СТРОГО ГОВОРЯ, "эпоха земских соборов" заняла на Руси все­го полтора столетия. Первый земский собор, созванный царем Иоанном "на двадцатом году возраста своего", т.е. в 1550 году, от­деляют от последнего, который созвал Петр Великий для суда над царевной Софьей в 1689 году, лишь 139 лет — срок, по меркам ты­сячелетней российской истории, не такой уж большой. И тем не ме­нее было бы непростительной ошибкой считать, что именно этими жесткими временными рамками ограничивается жизнь русской со­борности. Являясь одним из основополагающих свойств нашего национального бытия, она — в разных формах, различными путя­ми и с разной степенью интенсивности — определяла его течение неотступно на протяжении всей истории Руси, с момента крещения в днепровском потоке и до наших дней.

Расцвет земских соборов, их "золотой век" приходится, как мы уже видели, на время царствования Михаила Феодоровича Романо­ва. Со второй половины XVII столетия их деятельность начинает постепенно затухать. Собор 1653 года, принявший историческое решение о воссоединении Малороссии (Украины) с Россией, явил­ся, по мнению некоторых ученых, последним земским собором, где были полнокровно представлены все сословия государства, где об­суждались вопросы поистине общегосударственной важности.

Впрочем, и после него проходили соборы, но их принято назы­вать "неполными". Они обсуждали разного рода частные вопро­сы, и представлены на них были депутаты от заинтересованных сословий. Общее же число земских соборов, заседавших на Руси, превышает три десятка, и лишь эпоха обвальных петровских ре­форм окончательно подвела черту под их законотворческой дея­тельностью. Сам Петр, между прочим, был избран на царство имен­но собором, который в 1682 году возвел на престол сперва его — десятилетнего отрока, а затем, через месяц, — его шестнадцати­летнего брата Иоанна.

Иоанн V Алексеевич, сын царя Алексея Михайловича и его первой жены, Милославской, был ребенком слабым и болезненным: страдал цингою и плохо видел. Именно он был законным наследником престола после смерти Феодора Алексеевича (1682 г), но боярская партия Нарышкиных обошла его и провозгласила царем мало­летнего Петра. Тут, однако, взбунтовались стрельцы, и во избежание новой смуты собор решил венчать на царство как Иоанна, гак и Петра. 25 июня 1682 года оба малолетних монарха были торжественно коронованы в Кремле, а 29 января 16% года двадцативосьмилетний Иоанн скоропостижно скончался, оставив державу в руках своего младшего брата.

О причинах упадка соборного управления в российской исто­рической науке не сложилось единого мнения. Одни ученые (на­пример, Б.Н.Чичерин или С.М.Соловьев) полагали, что земские соборы к концу XVII — начала XVIII века просто изжили себя как государственный институт, оправданный, целесообразный и жиз­неспособный лишь в годину смут и державных нестроений. Это верно лишь отчасти, хотя пик соборной активности в России дей­ствительно приходится на время боярских междоусобиц, и заняты соборы, в основном, ликвидацией их тяжких последствий.

Уже о первом земском соборе летописец говорит: "Видя госу­дарство в великой тоске и печали от насилия сильных и от неправ­ды, умыслил Иоанн, впоследствии Грозный, смирить всех в лю­бовь. Посоветовавшись с митрополитом, как бы уничтожить кра­молы, разорить неправды, утолить вражду, приказал он собрать свое государство из городов всякого чина". Это, казалось бы, под­тверждает мнение, что соборы родились именно и исключительно как орудие всенародной борьбы со смутой.

Но все же их роль этим далеко не исчерпывалась. Нельзя забы­вать, что эпоха земских соборов есть одновременно эпоха напря­женного державного строительства на Руси, эпоха ее активного геополитического становления, в результате которого Великое княжество Московское из татарского данника превратилось в круп­нейшую империю мира. И в том, что это произошло, несмотря на все препятствия и противодействия, — заслуга земских соборов ве­лика и несомненна.

Другие историки (такие, как К.С.Аксаков) утверждали, что зем­ские соборы стали уникальным по своей эффективности инстру­ментом становления общенационального нравственно-религиозно­го единства, важнейшим орудием его защиты и гарантом тесной связи Верховной власти с народом, гарантом того, что важнейшие народные нужды станут одновременно и важнейшими приорите­тами государственной политики, главными заветами Русского Пра­вославного Царя. В соответствии с такой точкой зрения, ликвида­ция Петром этой самобытной государственной структуры знаме­новала собой разрыв с живой народной традицией, отход от исконного "русского пути развития" и ставила московское само­державие на путь превращения в "петербургский абсолютизм", выстроенный по чуждому, западноевропейскому образцу.

В такой точке зрения, несомненно, много правды. И все же пред­ставляется, что истина находится где-то посередине.

С одной стороны, соборы, сыгравшие решающую роль в бур­ных событиях XVII столетия, стали для Российской Империи слишком медлительными и неповоротливыми. Московская старина, дышавшая в них, любила последовательность и постепенность, плохо сочетаясь с возросшим темпом жизни, быстро и неожидан­но ставившей перед русской государственной властью все новые и новые задачи. Кроме того, в условиях стабильной государствен­ности потребность в соборном разрешении многих проблем про­сто-напросто отпала, ибо "в рабочем порядке" обычного делопро­изводства они решались и скорее, и проще.

Но с другой стороны, все эти недостатки относились лишь к внешней, организационной форме земских соборов в том виде, в каком она сложилась за время их активной деятельности. Они ни в коей мере не затрагивали благотворную сущность христианской соборности, не касались ее духовного, мистического основания. Русское народное представительство, столь ярко и действенно явив­шее себя под покровом благодатного соборного начала, нужда­лось, возможно, в некоторых внешних исправлениях и поправках. Но его полное упразднение стало одной из тех роковых ошибок, которые предопределили беспрецедентную трагичность русской истории, распад российской православной государственности и нашу нынешнюю разруху...

Надо, однако, ясно понимать, что упразднение земских собо­ров как таковых вовсе не оборвало саму соборную традицию на­родной жизни. В зависимости от исторических обстоятельств мо­жет исчезнуть тот или иной государственный институт, но никаки­ми силами нельзя изменить многовековое преемство исторического бытия многомиллионного народа, основополагающие принципы его общественной самоорганизации. Пусть земские соборы исчез­ли, но соборный идеал, укорененный в глубинах нравственно-ре­лигиозной жизни Руси, остался.

Остался как единственный способ достичь извечной цели стрем­лений русского человека — "смирить всех в любовь". Или, гово­ря научным слогом известного русского мыслителя-славянофила А. С. Хомякова, достичь "единства в многообразии", гармонично соединяющего все культурное, национальное и бытовое многоцветие Империи вокруг общего духовного стержня, придающего че­ловеческой жизни вечный, непреходящий смысл.

Соборность, как идеал русского державного бытия и как (в боль­шей или меньшей степени) неустранимый факт реальной жизни народа, диктовала условия даже такому радикальному реформа­тору, каким был Петр Великий. Государь, который, говоря слова­ми Пушкина, "уздой железной Россию вздернул на дыбы", хотя и находился под мощным влиянием европейской культуры, но так ине смог (да хотел ли?) до конца порвать с традиционной основой самоорганизации российского общества.

Будучи по широте натуры и образу чувств подлинно русским человеком, Петр не мог не видеть положительных сторон собор­ного строя и понимал силу его благотворного влияния на систему государственного управления Империей. Но, увы! — европейское умственное иго привело к тому, что преобразователь России по­пытался по образцу "просвещенной" Европы заменить соборность коллегиальностью. Мы уже указывали на то, сколь тяжелыми ста­ли последствия такой неравноценной замены в церковной облас­ти. Нечто подобное произошло и в области гражданской, светс­кой, государственной.

При некотором внешнем сходстве внутреннее различие двух этих форм общественной самоорганизации разительно и неустранимо. Если соборность предполагает в качестве своей необходимой ос­новы наличие органической общности мировоззрения (т.е. цель соборов есть всеобщее — непременно всеобщее — примирение и объединение в рамках некоторой высшей идеи), то коллегиальность являет собой простое "механическое", внешнее сотрудничество.

Если соборность предусматривает нравственную цельность и монолитность соборян, которая одна лишь делает возможным до­верие нации к самодержавному монарху, ощущение гражданского долга как религиозного переживания, мистического призвания, — то коллегиальность, напротив, представляет собой систему тоталь­ного недоверия. В основе такой рационалистической системы ле­жит убеждение в том, что все люди по природе своей недобросове­стны и лишь взаимный контроль членов коллегии друг над другом позволяет избежать печальных следствий людских пороков и стра­стей.

В области государственного управления, да и не только в ней, существуют, конечно, вопросы, решение которых лучше всего обес­печивается коллегиальным путем. Вряд ли следует огульно отри­цать целесообразность коллегий как одного из инструментов го­сударственной власти. И все же надо ясно видеть, сколь ограниче­ны возможности коллегиального принципа там, где ситуация требует не рутинной, механической работы, но душевного труда, сердечной зрелости и духовного разумения жизненных коллизий...

Петр Великий не оставил своим преемникам сколь-либо строй­ной системы державного обустройства земли Русской. Разрушено было более, чем создано, тем паче, что многочисленные новации "царя-плотника" далеко не всегда оказывались жизнеспособными, часто умирая, едва успев родиться. Среди наиболее явных недостатков государственного управления Российской Империи выде­лялось отсутствие института, аналогичного земскому собору, ин­струмента, который помогал бы самодержцу ощутить острейшие народные нужды, "из первых рук" узнать о том, что тревожит его многочисленных и разнообразных подданных.

Сей невосполнимый пробел явственно обнаружился сразу пос­ле смерти "великого преобразователя" — с 1725 года и едва ли не до конца XVIII века одна за другой предпринимались безуспеш­ные попытки разработать и принять новое Уложение, новый Ос­новной Закон государства, который мог бы заменить "устаревшее" Соборное Уложение 1649 года. С этой целью неоднократно пыта­лись созвать представительную комиссию, в которой были бы от­ражены интересы всех сословий.

Однако чиновничьи бюрократические методы всякий раз при­водили к тому, что собрать требуемое число делегатов никак не удавалось, а если, наконец, это все же получалось, то очередной дворцовый переворот сводил на нет все предыдущие труды. Выбо­ры новых делегатов на местах проводили спустя рукава, уже выб­ранных посылали в столицу неохотно — и в результате ни одна комиссия даже не приступила к работе.

Так продолжалось до тех пор, пока внутриполитическое поло­жение России не стабилизировалось при Екатерине Великой, ко­торая не замедлила воспользоваться этой передышкой, дабы в оче­редной раз попытаться восстановить разрушенную связь между царским престолом и широкими народными массами. За время царствования сей государыни произошли два события, которые несли на себе несомненный отсвет идеи соборного народного пред­ставительства: созыв Уложенной комиссии и реформа местного са­моуправления.

14 декабря 1766 года императрица издала манифест, которым призвала представителей различных сословий "не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но допущены они быть имеют в комиссию, которой Мы дадим наказ для заготовления проекта нового Уложения". И действительно, в отличие от предыдущих комиссий, остававшихся, несмотря на все старания их организаторов, только на бумаге, — эта была собрана и приступила к работе.

В ее деятельности приняли участие 564 депутата: 28 от прави­тельства, 161 от дворянства, 208 от горожан (из них 173 представ­ляли купечество), 54 от казаков, 79 от государственных крестьян и 34 от иноверцев. Единственным сословием, не допущенным к ра­боте комиссии, стало крепостное крестьянство, ибо предполага-лось, что интересы своих крестьян смогут достаточно полно пред­ставить помещики, кровно заинтересованные в том, дабы их кор­мильцы не оскудели и не разорили своих хозяев.

Обратите внимание: никакого ущемления прав ни по национальному, ни по вероисповедному признаку! Иноверцы участвовали в работе комиссии совершенно наравне с русскими православными делегатами. И это никому не мешало, ибо стерж­невая, фундаментальная роль традиционных русских святынь в деле державного стро­ительства была очевидна для всех. Иноверческие делегаты прекрасно понимали, что их единоплеменники, соединив свою историческую судьбу с Россией, будут процветать лишь в том случае, если будет силен, един и жизнеспособен державный хозяин Российской Империи — русский православный народ. Нам бы сейчас поболь­ше такого понимания!

Таким образом, можно вполне обоснованно утверждать, что и по составу, и по задачам комиссия, созванная Екатериной И, явля­лась почти полной копией земского собора. Но были у них и весь­ма существенные различия. В первую очередь это касается степени участия представителей духовенства в решении важнейших вопро­сов обустройства страны. Если ранее на соборах были широко пред­ставлены как епископат, так и рядовое духовенство, равно белое и черное, — то теперь единственным представителем Церкви в ко­миссии оказался митрополит Димитрий (Сеченов), защищавший интересы Святейшего Синода.

Открытие заседаний состоялось 31 июня 1767 года. Полтора года делегаты поработали более или менее продуктивно, но 18 де­кабря 1768 года, по случаю начавшейся войны с Турцией, комис­сия была временно распущена. Больше в полном составе она так никогда и не собралась. Отдельные ее комитеты работали, одна­ко, и далее, вплоть до 1774 или 1775 года. Несмотря на то, что свою основную задачу комиссия так и не выполнила (новое Уложение, вопреки всем стараниям, не было составлено), работа ее принесла, по словам Екатерины, немалую пользу, ибо подала "свет и сведе­ние о всей Империи, с кем дело имеем и о ком пещись должны".

Можно почти наверняка утверждать, что именно труды этой комиссии помогли Императрице осуществить конструктивную реформу местного самоуправления, в результате которой приме­нительно к новым историческим условиям были восстановлены традиционные для Руси начала сословной и территориальной са­моорганизации. Здесь, как и во многих других случаях, свое новое воплощение (пусть неполное, частичное) нашла неистребимая рус­ская жажда соборного единения, органично включающего в себя механизмы местного самоуправления как свидетельство полного доверия Государя своим верным подданным...

И все же, несмотря на очевидную необходимость, земский со­бор на Руси в XVIII столетии так и не был созван. Такой печаль­ный результат стал следствием целого ряда причин, характер ко­торых в равной степени обуславливался и объективными, и субъек­тивными особенностями развития России.

Одна из них — бурный процесс экономической и политической дифференциации российского общества, сопряженный с постепенным, но неуклонным разрушением той сословной организации, которая из века в век являлась становым хребтом русского государства.

Социальные реформы Петра и его последователей носили весь­ма однобокий характер. Стремление сделать из дворянства глав­ную опору престола привело к тому, что социальная политика пра­вительства была направлена на освобождение дворян от всякой государственной повинности и дарование им многочисленных льгот и преимуществ. А это, в свою очередь, привело к тому, что равновесие сословных прав и обязанностей между крестьянством и дворянством (двумя основными сословиями Руси), которое дол­гое время цементировало всю сословную пирамиду российского государства, придавая ей устойчивость и крепость, было грубо нарушено, а затем и вовсе упразднено.

В результате последовательных и целенаправленных реформ Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны, Петра Феодоровича и Екатерины Алексеевны дворянство постепенно превратилось из служилого сословия, характерным признаком которого являлись жестко определенные обязанности перед государством, — в сосло­вие привилегированное, главной особенностью которого стали ис­ключительные права на владения землей и людьми. Немудрено, что такие перемены вызвали серьезное недовольство крестьян, ко­торые были согласны безропотно переносить тяготы крепостного права лишь твердо зная, что государство обязывает их работать на помещиков именно потому, что помещики сами обязаны слу­жить государству, т.е. одна повинность обуславливается и уравно­вешивается другой.

Освобождая помещиков от служилой повинности, Верховная власть должна была ради соблюдения социальной справедливос­ти освободить и крестьян из их крепостного состояния. Однако никаких шагов в этом направлении в течение всего XVIII столетия не предпринималось (исключение составил лишь император Па­вел I), что порождало естественное недовольство крестьян, видев­ших в этом явную несправедливость.

В результате катастрофически разрасталось отчуждение между двумя основными общественными сословиями, росла пропасть взаимного недоверия и непонимания, углублялись различия в куль­туре, мировоззрении, быте и образе мыслей.

Автор знаменитой "Книги о скудости и богатстве", крестьянин И. Т. Посошков, отражая растущие противоречия между земледель­цами и их хозяевами, еще в царствование Петра Великого писал: "Крестьянам помещики не вековые владельцы..., а прямой их вла­делец Всероссийский Самодержец, а они владеют временно". В та­ких условиях созыв земского собора, который, несомненно, принял бы к рассмотрению несправедливость сложившегося положения, был дворянству не нужен, да и невозможен, ибо Верховная власть, на заступничество которой уповал Посошков, сама не считала благо­временным поднимать сей большой вопрос.

Итогом всему явился процесс расщепления единого соборного тела народа на две неравные части, каждая из которых мало-пома­лу начинала жить собственной замкнутой жизнью. После оконча­тельного закрепления за дворянством его привилегированного ста­туса не прошло и полутора столетий, как страшные последствия нарушения сословной справедливости завершились крахом Россий­ской Империи, революцией и гражданской войной...

Другой причиной того, что соборный процесс в России на об­щегосударственном уровне в XVIII веке был прерван, стала законо­дательная неотрегулированность процессов престолонаследия, по­рождавшая постоянную политическую нестабильность. В 1722 году Петр I издал указ, согласно которому царствующий император про­извольно назначал себе наследника, которым мог стать всякий, кого он сочтет достойным сего высокого звания.

Петра можно понять — его конфликт с сыном (царевичем Алек­сеем, ставшим самым серьезным политическим противником ре­форматорского курса отца) закончился казнью законного наслед­ника, обвиненного в государственной измене. Детские воспомина­ния государя, ставшего в десятилетнем возрасте заложником дворцовой интриги, основанной на внутрисемейном конфликте сре­ди царских родственников, тоже подталкивали его к тому, чтобы разорвать устоявшуюся традицию, согласно которой престол на­следовался по прямой линии — старшим сыном почившего само­держца.

Но, по иронии судьбы, первой же жертвой нового порядка пре­столонаследия стал сам Петр. Опасаясь заранее назначить наслед­ника взамен казненному Алексею (а может, просто надеясь на дол­гую жизнь и спокойную старость), царь, неожиданно простудив­шийся и смертельно занемогший, — оставил Российскую империю без престолопреемника. Предание гласит, что, уже отходя в мир иной, государь успел лишь прошептать приближенным: "Оставьте все..." — и усоп.

Кому хотел передать Петр Великий бразды правления держа­вой? Мы никогда не узнаем этой тайны. Несомненно, однако, что результатом такой непредусмотрительности стала жесточайшая борьба за власть, терзавшая придворные петербургские круги дол­гие десятилетия подряд. В ходе этой борьбы многочисленные пре­тенденты на престол наперебой стремились заручиться поддерж­кой столичной гвардии, чехарда дворцовых переворотов отодви­гала насущные государственные проблемы на второй план, а стремительные взлеты и неожиданные падения фаворитов привле­кали гораздо больше внимания, нежели повседневные нужды ог­ромной империи. Само собой разумеется, что в подобных услови­ях вряд ли могли родиться серьезные планы целенаправленного обустройства русского общества...

В XIX столетии характер сословной политики государства оп­ределили два ключевых события, решающим образом повлиявших на взаимоотношения Верховной власти и высших общественных слоев России. Первое из этих событий — убийство в 1801 году им­ператора Павла Петровича. Расследование выявило, что ядро за­говора составляли представители наиболее привилегированной части дворянства — гвардейские офицеры. Второе событие — мя­теж "декабристов" в 1825 году.

Суть этих событий была очевидна. Так же, как некогда переро­дилось боярство, превратившись из главной державной опоры кня­жеской власти, всецело способствовавшей "собиранию Земли Рус­ской", в источник бесконечных местнических усобиц, жестоких смут и мятежных поползновений, угрожавших самому бытию российс­кого государства, — так и дворянство к началу XIX века утратило понимание высшего, нравственно-религиозного смысла своего со­словного служения.

С точки зрения социальной аналитики, каждая из важнейших общественных функций имеет своих "социальных носителей" — группу людей, профессионально ответственных за обеспечение эффективности идеологического, экономического или политического управления обществом и государством. Когда эти люди, которых в современной политологии принято называть собирательным термином "элита" (от французского "elite" — лучшие, отборные), по своим личным, деловым и нравствен­ным качествам способны стать выразителями высших общенациональных идеалов — общество развивается стабильно, всесторонне и быстро. Если же они профессио­нально непригодны или морально нечистоплотны, воспринимая свое высокое положение в пирамиде социальной иерархии лишь как возможность "покормиться" за счет народа, урвать себе от общественного пирога кусок побольше да пожирнее — государство неизбежно скатывается в пропасть смуты и хаоса.

Представители сословия, добившегося в общественной иерар­хии Российской Империи исключительных преимуществ и льгот, забыли о тех обязанностях, с которыми эти льготы сопряжены, и устремились к завоеванию новых, мнимых "прав" — главным об­разом права решающим образом определять государственную по­литику во всех важнейших областях действия Верховной власти. Иначе говоря, дворянство перестало быть надежной опорой пре­стола.

Излишне говорить, что смириться с таким положением не мог ни один русский государь. Несмотря на все искажения, сопряжен­ные с нарушением соборной организации русского общества, Им­ператоры Всероссийские оставались все же олицетворением влас­ти Божией, а значит — нелицеприятной, надсословной, бесприст­растной и равно внимательной к нуждам всех своих подданных. Так же, как Цари Московские ни при каких обстоятельствах не соглашались стать царями "боярскими", венценосные вожди Рос­сийской Империи не собирались становиться "дворянскими" им­ператорами.

В реальной политической жизни это означало, что необходимо было быстро найти (или воспитать) другую силу, которая наруши­ла бы дворянскую монополию на участие в государственном уп­равлении и создала бы дополнительную опору Верховной власти в ее стремлении остаться выразительницей общенародных нужд.

Говоря языком современной политической аналитики, перед Верховной властью со всей остротой встал вопрос о необходимос­ти замены общественной элиты, сформировавшейся в результате петровских реформ. И несмотря на то, что вслух это никогда не произносилось, суть дела выглядела именно так.

Вообще многовековая история российской элиты, издавна со­знававшей главной целью своего социального служения создание и сохранение мощного независимого государства, которое могло бы обеспечить народу наилучшие условия для "тихого и немятеж­ного жития во всяком благочестии и чистоте", — изобилует суро­выми испытаниями и драматическими поворотами. Не раз и не два неумолимая логика исторического развития приводила к тому, что исчерпавшие свой "конструктивный ресурс" элитарные сословные группировки покидали российскую политическую сцену, уступая место более энергичным, деятельным и благонамеренным преем­никам.

Так, Киевская Русь, стоявшая в годы своего расцвета вровень с императорской Византией, цвела и крепла "под рукой" воинствен­ного и отважного рода Рюриковичей. Многочисленные местные князья с верными дружинами, в нужный момент объединявшиеся вокруг старшего сородича, составляли "правящий класс" страны, обеспечивая равно ее экономическое процветание и политическую стабильность. Но с течением времени родственная связь ослабела, а властолюбивые соблазны "самостийности" стали слишком силь­ными: сознание общей ответственности за судьбу державы угасло, и в XII-XIII веках под ударами внешних врагов и внутренних усо­биц Русь распалась на уделы, угодившие под верховную власть великого монгольского хана.

Исправить положение, вернуть народу независимость и един­ство прежняя выродившаяся элита оказалась неспособной. Про­цесс государственного и национального возрождения, знаменос­цем которого стал московский князь, возглавила новая социальная группа — боярство. Не будучи отягощенными удельными княжес­кими предрассудками, бояре — высшие администраторы и круп­ные землевладельцы — прекрасно понимали все преимущества соборного единства державы. Становление и рост могучего цент­рализованного Московского Царства, сбросившего постылое иго Орды и совершившего мощный геополитический прорыв на вос­ток — в бескрайние просторы Евразии, в значительной мере обес­печивались энергией, политической волей, административными и военными талантами русского боярства.

Но со временем и эта лидирующая сословная корпорация стала утрачивать свои лучшие качества. Уродливое явление "местниче­ства", наглухо закрывшего путь наверх для способных, но неродо­витых претендентов, подорвало ее жизненные интересы, лишив исторической перспективы. В результате местнические боярские распри, как прежде княжеские, едва не уничтожили Русь, ввергнув страну на рубеже XVI-XVII веков в кровавый водоворот смуты.

Ситуация властно требовала появления нового коллективного лидера нации, новой социальной структуры общества, новых ме­ханизмов формирования национальной элиты. Ответом на  эти тре­бования стали крутые и суровые реформы Петра, которые подве­ли окончательную черту под "боярской" эпохой Московского Цар­ства, распахнув России двери в следующий, "имперский" период ее существования. В качестве главного носителя национальной идеи Российской Империи, начиная с XVIII столетия, выступает и но­вая политическая сила — дворянство.

Надо сказать, что первоначальная концепция социального уст­ройства имперской России была достаточно продуманной и строй­ной. Лишенные старых местнических амбиций, дворяне беспрепят­ственно выделяли из своих рядов лучших представителей на клю­чевые государственные посты, сообразуясь в первую очередь с личными качествами претендентов, а не с родовыми заслугамигами именитых предков. В результате государство вскоре получи­ло в свое распоряжение весьма значительный "кадровый потенци­ал" высококлассных чиновников и военачальников, дипломатов и администраторов, деятелей науки и культуры.

При этом своевременное обновление нового правящего класса обеспечивалось знаменитым петровским "Табелем о рангах", по­зволявшем любому одаренному россиянину, проявившему свои способности на ниве служения Отечеству, получить как "личное" (для себя), так и "потомственное" (т.е. распространявшееся на всех его потомков) дворянство. Более того, какое-то время сохранялась даже некоторая социальная справедливость: любой дворянин был таким же "крепостным" у государства, как крестьянин у помещи­ка. Его государственная служба, от которой нельзя было отказать­ся, длилась с ранней юности и до седых волос, составляя своеоб­разную дворянскую "барщину".

Такое положение дел предопределило быстрый всплеск русской державной мощи. Российская Империя превратилась в сильнейшую мировую державу, самим фактом своего существования способ­ствовавшую установлению на планете более или менее справедли­вого баланса сил.

Однако спустя некоторое время внутренний механизм дворянс­кой России начал давать все более и более серьезные сбои. Это и понудило верховную власть к новым реформам, в результате ко­торых новая элита общества должна была быть сформирована на основании государственного чиновничества. Предполагалось, что новая бюрократия станет надежной опорой российскому трону, внеся свежую струю в высшие эшелоны власти и ограничив собой исключительность дворянских привилегий.

В первой половине XIX века эта замена была практически за­вершена. Стройная система разветвленных государственных учреж­дений, созданная великим консерватором — государем Николаем I Павловичем, заступила место сумятицы и хаоса, царивших в деле государственного управления в "постпетровской" России. Но и та­кая система наряду со всеми своими очевидными достоинствами имела не менее очевидные недостатки. Ее главной слабостью было то, что она по-прежнему не предусматривала ни земского собора, ни иного какого-либо соборного органа в структуре государствен­ной власти. Царь находил достаточным и удобным общаться со своим народом посредством облеченных его высоким доверием чи­новников. А в стране, которой "правят столоначальники" и где "даже урядник есть немножко Помазанник Божий", возможностей для возрождения русской соборной традиции, конечно, не остава­лось...

Соскочив однажды с благодатной соборной колеи, российская государственность лишила себя единственного механизма, позво­лявшего с безупречной точностью настраивать державный меха­низм Империи. Попытки обрести в этой области некую равноцен­ную замену приводили к бесконечным реорганизациям и перетряс­кам. По существу, вся история послепетровской России (вплоть до наших дней) есть история длинной череды реформ, сменявших одна другую почти без перерыва и — увы! — без сколь-либо заметного успеха.

В этом ряду эпоха "великих реформ" Александра II отличается удивительным благородством замыслов и не менее удивительным отсутствием ожидаемых результатов. Впрочем, сие немудрено. Ре­форматоры по старой привычке, прочно утвердившейся в руко­водстве страны с "легкой" руки Петра Великого, решили преобра­зовывать "косную" российскую действительность по "просвещен­ному" западноевропейскому образцу. Итоги оказались весьма плачевными: общественная стабильность была безвозвратно по­дорвана, а долгожданные "свободы" явились в итоге лишь пита­тельной средой для политического терроризма, одной из первых жертв которого стал сам августейший реформатор.

Бомбисты-народовольцы развернули настоящую охоту за "ко­ронованным зверем". Год 1866,67,79,80 — одно за другим следова­ли покушения на императора, виновного лишь в том, что он даро­вал своим подданным права и свободы, о которых они ранее не могли и мечтать. Наконец, преступление все же совершилось, и цареубийство 1 марта 1881 года поставило страшную кровавую точку в деле "либерально-демократического" реформирования Российской Империи.

И все же даже в царствование Александра II Николаевича идея соборности нашла свое воплощение в двух важнейших событиях эпохи. Во-первых, была восстановлена нарушенная еще  в прошлом столетии сословная справедливость. Крестьянство — самое мно­гочисленное российское сословие — было наконец-то полностью освобождено от крепостной зависимости, поставлено в положение, позволявшее ему напрямую сноситься с Верховной властью, и урав­нено в гражданских правах со всеми прочими сословиями страны.

Во-вторых, несмотря ни на что, продолжалось развитие мест­ного самоуправления. Учреждение выборных земских должностей стало косвенным признанием того очевидного факта, что чинов­ничья бюрократия, при всех ее несомненных достоинствах, неспособна в одиночестве выполнять роль державной опоры госу­дарства и связующего звена между престолом и подданными Им­ператора Всероссийского, Помазанника Божия, Русского Право­славного Царя.

Но разрушительные последствия почти двухвекового рабского копирования западноевропейского политического устройства уже сказались на общественной организации Руси столь глубоко и силь­но, что почти полностью парализовали благотворные следствия реформирования страны. Упадок дворянского сословия, утеряв­шего понимание промыслительного характера своего державного служения, с одной стороны, и недостатки тоталитарной системы чиновничьей бюрократии, с другой, — привели к тому, что глав­ной действующей силой в земских учреждениях стала удивитель­ная по своей вульгарности помесь из обуржуазившихся дворян и разночинцев-интеллигентов.

Сила эта почти сразу же заявила о себе как об антимонархичес­кой, антицерковной по своей направленности. С течением време­ни земства все более и более политизировались и в итоге (как это случилось и с дворянством накануне декабристского мятежа) на­чали откровенно претендовать на участие в государственном уп­равлении, предполагая таким образом радикально способствовать европеизированию "отсталой" России.

Таким образом, хотя освобождение крестьян и создало необ­ходимые предпосылки для восстановления земского собора в его прежнем "допетровском" качестве, — все же ни отмирающее дво­рянство, ни мощная, но косная бюрократия, ни фрондирующее, оппозиционное земство не смогли подняться над своими узкогруп­повыми интересами до осознания высших, общенациональных, всенародных целей русского бытия. Испорченный сословный ме­ханизм России оказалось нечем заменить. Традиционная структура общества, разрушенная непродуманными реформами, не была преемственно заменена новой, пусть несословной, но столь же де­ятельной и жизнеспособной. Кризис русской государственности стал несомненным фактом политической жизни страны.

Это хорошо понимал Государь Император Александр III Алек­сандрович, вступивший на престол в 1881 году. Злодейское убие­ние его отца произвело на нового Царя неизгладимое впечатле­ние. Эпоха Александра III, знаменательная небывалым взлетом русской державной мощи, может быть названа, пользуясь выра­жением Константина Леонтьева, эпохой "исправительной реакции". "Россию надо подморозить", — эти выразительные слова Победо­носцева стали негласным лозунгом государственной власти. И действительно, главные усилия правительства того времени были на­правлены на то, чтобы исправить губительный крен в либерализм, столь явно обозначившийся в годы предыдущего царствования.

Однако усилия власти в этом направлении не могли ликвиди­ровать всесторонний кризис русского сословного общества и рос­сийской государственности, но лишь затормозили, "заморозили" его. Очередная попытка реанимировать отмирающее дворянство, превратив его путем наделения властными полномочиями (инсти­тут земских начальников) в прочную опору Верховной власти и орудие для ее связи с народом, — не удалась. Тлен безверия и бе­зответственности, либерализма и чужебесия лишил сословную пи­рамиду Руси ее прежней крепости и жизнеспособности.

В качестве ключевой силы снова выдвинулась бюрократия.

Весьма показательно, что именно во время царствования Алек­сандра III была предпринята неудачная попытка созыва земского собора. Душой этого предприятия стал известный славянофил И.С. Аксаков, а подготовительные документы разрабатывал один из лучших знатоков истории земских соборов П.Д. Голохвастов. Покровительство всему делу и его организацию на государствен­ном уровне взял на себя тогдашний министр внутренних дел граф П.Н.Игнатьев.

Манифест о созыве собора планировалось обнародовать 6 мая 1882 года, в день Вознесения Христова (день рождения наследника Цесаревича Николая Александровича), совпадавший с двухсотой годовщиной отпускной грамоты, которой малолетний царь Петр Алексеевич распустил земский собор, избравший его на царство. Заседания же собора должны были открыться через год в Москве, в день Христова Воскресения, совпадая с датой начала торжествен­ного венчания на царство нового императора Александра III.

Однако изо всех этих задумок ничего не вышло. Граф Игнатьев вел дело в глубокой тайне, о подготовке соответствующего мани­феста не знал даже влиятельнейший в то время Обер-прокурор Св. Синода Победоносцев. Работавший у Игнатьева Голохвастов вско­ре разочаровался в своем высоком покровителе. По его словам, министр внутренних дел был слишком осторожен, его замыслы не имели необходимой широты размаха, и это грозило свести все "не к великому Собору, а к соборишке, очень невинному с виду, но в действительности ужасно опасному" своей половинчатостью и не­решительностью.

Напуганный такой перспективой Голохвастов посвятил в об­стоятельства событий Победоносцева, который, вмешавшись, рас­строил замыслы графа Игнатьева. Министру не удалось убедитьимператора в своей правоте, и вскоре он получил отставку. При этом Победоносцев, будучи "идейным" противником созыва в тех условиях земского собора, считал, что вследствие порчи нравов собор, если и соберется, то со временем неизбежно выродится в банальный европейский парламент.

"Древняя Русь, — говорил Обер-прокурор, — имела цельный состав, в простоте понятий, обычаев и государственных потребно­стей не путаясь в заимствованных из чужой, иноземной жизни фор­мах и учреждениях, не имела газет и журналов, не имела сложных вопросов и потребностей". Победоносцев не без основания пола­гал, что само по себе никакое собрание не сможет гарантировать восстановления былого единства русского общества, что само пра­вительство должно в первую очередь обрести твердую политичес­кую волю, что благотворные мысли по переустройству русской жизни должны родиться в среде тех, кто по долгу службы призван к управлению российским государством.

Таким образом, разрабатывавшийся в высших чиновничьих сферах проект земского собора был похоронен силами другой час­ти бюрократии, насколько здраво консервативной, настолько же, увы, творчески бесплодной...

ИМПЕРИЯ И ЦЕРКОВЬ

ИМПЕРИЯ И ЗЕМСТВО

ПОСЛЕДНИЕ НЕУДАЧИ