ВАЖНЕЙШИМ НОСИТЕЛЕМ соборного духа в народе, об­ществе и государстве является Церковь. В имперском государствен­ном механизме Православного Царства именно тесное, "симфони­ческое" сплетение Церкви и Империи является основой жизнеспо­собности и крепости равно светской и церковной властей. Православное Царство — живая икона Царствия Небесного на нашей грешной земле — есть великий дар Господа верующему на­роду за нелицемерное исповедание Христа и верности Его святым заповедям.

Сознание этой мистической взаимосвязи "земного" человечес­кого обустройства с "небесным" религиозным идеалом пронизы­вает самосознание христиан с древнейших времен. Свое юридичес­кое обоснование оно получило еще в VI столетии по Р.Х. в зна­менитых новеллах (т.е. законах) императора Юстиниана, впоследствии признанных Церковью наравне с соборными деяниями и включенных в составленный святым патриархом Фотием Номоканон, а затем и в славянскую Кормчую книгу.

"Величайшие блага, дарованные людям высшею благостию Божией, — говорится там, — суть священство и царство, из кото­рых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужите­лей, которые со своей стороны служат им, молясь неспрестанно за них Богу..."

Соборный разум Церкви также всячески подчеркивал судьбо­носное, жизненное значение теснейшей связи между этой "священ­ной сугубицей". Так, в Деяниях VII Вселенского Собора содержит­ся послание епископов Константинопольскому патриарху Тарасию, утверждающее: "Священник есть освящение и укрепление император­ской власти, а императорская власть есть сила и поддержка священ­ства... Священство хранит и заботится о небесном, а императорская власть посредством справедливых законов управляет земным".

"Един есть Господь и законоположник, — поучал свою паству преподобный Феодор Студит (+826). — Это единоначалие — ис­точник всякой премудрости, благости и благочиния... Отсюда — учреждение между людьми всякой власти. Один патриарх в патри­архате, один митрополит в митрополии, один епископ в еписко-пии, один игумен в монастыре. И в мирской жизни — один царь, один полководец, один капитан на корабле..." При этом принцип жесткого единоначалия, необходимый для эффективности любой власти, любой системы управления, в христианской традиции до­полнялся и смягчался тесными узами, связывавшими власть с нрав­ственным долгом, силу — со святыней.

Византийский кесарь Василий Македонянин особенно образно и ясно отразил это в Эпанагоге — специальном руководстве для судей, составленном в конце IX века по Р.Х. "Император и патри­арх, — говорится в ней, — необходимы для государственного уст­ройства так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согла­сии их состоит благоденствие государства". Задолго до этого, вы­ступая на IV Вселенском (Халкидонском) Соборе, другой византийский император, Маркиан, ту же мысль высказал иными словами, провозгласив: "Когда Божественным определением мы избраны были на царство, то между столькими нуждами государ­ства не занимало нас так никакое дело, как то, чтобы православ­ная и истинная вера христианская, которая свята и чиста, пребы­вала бессомнительной в душах всех".

Многими столетиями позже патриарх Константинопольский Антоний в своем послании Великому князю Московскому Васи­лию Дмитриевичу поучал русского властителя, раскрывая ему зна­чение христианской империи: "Святой царь занимает высокое ме­сто в церкви; он не то, что другие, поместные князья и государи. Цари в начале упрочили и утвердили благочестие во всей вселен­ной; цари собирали Вселенские Соборы; они же подтвердили сво­ими законами соблюдение того, что говорят божественные и свя­щенные каноны о правых догматах и о благоустройстве христиан­ской жизни, и много подвизались против ересей; наконец, цари вместе с соборами своими постановлениями определили порядок архиерейских кафедр и установили границы митрополичьих окру­гов и епископских епархий. За все это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви. И если, по Божьему попуще­нию, язычники окружили владения земного царя, все же царь по­лучает то же самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется ца­рем и самодержцем всех христиан. На всяком месте, где только имеются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, мит­рополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей и властителей...

Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе и общении между со­бою, и невозможно отделить их друг от друга. Послушай верховно­го апостола Петра, говорящего в первом соборном послании: "Бога бойтесь, царя чтите"(1 Пет. 2:17). Не сказал "царей", чтобы кто не стал подразумевать именующихся царями у разных народов, но "царя", указывая на то, что один только Царь во Вселенной".

Этот богодухновенный взгляд на природу тесной взаимосвязи Соборной Церкви Христовой и Самодержавного Православного Царства нашел свое отражение в творениях и поучениях русских святителей и подвижников благочестия. Митрополит Иларион и преподобный Кирилл Белозерский, знаменитый игумен Иосиф Волоцкий и глава "заволжских старцев" Нил Сорский, ученый мо­нах Максим Грек и смиренный старец Елезарьевой пустыни Фи-лофей своими словами и делами, самой жизнью и даже смертью ясно подтверждали, сколь глубоко и крепко укоренилась христи­анская имперская идея на Святой Руси.

В суровые годины испытаний и смут, в эпохи бурные и мятеж­ные, которыми столь богата отечественная история, это учение о симфонии властей становилось для российского государственного корабля надежным кормилом и прочной опорой. Вплоть до страш-ной духовной катастрофы, постигшей наш народ вслед за бого­борческими революциями 1917 года, один из основных законов Державы прямо и недвусмысленно гласил: "Император, яко Хрис­тианский Государь, есть верховный защитник и хранитель догма­тов господствующей веры, блюститель правоверия и всякого в Церкви Святой благочиния..."

Полно и ясно раскрыл мистический смысл Русского Самодер­жавия и российской имперской государственности великий молит­венник и чудотворец, святой праведный отец Иоанн Кронштадт­ский. Он поучал: "Создав человека на земле как царя всех тварей земных, Царь Творец поставил затем царей разным народам, и почтил их державою Своею и владычеством над племенами — пра­вом управления и суда над ними. Пророк Даниил говорит: "Владе­ет Вышний Царством человеческим и дает его, кому хочет" (Дан. 4:29). Премудрый Соломон возвещает всем царям: "Дана есть от Господа держава вам и сила от Вышняго" (Прем. 6:3). В ознамено­вание этого дара и силы Божией, даруемой царям от Господа, еще в Ветхом Завете Сам Господь установил священный обряд помаза­ния Царей на царство... Этот священный обряд перешел и к хрис­тианским царям России. Через него сообщается им необходимо нужный дар особенной мудрости и силы Божией...

Умолкните же вы, мечтательные конституционалисты и парла­ментаристы! Отойди от меня, сатана, ты мне соблазн... От Госпо­да подается власть, сила, мужество и мудрость царю управлять своими подданными. Но да приближатся к престолу достойные помощники, имеющие правую совесть и страх Божий, и да бежат от престола все, в коих совесть сожжена, в коих нет совета право­го, мудрого и благонамеренного...

Бедное Отечество, когда-то ты будешь благоденствовать? Толь­ко тогда, когда будешь держаться всем сердцем Бога, Церкви, люб­ви к Царю и Отечеству, чистоты нравов... И чем бы мы стали, Рос­сияне, без царя? Враги наши скоро постарались бы уничтожить и самое имя России, так как Носитель и Хранитель России после Бога есть Государь России, Царь Самодержавный, без нею Россия — не Россия!"

* * *

ДУХОМ И СВЕТОМ соборности была пронизана на протяже­нии долгих столетий вся жизнь русского народа и российского го­сударства. При том именно церковные соборы, первый из кото­рых состоялся вскоре после крещения Руси (в 1105 году) при Ярославе I, стали главными хранителями древней духовной мудрости и благочестия. Почти три десятка поместных соборов устрояли и правили нравственно-религиозную жизнь России в течение пяти веков, прежде, чем по велению Иоанна Грозного был созван пер­вый земский собор. Казалось, что церковная соборность уже навсегда легла краеугольным камнем в основание земного созида­ния Святой Руси во всех ее конкретно-исторических формах, будь то Великое княжество Киевское или Владимирское, Московское Царство или Российская Империя.

Но, увы! — история распорядилась иначе. Великий преобразо­ватель русского бытия, крутой, страстный и мятежный государь Петр Великий не остановился перед тем, чтобы прервать сию бла­годатную традицию. Церковная реформа Петра стала отправной точкой многих пагубных процессов, завершившихся двумя столе­тиями позже крахом тысячелетнего русского православного госу­дарства.

Реформа эта была задумана и осуществлена как сознательный разрыв многовекового исторического преемства духовных основ русской жизни и ключевых архетипов русского национально-ре­лигиозного самосознания. "Петр сам хотел разрыва, — справедли­во замечает протоиерей Георгий Флоровский в своем известном исследовании "Пути русского богословия". — У него была психо­логия революционера. Он хотел, чтоб все обновилось и перемени­лось, — до неузнаваемости. Он сам привык и других приучал ду­мать о настоящем всегда в пртивопоставлении прошлому. Он со­здавал и воспитывал психологию переворота. Именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол... Происходит некая поляризация душевного бытия России. Русская душа раздва­ивается в напряжении между двумя средоточиями жизни, церков­ным и мирским. Петровская реформа означала сдвиг и даже над­рыв в душевных глубинах...

Изменяется самочувствие и самоопределение власти. Государ­ственная власть самоутверждается в своем самодовлении... И во имя своего первенства не только требует от Церкви повиновения и подчинения, но и стремится как-то вобрать и включить Церковь внутрь себя, ввести ее в состав государственного строя и порядка. Государство отрицает независимость церковных прав и полно­мочий. Государство утверждает себя самое, как единственный, бе­зусловный и всеобъемлющий источник всякого законодательства, всякой деятельности или творчества.

Все должно стать и быть государственным, и только государ­ственное попускается и допускается впредь. У Церкви не остаетсяи не оставляется самостоятельного и независимого круга дел, — ибо государство все дела считает своими. И всего менее у Церкви остается власть, ибо государство чувствует и считает себя абсо­лютным".

Такое "полицейское", тоталитарное мировоззрение появилось, конечно, не сразу и не вдруг. Исторические его корни лежат в эпо­хе Реформации, когда "обмирщение" сознания достигло на Западе критической величины. В результате и у части российского правя­щего класса, заразившегося модной западной болезнью, потуск­нело и выветрилось мистическое чувство церковности как благо­датного духовного единства, понятие о Церкви как о Богочелове-ческом организме, о врачевнице душевной, целительные Таинства которой лечат сердечные язвы и греховные раны падшего и оск­верненного нечистыми страстями естества.

Мало-помалу множилось число "просвещенных" вольнодумцев, привыкших, на свою беду, видеть в Церкви лишь одно из обще­ственных учреждений, которое занято рутинной "организацией" нравственной и религиозной жизни народа. С такой точки зрения, совершенно недоступным для понимания "рационалистов" стало благодатное качество соборности, примитивно сведенное ими к убогой и ущербной "коллегиальности". К сожалению, именно этот взгляд на церковно-государственные отношения был положен в основу политики Петра и торжественно провозглашен в "Духов­ном Регламенте", который, по замыслу царя, должен был стать главным руководством к церковной реформе, но стал, на деле, про­граммой и манифестом еретической протестантской Реформации в России.

Написанный сподвижником Петра, главой "Ученой дружины" Феофаном Прокоповичем, "Регламент", по сути, содержал требо­вание принять новое, нецерковное мировоззрение. В нем много желчи, обличений и критики, это книга едкая и злая. В ней чув­ствуется болезненная страсть к разрыву с прошлым, которое стало для автора чужим, далеким и непонятным. "Не только отвалить от старого берега, но еще и сломать самый берег за собою, чтобы кто другой не надумал вернуться"...

"Регламент" был составлен так, дабы искоренить все самостоя­тельные начала в жизни Церкви, в делах церковного самоуправле­ния. Феофан сочинил его для "коллегии", или "консистории" — по типу тех, что учреждались с целью государственного управления церковными делами в тоталитарных протестантских странах. Не случайно, объясняя, "что есть Духовный Коллегиум", Прокопович ни разу не ссылается ни на примеры церковного предания, ни на Номоканон. Наоборот, необходимость введения "коллегиального" начала в церковное управление автор пытается доказать довода­ми исключительно государственной безопасности.

"Велико и сие, — гласит документ, — что при соборном правле­нии (так Прокопович по старой привычке называет столь любез­ную ему "коллегиальность" —митр. Иоанн) отечество будет безо­пасно от мятежей и смущения, каковые происходят от наличия еди­ного правителя духовного (т.е. патриарха — митр. Иоанн). Ибо простой народ не различает власть духовную от самодержавной, но удивленный великою честию высочайшего пастыря, помышля­ет, что таковой правитель есть второй Государь, равный самодер­жцу, а то и больший его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство". Стоит ли говорить, сколь беспочвенно и несостоя­тельно подобное "доказательство" необходимости упразднения патриаршего престола и поместных соборов в свете многовековой истории православной государственности — от равноапостольно­го римского императора Константина Великого и до "тишайшего" русского царя Алексея Михайловича?!

Но и это еще не все. "Регламент" практически не скрывает, что одной из главных задач его является дискредитация православно­го духовенства, слишком "высокое мнение" о котором в народе представляется вредным и опасным. Нужно, считает Прокопович, чтобы не было на них "лишней светлости", которая мешает вполне выявить безусловное подчинение духовенства светской власти. "Когда увидит народ, — говорится в "Регламенте", — что церков­ное управление монаршим указом и сенатским приговором уста­новлено есть, то и паче пребудет в кротости своей, и весьма отло­жит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовного..." Нелепость такой "аргументации" столь очевидна, что даже не тре­бует опровержения.

Тем не менее подобное мировоззрение было положено в основу государственной политики с самого начала царствования "вели­кого преобразователя". Уже в 1701 году Петр возобновил деятель­ность Монастырского приказа — органа государственного надзо­ра за церковными делами и заодно отобрал у Церкви монастырс­кие и архиерейские имущества. Духовенство оказалось лишенным средств даже для приобретения книг и устройства школ с целью образования и просвещения русского народа.

Дальше дело пошло еще круче. Патриаршество было упраздне­но, и, более того, исконные формы выражения народом своего ре­лигиозного чувства были объявлены суеверием. В указе на имя Святейшего Синода от 22 февраля 1722 года предписывалось запретить вынос чтимых икон: "Чтоб в Москве и городах из монасты­рей и церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить... А кто будет ходить, тех брать". Через месяц вышел новый указ, в котором воспрещалось устроение часовен на торжищах и перекрестках, в селах и других местах и совершение в них богослужений. "Часовен отныне в показанных местах не стро­ить, — гласил указ, - и построенные деревянные разбирать, а каменные употребить на иные потребы".

Вот где оказываются корни подлой большевистской манеры устраивать в осквер­ненных храмах "общественно полезные" производства и учреждения.

Вскоре постановления против обрядности, крестных ходов, хождения с образами, доро­гих окладов на иконах, богоявленской воды и тому подобных "су­еверий" посыпались, как горох из дырявого мешка.

Однако еще пагубнее для русского сердца оказались мероприя­тия Петра, направленные на реформирование монастырей, от века бывших светочами духовного просвещения, твердынями правове­рия и осознанного, глубокого благочестия.

Согласно святоотеческому преданию, "как ангелы являются светом для иноков, так иноки являются светом для мирян". Это церковное учение нашло свое наиболее полное воплощение во всех сторонах государственной и общественной жизни допетровской Руси. Но не так смотрел на монашество сам Петр. Воздавая по­хвалу первоначальным монастырям глубокой древности за их тру­долюбие, он в упомянутом указе говорит, что лег через сто "от на­чала сего чина" монахи стали ленивыми, развращенными и туне­ядцами. Здесь резко осуждается умножение монастырей в Константинополе и ближайших к нему местах, что будто бы яви­лось причиной поразительной малочисленности воинов, которые так нужны были при осаде греческой столицы врагами. "Сия ган­грена, — говорится в указе, — зело было и у нас распространять­ся начала". По воззрениям Петра, монахи не стоят на высоте сво­его призвания, едят даровой хлеб, и никакой прибыли от этого об­ществу нет. Поэтому царь требовал, чтобы в русских монастырях создавались благотворительные учреждения для престарелых сол­дат и семинарии, откуда образованные воспитанники, ищущие мо­нашества или архиерейства, могли бы постригаться по достиже­нии ими 30-летнего возраста. А незадолго до смерти государь из­дал указ, чтобы московские монастыри: Чудов, Вознесенский и Новодевичий — были предназначены для больных, старых и увеч­ных; Прервинский — для школы, Андреевский для подкинутых младенцев. Вообще при Петре число монахов было очень ограничено, иноки были стеснены особыми правилами, а самые обители были по преимуществу обращены в богадельни.

Впрочем, рассуждая о Петре Великом, его деятельности и его эпохе, важно не впасть в одну из двух крайностей, традиционно свойственных отечественной историографии. Так, неуемные почи­татели Петра, безудержно идеализируя как его самого, так и все, что он делал, — отстаивают то убеждение, что без великих реформ допетровская Русь безнадежно отстала бы от "просвещенной" и "ци­вилизованной" Европы. Это, конечно, не так. Но, с другой сторо­ны, попытки представить "великого преобразователя" в образе демоническом, как едва ли не сознательного врага русского благо­честия, тоже грешат искажениями и натяжками.

В личности Петра очень странным и прихотливым образом тес­но сплелись качества весьма различные, порой прямо противопо­ложные. Такой же была и его внешняя деятельность. Не будем за­бывать, что многие духовные авторитеты эпохи — будь то место­блюститель патриаршего престола Стефан Яворский или святой чудотворец Митрофан Воронежский — активно поддерживали по­литические мероприятия государя, направленные на ускоренное державное развитие России, но столь же активно и резко обличали его вредоносный модернизм в области духовной, религиозно-нрав­ственной.

Святитель Митрофан, епископ Воронежский, был особенно близок с царем в его молодые годы Именно в Воронеже Петр возвел верфи для постройки русскою флота В этом деле святитель неоднократно помогал царю денежно, заботился о трудив­шихся на верфи рабочих. Он ободрял Петра после тяжкого нарвского поражения, объяснял в проповедях пастве необходимость реформ. Помогал святитель и ученым иностранцам, приезжавшим в Россию по вызову царя, но в то же время строго пред­упреждал народ против тесною общения с ними из-за порчи нравов, которую они несли.

Видя недопустимую вольность государя в вопросах религиозных, святой старец не останавливался и перед резкими обличениями вредных новшеств Однажды, в 1700 году, Петр пригласил его к себе во дворец Святитель пришел пешком, но увидев, что перед входом расставлены античные статуи языческих богов, отказался войти и без промедления вернулся домой Узнав об этом, царь вспылил и в припадке ярости по­сла к Митрофану вестника с приказом готовиться за ослушание к смерти.

"Мне бо еже жити, Христос, и еже умрети, приобретение," спокойно ответил святитель посланному словами апостола Павла В тот же день он приказал ударить в колокол ко всенощному бдению, дабы  достойно подготовиться к смерти.

Узнав об этом, царь, раскаявшись, приказал убрать статуи и успокоить святителя, который на другой же день пришел во дворец. Зная крутой нрав царя, можно представить, каким авторитетом должен был пользоваться в его глазах святитель Митрофан.

Последний раз их встреча состоялась 2 февраля 1702 года. В следующем году епископ занемог и, чувствуя приближение кончины, 2 августа принял схиму с именем Макария. Узнав, что блаженный старец болен, Петр выехал в Воронеж. Прибыл он в город в самый день кончины святителя, 23 ноября 1703 года, и застал его уже отхо­дящим ко Господу. Сохранилось предание, что царь плакал и любызал руки больного, оставаясь при нем неотлучно до самой кончины. Петр сам нес гроб до могилы, а затем сказал окружающим: "Не осталось более у меня такого святого старца!"

Весьма поучительно, что архитектору Швецову, который впоследствии написал икону святителя Митрофана после бывшего ему видения, святитель, явившись повторно, велел молиться об упокоении души Императора Петра Великого...

Пора признать, что для здравого понимания русской истории очень важно отрешиться от дурной привычки делить всех истори­ческих персонажей на "хороших" и "плохих", "наших" и "чужих", в соответствии со своими сегодняшними вкусами, пристрастиями и идеологическими ориентирами. "Не судите, да не судимы буде­те", — гласит Священное Писание. Порицанию и осуждению под­лежит не человек, искупленный бесценною кровью Спасителя, но грех, страсть — толкающая его порой на поступки безумные и па­губные...

Как бы то ни было, весь XVIII век в русской душе шла тяжелая и изнурительная борьба с разорительным воздействием непроду­манных петровских "новаций". Во время "онемеченного" правле­ния императрицы Анны Иоанновны, например, этот вопрос стал особенно остро. Проповедник при Елизавете, Амвросий Юшкевич так вспоминал о том периоде: "На благочестие и веру нашу право­славную наступили, но таким образом, будто они не веру, но весь­ма вредительское христианству суеверие искореняют. О, коль мно­гое множество под таким предлогом людей духовных истребили, монахов порасстригли и перемучали! Спроси ж — за что? Больше ответа не услышишь, кроме того: суевер, ханжа, лицемер, ни к чему не годный. Сие же все делали с такою хитростию и умыслом, что­бы вовсе в России истребити священство православное и завесть свою новомышленную беспоповщину".

Бывали, конечно, и тогда светлые времена. Так, глубоким лич­ным благочестием отличалась государыня Елизавета Петровна, дочь Петра Великого. Ревностным христианином был и импера­тор Павел I, убитый на исходе пятого года своего правления в ре­зультате придворного масонского заговора. Но только со второй половины царствования Александра I начался процесс нейтрали­зации наиболее вредоносных следствий "просвещения" русского "высшего общества". И все же оправиться от нанесенного ей удара Россия уже так и не смогла...

БОГА БОЙТЕСЬ, ЦАРЯ ЧТИТЕ

ИМПЕРИЯ И ЦЕРКОВЬ

ИМПЕРИЯ И ЗЕМСТВО