них предмет особой науки, которой простому человеку недоступен. Православное мироощущение через добротолюбие и соборность остается вне понимания мно­гих российских интеллигентов.

Чаадаевщина Три популяции «малого народа»

По ту сторону добра и зла

Босяцкая культура