Слово первое

Православие, как и любая другая мощная культу­ра, имеет огромный духовный опыт представлений о смерти, молитвенный и аскетический опыт как при-уготовления к смерти, так и самого акта умирания. Христианство имеет и колоссальный опыт посмерт­ных видений и откровений самого разного типа.

Христианин с самого детства начинает готовиться к смерти. Это покажется странным и как бы ненуж­ным для людей внешних. Но они, к сожалению, ни­чего не знают об этом, а многие из них вообще боят­ся подобных разговоров. Этим самым обнаруживая свою несостоятельность. И чем больше они вытесня­ют из своей души эту реальность, тем она все больше дает о себе знать. Чем больше они хотят убежать от «скорби смерти» в «радость жизни», тем все меньше и меньше остается последней. Чингиз Айтматов в «Бу­ранном полустанке» точно сказал: «Народ, который не умеет умирать, не умеет и жить».

Кто-то из русских писателей заметил, что козырь атеизма есть блуд, а козырь христианства есть смерть. Сегодня время, когда каждый разыгрывает свою карту.

Первые духовные опыты умирания ребенок приоб­ретает в церкви. Это и участие в отпевании покойни­ков. Это и переживание голгофского ужаса Великой Пятницы — узнавание мук и страданий Спасителя и сочувствие Ему. Это и выход из страданий Голгофы в радость Пасхи.

Христианин не бежит от реальной смерти, он гото­вится к ней, понимая, что смерть — это переход в вечность. Это и итог, зерно всей жизни. О. Мандель­штам часто любил говорить, что в смерти есть торже­ство и что «когда б не смерть, так никогда бы мне не узнать, что я живу». Или еще прекрасное его изрече­ние: «Ткани нашего мира обновляются смертью». По­смотрим, как сказанное поэтом точно сочетается со словами Христа:  Истинно,  истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода (Ин. 12, 24).

В аскетическом православном сознании всегда упоминается такая добродетель, как «память о смер­ти» — «память смертная».

Дни человека коротки и сочтены в любом случае, жизнь — это пар. Самоупование на здоровую пищу, на спорт, на хорошие лекарства — все это тщетно, ес­ли не сохранит Господь. Но и не будем напрашивать­ся на смерть. И пожить неплохо, и пожить ведь охота! И дай Бог всем здоровья. Но придет время помирать — тогда готовься, кайся, молись. Вот умонастроение верное и истинное.

В смерти открывается вся полнота замысла о том или ином человеке. В смерти мы входим в полноту прожитого. Мы не напрашиваемся ни на болезни, ни на смерть, но желаем ее как вершину личного само­творчества и самодеятельности в Боге. Здесь на земле мы желаем ее и как избавления от уз тела, от связан­ности миром. Но мы любим эту жизнь, это небо, эту природу. Ибо и в горнем и в дольнем — во всем Гос­подь.

 

ВТОРОЕ СЛОВО О СМЕРТИ

Наряду с глубоким, священным, торжественно трепетным ощущением смерти живет у нас не отдель­ное, а вместе и другое — простое, профанное, обыч­ное, даже пренебрежительно-шутливое, бесстрашное, но без вызова — спокойное отношение к смерти.

Эта стезя есть у А. С. Пушкина. В. Непомнящий пишет: «Его (А. С. Пушкина — Б. Н.) отношение к смерти ... На поверхностный взгляд почти кощунст­венно. О казни декабристов: «Повешенные повеше­ны, но каторга ... ужасна». О Байроне: «Ты скорбишь о Байроне, а я так рад его смерти ...» ... Кто-то назвал Грузию «врагом нашей литературы» — этот край «ли­шил нас Грибоедова». «Так что же? — отвечал Пуш­кин.— Ведь Грибоедов сделал свое дело. Он уже на­писал «Горе от ума». Еще: «Ох, тетенька! Ох, Анна Львовна, Василья Львовича сестра!» — это шуточная

«Элегия» ... на смерть родной тетки ... Ему страшна была не смерть, страшен был «ропот мной утраченно­го дня» («Мои утраченные годы»).

В церковно-бытовом сознании такое простое отно­шение к смерти имеет место постоянно. Так, при объявлении смерти какой-нибудь бабушки часто слы­шишь примерно следующее: «Царство ей Небесное. Да уж и пора. На 9-й десяток пошел. Пора, как гово­рится, совесть знать ... Отмучилась ...» — или что-то в этом роде с разными вариациями. Нельзя не вспом­нить на этот счет и незабвенно-красивое и простень­кое: «А барин-то наш приказали долго жить». Это не значит, что это как-то противопоставлялось первому, сакрализованному ощущению смерти. Нет. Просто, имея некое среднее душевное состояние, человек не идет дальше предела. И, останавливаясь на нем в раз­ной форме, «констатирует факт смерти».

БЛАГОДАТНЫЕ ПЕРЕМЕНЫ

РУССКИЙ КОСМОС. О СМЕРТИ

ОБ ОСЕНИ И РУССКОЙ ДУШЕ