— Вы еще сомневаетесь, хотя видели собственными глазами. Уж вам-то совсем не пристало быть Фомой Неверующим. Да, в россказ­нях о талисманах, приворотах, серебряных пулях что-то кроется! Что вы, католик, скажете на это? — Скажу, что я агностик, — улыбнулся отец Браун. — Вздор, — нетерпеливо крикнул Элмер. — Ваше дело верить в разные штуки. — Да, в некоторые штуки я верю, — согласился отец Браун. — Именно поэтому я не верю в

другие. Г. К. Честертон⁷¹³

 

Почему же для христиан столь немыслимо совмещение веры в Бога Евангелия и почитания иноземных богов, и почему это сочетание вполне естественно для язычников?

Дело в том, что классические религии древности труд­но назвать "политеистическими". На самом деле любая развитая религиозная мысль — в Египте и Иране, в Гре­ции и Индии — приходила к выводу о том, что Бог Един. Точнее говоря — не "приходила", а "припоминала". В тео­гонии любого народа есть хотя бы глухие указания на то, что Первоисток бытия Един. Поэтому и звучит в Библии надежда на то, что "вспомнят, и обратятся к Господу все концы земли, и поклонятся пред Тобою все племена языч­ников" (Пс. 21, 28).

Память об этом "прамонотеизме" была, но весьма сла­бой. Трудно сказать, что здесь было причиной. Может быть, та самая "блокированность" религиозной жизни землян честолюбивыми космическими духами. Может быть, про­сто чувство своего рода религиозного реализма людей: мы пали так низко, что не имеем права взирать на Небо. По­хожим образом и до сих пор поступает иногда православ­ный христианин, порой обращаясь с покаянной молитвой к Божией Матери прежде, чем к Самому Христу именно из полуосознанного ощущения того, что Мария, Матушка — "своя", Она ближе, Ей легче понять и простить...Может быть, то древнее забвение Творца — попытка успокоить свою совесть путем устранения из памяти Того, против Кого и было совершено главное преступление.

А может быть, это забвение оказалось результатом впол­не и даже слишком человеческого поиска посредствующих "примирителей". Когда рассорятся два некогда близких человека, не всегда они решаются прямо подойти друг к другу и сказать: прости. Весьма часто, уже придя в пока­янное настроение и поняв всю напрасность вчерашней ссо­ры, они пытаются "прощупать" настроение другого, подго­варивая общих знакомых завести с былым другом разго­вор на болезненную тему разрыва. "Я сам к нему обратить­ся не могу, но хоть ты спроси его, что он об этом думает". Если посредник не слишком добросовестен, если он поче­му-то считает, что ему на руку усугубление разрыва — можно не сомневаться, что он найдет такие полутона и акценты при передаче взаимных извинений и соболезнова­ний, которые лишь еще больше испортят все дело.

Те посредники, которые предложили свои услуги в ка­честве "духовных наставников" падшего человечества, судя по результатам древней религиозной истории, не были за­интересованы в том, чтобы человек примирился с Богом.

Причины могли быть разными, но сам факт отмечен практически во всех "языческих" мифологиях: память о Едином Боге удалилась из повседневного благочестия и затем была оживлена лишь во вторичной философской реф­лексии (хотя, по правде говоря, это еще вопрос — оживля­ет, или, напротив, охолаживает философизация религиоз­ные отношения людей).

Соответственно, бытовое благочестие строилось на по­читании тех духовных сущностей, что поближе к человеку и больше похожи на него — на почитании ангелов (или демонов) Хранителей тех или иных мест. У каждого дома (семьи, рода) есть свой "гений". У каждого города, каждо­го народа и страны. Эти боги и духи, как и люди, не всегда живут мирно между собой. Но в принципе для человека желательно поддерживать мир со всеми.

Низший, самый близкий к человеку чин этой иерархии богов "второго порядка" — это родовые "гении". Точнее всего смысл этого именования передает русское слово "домовой". Естественно полагать, что у каждого дома есть соб­ственный "домовой".

Соответственно, если я, язычник А. иду в гости к мое­му соседу, язычнику В. на его семейный праздник, я дол­жен взять с собой подарки в количестве N+1 (где N означа­ет число членов семьи, а 1 — подарок для его семейного гения). У меня дома за печкой живет свой собственный гений "Васька". Но с домовым своего соседа мне лучше не ссориться. Он хоть и властен только над своей домовой территорией, но колодец-то у нас общий. Обидится он на меня — да и подстроит какую-нибудь каверзу мне у колод­ца. Так что лучше жить в мире. Вот и несу я чужому "Вась­ке" немного сметаны. Соответственно, и когда мой сосед язычник В. придет в гости ко мне, я надеюсь, что он прине­сет подношение моему "Ваське". Для меня это тоже важно — потому что вдруг мой гений обидится, что в его доме кто-то, пусть даже захожий человек, не оказывает ему почте­ния. Прохожий уйдет — а сердиться "Васька" будет на меня. Так что чужое нечестие может плохо отразиться на моей семье.

Эти же правила действуют и на уровне взаимоотноше­ний целых народов. Язычество терпимо в том смысле, что оно признает право каждого народа на своей территории чтить своих богов. Но языческая религиозная практика весьма требовательна по отношению к своим соплеменни­кам. Точнее говоря — она требует от любого человека, нахо­дящегося на территории, опекаемой тем или иным богом или сонмом национальных богов, знаков уважения к ним.

Грекам, завоевавшим Египет, и в голову не пришло тре­бовать от египтян почитания Зевса или Аполлона. Римля­не, покорив Грецию, не требовали от побежденных отрече­ния от отечественных олимпийцев. Более того, римляне в эпоху Империи с готовностью разрешали почитание ино­земных богов у себя в Риме. Верь как хочешь — но при условии лояльности к богам хозяев. Чти Астарту или Изи­ду, Митру или Ваала — но хотя бы раз в год почти и сто­личных богов (и их сына — Императора).

Чем больше разных богов почитает человек — тем боль­ше у него шансов на успех (как и сегодня — чем в боль­шем числе банков человек имеет счет, чем больше разных акций он скупает, тем гарантированнее его будущее: "нельзя хранить все яйца в одной корзинке").

Как видно из "Илиады", между богами могут быть вой­ны. Исход человеческой битвы на земле — не более, чем отражение битвы на небесах. Из этого языческого пред­ставления следовало, что в принципе человек может сме­нить свою веру. Если боги его народа проиграли, если ис­тория, практика доказала, что боги соседей могуществен­нее — какой же смысл чтить свои слабосильные божества? Они не защитили — значит, контракт расторгнут. Поэто­му, хотя победители не навязывали обычно своей веры, они все же ожидали, что побежденные сами постепенно примут ее. Тем более, что принятие веры победителей не означало отречения от веры отцов, оно просто восполняло почитание прежних святынь новыми членами пантеона. Египетский фараон, нисколько не отрекаясь от веры в Ози­риса и Амона, мог попросить Моисея помолиться "Богу евреев" (Исх. 7, 16 и 8, 8), когда увидел, что этот Бог не менее могуществен, чем те боги, к которым обращаются египетские жрецы.

Такая практика получила название "генотеизма". Че­ловек знает, что где-то есть Единый Бог, Источник Бытия. Но избирает для себя и своего рода почитание некоего бо­лее близкого духа.

Особенность Библии в том, что Господин, являющийся предметом почитания евреев, оказывается тождествен с Единым Богом. Он не просто покровитель Палестины, не просто семейное божество Авраама. Он — Тот Самый, Чье Имя не дерзает произнести ни одно человеческое племя.

Эта уникальность библейской веры происходит не из того, что евреи оказались хитрее всех остальных и, пока остальные народы дружили с "наместниками" и самозван­цами, они нашли выходы на самого Небесного Царя. Ев­реи ничего не избирали. Более того, всякий раз, когда им предоставлялась свобода выбора, они или избирали служе­ние Ваалам, или норовили самого Ягве воспринимать как обычного племенного покровителя, находящегося в одном звании с богами-покровителями египтян или финикийцев.

Чтение ветхозаветных книг (особенно пророческих) по­казывает, что Бог навязал Себя евреям. Не они избрали Его, но Он — их. И даже термин "избрание" здесь не впол­не подходит. Когда говорят о евреях как "Богоизбранном" народе, это воспринимается как предпочтение, оказанное Творцом одному из многих земных племен. Бог представ­ляется посетителем некоего супермаркета, который ходит среди земных народов и, когда Его взгляд падает на Изра­иль, тот чем-то прельщает сердце Высочайшего Посетите­ля. Как будто Бог нашел в Израиле некие достоинства, которые Он не смог обнаружить в иных земных племенах. Но, если верить Библии, это не так. Израиль — не "Богоизб­ранный народ". Бог не выбирает Израиль. Бог создает Его.

Когда Слово не нашло Себе собеседника среди земных народов, увлекшихся язычеством и оккультизмом, Оно создало Себе Свой народ. Не с прежде существовавшим народом заключается Завет, но для Завета создается но­вый народ. Израиль создан Заветом, а не избран в Завет.

Некогда Бог обратился к Авраму из земли Ур и повелел ему уйти из родных мест. Авраму предстояло пройти через весь Ближний Восток: земля Ур находилась у впадения Евфрата в Персидский Залив, а дойти предстояло до Сре­диземного моря, до Палестины. На этом пути Авраму преж­де всего предстояло умереть. "Пойди от родства твоего и из дома отца твоего" (Быт. 12, 1). Это означало социальную смерть человека. В клановом обществе человек что-то зна­чил в качестве части рода. Окруженный родными могила­ми, землями, богами и единоплеменными людьми, он был защищен. Но за пределами родной (и очень небольшой по размеру) земли он становился чужаком. Своим для него был только один уезд. Вся остальная Земля была угрожа­ющей чужбиной — с иными племенами, языками, и, глав­ное, иными богами.

Прошлое, "отчизна", поддерживало человека. И вот Не­кто, явившийся Авраму, повелевает: "Пойди от родства твоего". Это разрыв исторических связей. Родовое прошлое более не властно над человеком. В страшной ответственно­сти, один на один он теперь предстоит Неизвестности.

Это повеление будет повторено и в Новом Завете: "Кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, полу­чит во сто крат и наследует жизнь вечную" (Мф. 19, 29).Христианский мыслитель третьего века, свидетель еще традиционно-языческого уклада жизни, Климент Алексан­дрийский поясняет смысл этих слов: "Словом мать, кото­рую приходится оставлять ради Христа, обозначено алле­горически отечество и родная страна. Под словом же отец Писание разумеет порядки частной жизни, над которыми праведник с благодарением и великодушием должен возвы­шаться, чтобы стать угодным Богу" (Строматы, IV, 4). "Гос­подь вовсе не повелевает проникнуться ненавистью к своему собственному семейству. Господь хочет сказать нам своими словами только это: Не увлекайтесь неразумными пожелани­ями и избегайте следовать обычаям общественным, ибо се­мейство состоит из родных, а города из семейств" (III, 15).

Итак, если почитание вторичных духов и магизм слиш­ком глубоко пронизали собою обычаи отчизны — надо отой­ти от них. "И сказал Господь Авраму: пойди... "

Уже было ясно, что жена Аврама "была неплодна и без­детна" (Быт. 11, 30). И потому так значимо, так чудесно прозвучало для Аврама обетование награды за послуша­ние: "И Я произведу от тебя великий народ" (Быт. 12, 2). Авраму было 75 лет...

И все же даже в новой земле еще 25 лет у Аврама и Сары не было детей. Окружавшие же Аврама ближневос­точные верования были пронизаны культами плодородия. Священная проституция, фаллические культы, поклоне­ние матери-земле наполняли религиозную жизнь окрест­ных племен. И это поклонение полу по видимости было вполне эффективным: язычники умножались; а Аврам был бездетен. Так, может быть, отнюдь не бог жизни, но бог смерти вырвал Аврама из земли его отцов и обманом увел в пустыню?

Кто этот бог, у которого нет своей земли, своего народа, который не может даровать жизнь и потомство? Так легко было Авраму отказаться от завета с Ним. Так легко было покаяться в легковерии и слиться с обычным народным культом. Он этого не сделал. Он до конца сохранил вер­ность и потому стал "отцом верующих" (см. Гал. 3, 7).

Долгая бездетность и странничество Аврама — это его пасха, его бегство из языческого прошлого земли. Его вера и верность дали ему сына. "Я — вот завет Мой с тобою: ты будешь отцом множества народов" (Быт. 17, 4). Это было сказано 99-летнему старику, который никак не мог иметь детей по законам природы.

Более того, чтобы Израиль навсегда запомнил невоз­можность своего существования вне Завета, Аврааму было приказано принести своего чудесного первенца Исаака в жертву. Принесение в жертву — это посвящение Богу. Посвященный больше не может принадлежать никому ино­му, кроме как Тому, Кому его посвятили.

Итак, Божий замысел возвращения к людям, замысел прорыва "блокады" начал воплощаться с создания такого народа, который не только в философии, но и в своих по­вседневных молитвах был бы обращен не к космическим иерархиям, а прямо ко Творцу.

Прежде всего Израиль, созданный и позднее освобож­денный чудом, должен понять тайну своего Завета. Когда Моисей дает Завет своему народу в пустыне, тот знает о существовании Ягве. Израиль времен Исхода уже знает Ягве как своего Бога, избравшего Израиль для Завета и открыв­шегося ему. Чудеса Моисея видели все. Чудо Исхода пере­жили все. То, что в мире объявился некий семитолюбивый Бог — ощутили все. Но — кто же сей таинственный Не­знакомец?

Израиль не сомневался, что за Моисеем стоит Господь. И тем не менее Израиль в пустыне постоянно возмущается против Моисея. Это было возможно именно потому, что статус Бога Моисея был еще не уяснен евреями. Может быть, это "Бог пустыни"? Бог смерти? Он может творить чудеса, но куда он нас приведет? Надо ли было ради него оставлять житницы Египта? Конечно, радостно, что после веков рабства вдруг появился некий невраждебный к евре­ям бог. Но постоянен ли Он в своей любви? И сколь он могуществен — если у него даже нет иной своей земли, кроме синайской пустыни? Если Его выгнали отовсюду иные боги и иные народы — надо ли нам связываться с Ним?

Моисей должен открыть народу, что Бог Авраама и Моисея — это Бог вселенной. Израиль должен узнать сво­его Помощника и Покровителя в Авторе мироздания. Бог Пасхи, Бог, чудеса Которого и заботу о себе уже виделИзраиль во время своего Исхода теперь должен быть опоз­нан как истинный Демиург.

Моисею надо пояснять, что Тот, кто обнаружился как Господь, Владыка, Покровитель Израиля, есть Сущий. Привычное для нас словосочетание "Господь Бог" на са­мом деле является целым Символом Веры. Это исповеда­ние веры в то, что мой "Господь", мой "Покровитель" — это Бог с большой буквы. У каждого народа был завет со своим Господом (Ваалом). Израиль же должен был понять, что известный ему с недавних пор его Господь — не один среди многих и разноликих покровителей разных наро­дов. Израиль вырван из Египта Богом, Творцом всего.

"В начале сотворил Бог небо и землю" (Быт. 1,1). Для современного религиозного человека это звучит как баналь­ность. Но в еврейском тексте стоит "Элогим" — Владыка, Господин.

 

Буквально "элогим" означает "владыки", "господа", то есть это форма множественного числа. Однако, это не исповедание многобожия. Глагол "создал" стоит в единственном числе. В своем первичном смысле это множественное число вежливого обращения, а также указание на переизбыток жизни и бытия в Истоке всего. В христианской же перс­пективе это первое библейское указание на Троицу, на сверхъединич­ность Единого Бога.

 

Ягве, Сущий, Высший и Единый Бог — это некая возвышенная абстракция для слушателей Моисея. "Господь" — это понятно: Его свет они видели ежедневно во дни Исхода. Израиль узнает в рассказе Моисея своего Владыку. Он уже знает Его как своего Защитника, теперь он должен опознать Его же в Авторе бытия.

Во второй главе книги Бытия Моисей назовет Творца уже более высоким именем Бога (Иегова, Сущий).

Из разницы божественных имен в первой и во второй главе нередко делают вывод о том, что перед нами два раз­ных повествования, скомпилированных позднейшими ре­дакторами Библии.

Это все же не так. Вообще множество имен Бога не дол­жно смущать. Если в одной молитве мы называем Его Спа­сителем, в другой — Человеколюбцем, в третьей — Щед-родателем, в десятой — Господом, это никак не значит, что мы обращаемся ко многим богам. В Ветхом Завете та­ких имен у Бога несколько десятков (из тех, что сохранились в русском переводе, можно напомнить Саваоф, Адонаи, Вседержитель-Шаддаи).

Употребление имени зависит от контекста. Что именно в Божием существе открывается в данную минуту — выго­варивается при помощи соответствующего именования. Первая глава книги Бытия говорит о действиях Бога, вто­рая — о начале истории человека. Творения в 1 главе пас­сивны, но 2 глава — уже о Божией субботе, о времени уже не Божьего, но человеческого творчества. Тема первой гла­вы начинается — "В начале создал Бог". Тема второй гла­вы находит свое первое выражение в словах — "И не было человека для возделывания земли".

Первая глава говорит о космосе и о человеке в связи с космосом. Вторая глава говорит о человеке и о космосе в связи с человеком. В первой главе человек — часть космо­са. Во второй космос — не более чем среда человеческого обитания, фон для развертывания человеческой истории.

Вторая глава — это глава Завета. В ней рассказывается о первом Завете Бога с людьми.

И вот Моисей перемещает имена Бога из одного контек­ста в другой. Казалось бы, естественно было бы в рассказе о человеческой истории, о начале Промысла именовать Бога "Владыкой", "Господом" (Элогим). А в рассказе об исто­ках мироздания называть Его подлинно Сущим (Иегова). Но в проповеди Моисея все оказывается наоборот. Это — "утешение" Израиля.

 

"В начале сотворил Бог небо и землю... Думается ли кому из вас, что эти слова заключают в себе утешение в скорби? Не исторический ли это рассказ и не учение ли о творении?.. Я покажу, что в этом изрече­нии сокрыто утешение", — св. Иоанн Златоуст. Беседы о статуях. Бесе­да 2. // Творения. Т. 2, кн. 1. — СПб., 1896, с. 97.

 

Наш "Владыка" (Элогим-Господь) — Он создал мир. Тот, кого мы называем Владыкой, есть ис­ток Бытия. Во второй главе эта формула переворачивает­ся: Тот, Кто зовется истоком Бытия (Иегова), есть наш хранитель, Бог завета. Первая глава утверждает: Бог заве­та есть Бог космоса; вторая глава подтверждает: Бог кос­моса (Ягве) открывается как Бог завета, Бог человеческой истории.

Отныне во всех Заветах Бог будет именоваться именно "Иегова" (вновь напомню, что о On, вписанное в крестча­тый нимб Христа на наших иконах, означает — Сущий, Иегова). В конце 4 главы "Бытия" о Сифе будет сказано: "Тогда начали называться по имени Иеговы" (Быт. 4, 26).

Именно этот перевод предпочитает всем другим выдающийся рус­ский библеист свят. Филарет (митр. Филарет (Дроздов). Записки, руко­водствующие к основательному разумению книги Бытия, заключаю­щие в себе и перевод сей книги на русское наречие. Ч.1. — М., 1867, с. 100). В Синодальном переводе Библии этот стих звучит — "тогда нача­ли призывать имя Господне". Перевод свят. Филарета, однако, помога­ет снять трудности с понимания стиха Быт. 6,2: "сыны Божии" тогда легко отождествляются с детьми Сифа, а "дочери человеческие" — с каинитами. С точки зрения филологической перевод митр. Филарета, очевидно, удовлетворительнее синодальной версии. Современные иудей­ские толкователи (Пятикнижие Моисеево или ТОРА с русским перево­дом, комментарием, основанным на классических толкованиях. Под общей ред. Г. Брановера. — Иерусалим-Москва. 1991. Т. 1. Брейшит, с. 77) дают перевод, филологически более близкий к версии митрополи­та, хотя и бесконечно далекий от него по смыслу: "тогда начали назы­вать именем Господа людей и идолов". Последние два слова выделены в тексте особо, чтобы было понятно, что они отсутствуют в тексте Мои­сея, но толкователям кажется, что они должны там быть. Этот текст, впрочем, важен отнюдь не в контексте христиано-иудейского диалога. На специфической экзегезе этого стиха построено многое в оккультной доктрине. По учению теософии "Сыны Божии" — это демоны. Соответ­ственно, одна из человеческих рас — это потомки падших ангелов...

А в собственно библейском контексте рассказ об "исполинах" (mephilim), родившихся от встреч "Сынов Божиих" с "дочерьми чело­веческими", зависит от этимологии. Слово mephilim можно произво­дить от palah — расти или naphal — падать, и в смысле активно падать. Смотря по этимологии, это то ли рослые люди, то ли люди с тираничес­кими воинственно-разрушительными наклонностями.

 

Еще более ясным замысел Моисея становится при ос­мыслении субботы, которую Завет установил в качестве своего знамения.

Сама Библия так поясняет, почему суббота стала зна­ком завета: "Помни день субботний,.. ибо в шесть дней со­здал Господь небо и землю, а в день седьмой почил" (Исх. 20,8-11). Что за странный праздник в честь усталости Де­миурга? И не прав ли Цельс в своей издевке над тем, что Бог Моисея после миротворческой работы "прямо-таки как плохой ремесленник, нуждается для отдыха в праздности" (Ориген. Против Цельса. VI, 61)?

Народ, к которому Моисей обращает свою первую про­поведь, является народом еще неподзаконным, народом, воспитанным в Египте, то есть носителем еще не столько библейского, сколько языческого сознания. Так вот, образ "почившего Бога" чрезвычайно много значит именно для языческого сознания.

Со времен Эмпедокла истории религии известен термин deus otiosus, "праздный бог". Вновь напомню: те, кого мы по привычке называем "многобожниками", прекрасно зна­ли Единственность Творца. Но этот Исток бытия, остава­ясь в мифологической памяти и в философско-религиоз­ной спекуляции, уходит из реальной культовой практики этих народов. Языческие теогонии и мистерии предпочита­ют обращаться не к Тому, от Кого получило начало всячес­кое бытие, а к последующим поколениям богов. Тот, кто не создал наш мир, претендует на роль его Владыки.

 

Индонезийское племя батаков помнит "о райских временах, ког­да Небо было ближе к Земле и между богами и людьми существовало постоянное сообщение. Верховный бог — Mula djadi na bolon ("Тот, чье начало в нем самом"), творец Вселенной и других богов, обитает на последнем небе и, по-видимому, подобно всем верховным богам "перво­бытных" людей, стал deus otiosus ("праздным богом"); ему не приносят жертву" (Элиаде М. Космос и история. — М., 1987, с. 170).

 

Иногда этот переворот осмысляется как постепенный — и Первобог сам просто отстраняется от судеб мира. Так, в древнейших шумерских текстах глухо упоминается Энме-шарра. Он начинает 50 поколений богов, а затем передает власть Ану. Энмешарра-Творец оказался вытеснен за рам­ки теологии, и высшим богом стал Ану. Но и культ Ану не распространился (в историческом Шумере ему уже не по­клонялись): он передал свою власть Эн-лилю. Эта передача власти произошла мирно: в Шумере трагической борьбы богов нет.

Однако, это древнейшее предание 3 тысячелетия до Р.Х., более раннее, чем система вавилонского богословия "Эну-ма Элиш", было крепко забыто и более поздние предания у истоков мироздания начали помещать насилие. Так "Эну-ма Элиш" повествует, что первая диада богов (Апсу и Тиа-мат) уничтожается третьей генерацией, созданной их деть­ми для борьбы с Тиамат.

Греческие олимпийцы также имеют за собой кровавый опыт теомахии. Зевс силой узурпирует верховный трон, свергая изначального Кроноса.

 

 Позднее, у Плотина, этот сюжет получает несколько иное толко­вание: "Бог же, Кронос, представляется в мифах связанным на том ос­новании, что он пребывает недвижимо и неизменно в своем тождестве: господство над видимой вселенной он предоставил своему сыну Зевсу потому, что ему самому, обладателю и источнику всех и всяческих благ, не свойственно, оставив свое царство в умопостигаемом мире, нисхо­дить до владычества в мир позднейший и низший" (Эннеады. V.8.13 // Плотин. Эннеады. — Киев, 1995, с. 209).

 

В иных же случаях Первобог продолжает считаться высшим и могущественнейшим существом, но культовая практика дерзает обращаться к Нему лишь в самых край­них обстоятельствах. Мирча Элиаде описывает малайское племя семангов, которое так выходит из своих затрудни­тельных ситуаций: "Вся община в случае стихийных бед­ствий обращается к колдуну, чтобы избавиться от магичес­кого воздействия, или к жрецу, чтобы снискать милость богов. Если такое вмешательство не дает результатов, люди вспоминают о Высшем Существе (почти забываемом в обыч­ное время) и умоляют его, принося ему жертвы. Во время бури семанги царапают себе икры бамбуковым ножом и брызгают кровью во все стороны с криком: "Та Педи! Я не очерствел, я плачу за свою вину! Прими мой долг, я его плачу!". В культах так называемых первобытных народов небесные Высшие Существа выступают в самую последнюю очередь, когда все обращения к богам, демонам и колду­нам с целью устранить "страдание" потерпели неудачу. Семанги в таких случаях признаются в грехах, в которых считают себя виновными; этот обычай встречается иногда и в других местах"⁷¹⁴.

Собственно, это чрезвычайно логичное поведение мож­но охарактеризовать как своего рода магический позити­визм. Человек перебирает все возможные причины бед­ствия: порчу, наведенную человеком, нарушение табу, гнев какого-либо духа или бога. И лишь напоследок, отстранив все причины, находит исток бед в ярости Верховного Су­щества, вызванной человеческими грехами. Так современ­ный человек пытается сначала все происходящие с ним события истолковать в рамках привычных научных моде­лей объяснения, и лишь обнаружив их явную недостаточ­ность для описания происшедшего, готов вспомнить о том, что помимо мира обычных причин, в нашем мире есть еще причинение через Чудо. Как для семангов, так и для со­временного "цивилизованного" человека исповедь есть то предельно неприятное действие, которое желательно отсро­чить по возможности дольше.

В общем, по выводу Элиаде, "забвение верховного Бога-Творца — довольно частый процесс в истории религий. Большинство верховных существ кончают тем, что превра­щаются в dii otiosi, и это справедливо не только для при­митивных религий"⁷¹⁵.

И вот этот привычный для языческих народов штамп, полагающий, что "Демиург почил от всех дел своих", Мо­исеем переворачивается. "Праздный Бог" в языческом бо­гословском словаре означает "истинный Создатель", Пер-вобог. И потому Моисей, говоря, что Бог Завета, Бог Изра­иля "почил от всех дел Своих", тем самым отнюдь не уни­жает Творца, но максимально возвышает, указывая на то, что этот Бог, Бог Завета, и есть Тот, Кто единственно дос­тоин имени Бога; тот, Чье Имя единственно может писать­ся с прописной буквы.

Суббота оказывается знаком того, что речь идет именно о первичном, "молчащем Боге". В архаичном сознании это именно ипостасный признак того Бога, который выше всех иных богов и потому после миротворения имеет право на покой. Субботний покой Бога после миротворения — это не неуклюжая еврейская выдумка, это был необходимый атрибут Творца. И каждую неделю, вступая в священное пространство субботы, израильтянин времен Моисея и про­роков вспоминал о том, что Бог, Которому он служит, — это Бог субботы, Бог-Создатель. Суббота была не игом, а миссионерским утверждением о том предельно высоком статусе, который имеет Элогим Завета.

Ко времени Нового Завета сложился уже иной религи­озный язык. И ту же самую мысль о Боге как Создателе всего ап. Павел выражает с использованием уже иной, хотя и не менее языческой по своему происхождению, форму­лы: через Сына Бог "веки сотворил" (Евр. 1,2). Блаватская права, переводя это место как "посредством которого он создал миры (множеств. число)"⁷¹⁶. Действительно, еврей­ское "олам" означает и "век" (в смысле некий период вре­мени, эон), и "мир". Но Блаватская не права, видя здесь утверждение реальной множественности миров. Просто апостолу Павлу в полемике как с иудейским, так и с язы­ческим гнозисом, надо утвердить отношение к Богу и Ло­госу не как к частному, но как ко Всеобщему Первонача­лу. Гностики готовы были признать за Иеговой статус Твор­ца данной земли или данного "зона", но за его пределами они мыслили иные пространства, иные времена и иных богов.

Если обычная языческая мысль в боге своего племени видела покровителя конкретной земли, конкретной стра-ны и обитающих на ней туземцев, то космополитическая культура эллинистических империй по этому языческому шаблону готова была воспринять Создателя всей земли и всего человечества. Хорошо, согласились язычники, пусть Иегова — не только племенной бог евреев и Палестины, пусть Он и в самом деле Творец неба и земли. Но — только этого неба и только этой земли. А вот за пределами на­шей вселенной есть еще иные боги и иные миры, и есть иные, высшие источники бытия, от которых происходит и сам Иегова. И этим высшим богам и "Плеромам" в их ду­ховной абстрагированности и покое нет никакого дела до земных дел. Божественная "суббота" продолжала считать­ся необходимой, но, чтобы не слишком заметно противоре­чить Библии, она теперь выносилась вообще за пределы нашего мира.

Даже еврейская мысль (в каббалистической традиции) в конце концов согласилась с этим. Но апостолы продол­жали отстаивать веру Моисея и пророков. "Престол Твой, Боже, в век века" (Евр. 1, 8). Бог — "Царь веков"; нетлен­ный и единый (1 Тим. 1, 17). Отсюда родилось главное славославие христиан, воссылающее славу Отцу, и Сыну и Святому Духу — ныне и присно и во веки веков. По ощу­щению современного языка концовка этого славословия тавтологична: "присно" означает — всегда, вечно; и "во веки веков", очевидно, означает то же самое. Но на заре Нового Завета "во веки веков" звучало гораздо более рез­ко, определенно и торжественно, чем просто — "всегда". В этом "во веки веков" слышался победный гимн: сквозь все века, сквозь все эоны и миры, сколько бы их ни громозди­ли в своем воображении гностики, проходят действие и любовь Единого Бога и ответное благодарение людей. Со­бытие Воплощения и Спасения, происшедшее на глазах апостолов, имеет значение для всех времен и миров.

Признавали или нет сами ранние христиане множествен­ность миров — в этом контексте оказывается вопросом просто второстепенным. Сколь бы много их ни было — Христос единожды принес Жертву и для всех — "иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею" (Евр. 9,26).

В сознании апостолов Всемирная история подошла к своей кульминационной точке; настали "последние време­на" (не в том смысле, что Пришествие произойдет в бли­жайшие месяцы, а в том, что за концом "века сего" сразу последует Вечность, Век нескончаемой будущей жизни). И чтобы эту радость не украли гностические лжеучителя, апостолы вновь и вновь напоминают своим ученикам: Еван­гелие возвещено — на веки.

И как в упоминании апостолов о множественности ве­ков нет согласия с матрешечной вселенной гностиков, так и в странном ветхозаветном рассказе о "субботнем отдыхе" Творца сказывается не архаичная примитивность книги Бытия, но ее подлинная новизна: оказывается, субботний Бог проснулся, восстал и пожелал непосредственно вести людей дальше. Удалившийся Бог вернулся, Его молчание кончилось. Тот, Кто "почил в субботу", отныне вновь — "Бог твой".

Суббота была важнейшей чертой библейской жизни, ибо она подтверждала и зримо свидетельствовала — с Кем имен­но заключен завет Израиля. В мир, в историю "вернулся" Тот, с Кого все началось.

 

"Ты значил все в судьбе моей,

Потом пришла война, разруха,

И долго-долго о Тебе

Ни слуху не было, ни духу.

Но через много-много лет

Твой голос вновь меня встревожил.

Всю ночь читал я Твой Завет

И как от обморока ожил"...

Борис Пастернак

 

И после Моисея молчание Ягве означает Его удаление (Пс. 34, 22): когда он молчит, Израиль умирает, уподобля­ется "сходящему в могилу" (Пс. 106, 20); когда Господь слышит молитву народа Своего и посылает Свое слово, оно избавляет сынов человеческих от могил (Пс. 271, 1), оно "оживляет" их (Пс. 118, 50).

Итак, суббота отделяет Израиль от остальных народов — но лишь для того, чтобы напоминать им о полузабытом ими Едином Творце и через принятие Его всех привести к новому единству. Единство хорошо, когда это единство в истине и в Боге. Но если это единство в забвении Бога?.. Закон доброго поведения выражается в псалме: "Уклонися от зла и сотвори благо". Сначала — "уклонение", отъе­динение. В Новом Завете апостол это выразит ясным суж­дением: "Не обманывайтесь: худые сообщества развраща­ют добрые нравы" (1 Кор. 15,33).

Именно с пантеизмом связана знаменитая индусская "терпимость" — разрешение называть божество любыми именами. Все равно, какое имя — потому что вообще все равно, потому что все в мире есть Бог. Но если Бог есть личность, но если Бог отличим от мира, если мир не есть Бог — то возможна ошибка. Бог в некотором смысле со­здает мир вне Себя ("из ничто"), и если человек прикипит своим сердцем к тому, что не есть Бог, — он может остать­ся вообще без Бога. Вне Бога есть огромный по человечес­ким меркам мир: в нем можно заблудиться. А в конце кон­цов — и задохнуться. Поэтому в монотеистической рели­гии немыслимо поставление рядом с Творцом еще каких-то иных поклоняемых сущностей.

Вот как Библия описывает грех, выбросивший за рам­ки Священной истории жителей Самарии: "Сделал каж­дый народ и своих богов... Между тем чтили и Господа" (4 Цар. 17.29-32). Именно — "между тем". По сути они осуществили мечту современной нецерковной интеллиген­ции об объединении всех религий — "Господа они чтили, и богам своим они служили" (4 Цар. 17, 33).

Самария была основана израильтянами в начале IX века до Р. X. В 722 г. до Р.Х. она после трехлетней осады была взята ассирийской армией. Местное еврейское население было депортировано в Мидию. Земли же были заселены ассирийскими и вавилонскими переселенцами. Причиной этой этнической катастрофы Библия называет возрожде­ние в Израиле языческих религиозных стереотипов — "и оставили все заповеди Господа, и поклонялись всему воин­ству небесному" (4 Цар. 17, 16), то есть на место почита­ния Бога поставили игры с "космическими иерархиями". "И проводили сыновей своих и дочерей чрез огонь, и гада­ли, и волшебствовали, и предались тому, чтобы делать не­угодное в очах Господа" (4 Цар. 17, 17). Итог этих оккультно-языческих игрищ: "И прогневался Господь сильно на Израильтян, и отверг их от лица Своего" (4 Цар. 17, 18). Без

защиты же Бога еврейский народ становился бессилен. Свои­ми мечами, своей силой он не смог защитить свои города.

Первые годы жизни язычников-переселенцев на самарийской земле были весьма трудны. Несчастия, навалив­шиеся на них, они поясняли тем, что, переехав в другую страну, они сохранили почитание своих прежних богов и не озаботились умилостивлением "местного бога" — "Бога той земли" (4 Цар. 17, 26). Так они решили принять почи­тание Иеговы, почитание Бога Библии. Однако их пози­ция была позицией религиозного синкретизма: они пола­гали, что возможно чествование Бога Библии и поклоне­ние иным, языческим богам. "Народы сии чтили Господа, но и истуканам своим служили. Да и дети их и дети детей их до сего дня поступают так же" (4 Цар. 17, 41).

В глазах Библии, в глазах Ветхозаветной Церкви это все равно, что просто остаться язычником, и даже, пожа­луй хуже: знающий истинного Бога и остающийся в слу­жении идолам хуже обычного простосердечного язычни­ка. Библейская формула "Бог един" — это эксклюзитивистская формула. "Если восстанет среди тебя пророк, или сновидец, и представит тебе знамение или чудо, и сбудется то знамение или чудо, о котором он говорил тебе, и скажет потом: "пойдем вслед богов иных, которых ты не знаешь, и будем служить им", — то не слушай слов пророка сего, или сновидца сего; ибо чрез сие искушает вас Господь, Бог ваш, чтобы узнать, любите ли вы Господа, Бога вашего, от всего сердца вашего и от всей души вашей" (Втор. 13, 1-3).

Когда Бог говорит Моисею первую заповедь — "Бог один", он не имеет в виду, что тем самым Моисею откры­вается эзотерическая тайна — имен, дескать, богов много, а на самом деле все религии говорят об одном и том же Едином Боге. "Моисей, если хочешь, называй Меня Криш­ной. А ты, Аарон, можешь по вторникам звать меня Зевесом, а по пятницам хоть Астартой. А будет желание — молитесь так — "О, Карлсон, иже еси на крыше!".

Пантеистическая формула "Бог един", напротив, инк­люзивная: она вбирает в себя самые разные формы духов­ного движения. Заповедь Моисея имеет в виду "единый" как "единственный" — "нет иных богов!". Бог Библии на­зывается Единым — потому что исключает иных богов."Бог" современного религиозного китча называется "Еди­ным", потому что вбирает всех богов.

Если бы Бог Библии воспринимался как один среди многих иных богов, как одна из многих эманаций Едино­го, наряду с Ним было бы естественно почитать иные бо­жества. Как писал апологет язычества Цельс, "Кто почи­тает нескольких богов, тем самым делает приятное Богу, поскольку он почитает нечто от великого Бога. Поэтому, если кто почитает и боготворит всех (приближенных Бога), он не оскорбляет Бога, которому все они принадлежат... Право же, тот, кто, говоря о Боге, утверждает, что только одного можно назвать Господом, поступает нечестиво, так как он тем самым разделяет царство Божие, создает в нем раздор, как будто бы существовали (две) партии и имелся какой-то другой, противостоящий Богу" (Против Цельса. 7, 2 и 8, 11).

Но библейские пророки, а позже и христиане как раз и считали, что духовный мир разделился. И потому дружба с языческими духами есть вражда против Бога. Может быть, некоторые языческие ритуалы, образы, мистерии сами по себе не так уж плохи; далеко не все в языческой религиоз­ной жизни может быть оценено как инспирация Сатаны. Но когда пришел Свет, когда открылась возможность пря­мого обращения к Богу, уже нельзя оставаться в мире язы­ческих двусмысленностей. Отворачиваться от Христа, при­шедшего к людям, и обращаться к прежним языческим заклинаниям — значит противиться Христу, отрекаться от Него.

Поэтому пророки увещевали израильтян не поклонять­ся богам Вавилона во дни поражений Израиля. Хоть и ка­жутся они гораздо сильнее, — это не причина для приня­тия веры победителей. Хоть и уведены мы с земли отцов в страну "иных богов" — но это еще не повод для забвения Бога. "Разве Я — Бог только вблизи, а не Бог и вдали? Не наполняю ли Я небо и землю?" (Иер. 23, 23). Ягве — не бог Палестины. Он — Бог Вселенной. И потому даже на чужбине, даже в минуты испытания и поражений Его надо помнить и нельзя молиться иным богам.

Поэтому и непредставим пророк Исайя на экуменичес­ком съезде жрецов Ближнего Востока. Если бы пророки Израиля начали искать "консенсус" со жрецами Ваала — мир не стал бы светлее. Просто в нем захлопнулось бы то единственное окошко, которое еще было открыто в сторо­ну Творца. "Как хорошо для всех нас, что Он был богом воинств! Как хорошо, что Он враждовал с другими богами! — восклицает Честертон. — Они были бы очень рады, если бы Он простер к ним руки, милостиво обнял Молоха, цело­вал размалеванный лик Астарты и отдал бы Свой звезд­ный венец за сому Индии, нектар Олимпа или мед Валгал­лы. Насколько легче и проще было бы евреям, если бы они, вняв голосу просвещенного синкретизма, согласились слиться с языческими культами. Несомненно, они соскаль­зывали на этот пологий склон, и каждый раз их удержи­вала пламенная одержимость нескольких вдохновенных демагогов, чьи свидетельства о Едином и сейчас словно яростный ветер"⁷¹⁷.

И пророки и апостолы признавали, что у других наро­дов есть свои божества — но решительно отказывались признать за богами язычников статус Истинного Творца (язычники, как мы помним, на этом и сами особенно не настаивали). Отсюда — слова ап. Павла: "Итак об употреб­лении в пищу идоложертвенного мы знаем, что идол в мире ничто, и что нет иного Бога, кроме Единого. Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, — но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им" (1 Кор. 8,4-6). Если бы эта фраза звучали как "знаем, что есть много богов и гос­под много; но у нас один Бог Отец" — это было бы манифе­стом обычного генотеизма. Но немедленно добавляемая богословско-метафизическая нагрузка резко меняет ситуа­цию: "у нас один Бог Отец, из Которого все". Не просто — "у нас есть Бог, из которого происходим мы, наше племя, наша вера", но — "из Которого все" (то есть — из этого источника все получило свое бытие), а также "Которым все" (то есть и поныне все, что есть, существует по прича­стности к этому Истинному Бытию).

До какой же степени бессовестна Блаватская в своем обращении с историческим материалом, видно из ее ин­терпретации этого стиха ап. Павла. Оказывается, "Павел неопровержимо учит нас о существовании Космических Бо­гов и их присутствии среди нас... Так говорили древние Посвященные, зная, что почитание меньших Богов никог­да не могло умалить "Божественный принцип"⁷¹⁸.

Апостолы как раз считали иначе. Из 12 первых апосто­лов Христа десять были убиты за свою проповедь (кроме Иуды Искариота и ап. Иоанна, после многих ссылок и аре­стов все-таки ненасильственно ушедшего из этой жизни). Был убит и ап. Павел. Все они предпочли пойти на смерть, но не преклониться перед богами языков.

Если бы в их представлении Христос был воплощением одного из многих Иерархов или Духов, если бы Он казался им лишь очередным "аватаром" — они не стали бы ценою своих жизней отказываться от почитания иных "сыновей божиих".

14. ОККУЛЬТНЫЙ КОММУНИЗМ

15. БОГ И БОГИ

16. ЗА  ЧТО ПРЕСЛЕДОВАЛИ ХРИСТИАН В ЯЗЫЧЕСКОМ МИРЕ