Путешествие Павла в Македонию и Грецию и обратно до Милита (20: 1-16)

По прекращении мятежа Павел, простившись с ефесскими христианами, отправился и прибыл в Македонию, где, посетив основанные им прежде церкви, преподал верующим обильные наставления. Отсюда ап. Павлом послано было в Коринф второе послание.

Упомянув об опасности, которой подвергался в Ефесе, он благодарит Бога за спасение, говорит об апостольских трудах своих, воздавая одному Господу хвалу и честь и со смирением отзываясь о самом себе. «Мы не себя проповедуем, но Христа Иисуса Господа; а мы рабы ваши для Господа. Потому что Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил и наши сердца, дабы просве­тить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа. Но сокровище сие мы носим в глиняных сосудах, чтобы сия превосходная сила приписываема была Богу, а не нам. Мы отвсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоя­тельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем» (1 Кор. 4: 5-10).

«Мы не унываем, — говорит он далее, — но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется. Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое; ибо видимое временно, а невидимое вечно» (4: 16-18).

С великой силой убеждает он уверовавших жить для Господа. Христос умер за всех, чтобы живущие не для себя уже жили, но для умершаго за них и воскресшаго» (5:15).

«Кто во Христе, тот новая тварь; древнее прошло, теперь все новое. Все же от Бога, Иисусом Христом примирившаго нас с Собою и давшаго нам служение при­мирения; потому что Бог во Христе примирил с собою мир, не вменяя людям пре­ступлений их, и дал нам слово примирения. Итак, мы посланники от имени Хри­стова, и как бы Сам Бог увещевает чрез нас, от имени Христова просим: прими­ритесь с Богом. Ибо не знавшаго греха Он сделал для нас жертвою за грех, чтобы мы в Нем сделались праведными пред Богом» (5:17-21).

Из Македонии он отправился с той же целью в Элладу, или Ахаию, здесь пробыл апостол три месяца. В это время, вероятно в Коринфе, написано было ап. Павлом Послание к Римлянам, долженствовавшее предварить его личное пришествие в Рим, куда он намеревался отправиться во время пред­положенного им четвертого путешествия (19:21). В Риме было  уже в то вре­мя довольно много христиан, и Павел говорит им, что вера их славится по всему миру, Христианское общество в Риме состояло частью из иудеев об­ращенных, частью — из уверовавших язычников. Из послания Павла мож­но заключить, что иудеи, храня исключительность древнего закона, горди­лись преимуществом своим — избранного народа Божьего, семени Авраамова — и смотрели на язычников как на неравных себе. Те же, недовольные иудеями, укоряли их за их неверность закону. Апостол доказывает, что все люди грешны перед Богом и не могут надеяться спастись делами своими, а спасаются лишь благодатью Божией, верою во Христа, умершего за них: «Все согрешили, -говорит он, — и лишены славы Божией, и оправдываются даром по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе» (Рим. 3: 23-24). Эта милость Божия должна возбудить в нас усердие к служению Богу, благодарность и любовь; мы должны стараться ходить в обновленной жизни, жить духом, угож­дать Богу делами своими. В этом послании апостол излагает подробно (гл. 12, 13, 14) правила христианской жизни, увещевает к смирению, покорно­сти властям, взаимной братской любви, терпению и снисходительности.

Послание к Римлянам было вручено Фиве, служительнице Кенхрейской Церкви, которая ехала в Рим. В первый раз приходится нам упомя­нуть о служительницах Церкви. Их называли диакониссами. Обязанности их были несколько сходны с обязанностями первых диаконов, которым, в особенности, поручалось служение больным и бедным. Диакониссы, избираемые преимущественно из вдовиц, не имевших семейных обязан­ностей и известных благочестивой жизнью, ходили за больными, служи­ли тем, кто нуждался в помощи и утешении, приготовляли женщин к Свя­тому Крещению. В посланиях к Тимофею и Титу Павел подробно говорит об обязанностях этих служительниц Церкви.

Произведенное против него иудеями возмущение заставило его оста­вить Грецию, и он направил свой путь в Сирию. Более удобный и близкий путь туда был морем, но апостол пожелал еще раз видеться с македонски­ми христианами и с этой целью отправился в Сирию сухим путем — через Македонию. Здесь в Филиппах апостол провел дни опресночные, после которых отправился морем в Троаду, куда и прибыл через пять дней. На­стоящее пребывание ап. Павла в Троаде ознаменовалось одним из вели­чайших дел благодати Божией, сопутствовавшей Павлу в его апостольс­кой деятельности, — воскрешением одного юноши, по имени Евтих, упав­шего из окна дома. Из Троады ап. Павел спешно совершал свое путеше­ствие, направляя путь свой к Иерусалиму, где он желал быть в день Пяти­десятницы. Поэтому, как ни желательно было ему на пути в Иерусалим посетить христиан в Ефесе, но, чтобы не замедлить здесь, он миновал этот город и прибыл в Милит (приморский город южнее Ефеса).

 

Празднование воскресного дня в Троаде, воскрешение Евтиха и путешествие до Милита

(20: 7-1.6)

«Воскресное чтение», 1873, ч. 2

«В первый же день недели, — говорит историк, — когда ученики собра­лись для преломления хлеба, Павел, намереваясь отправиться в следую­щий день, беседовал с ними и продолжал слово до полуночи» (Деян. 20:7). Это «слово» было, вероятно, разговор, касавшийся главным образом апо­стола, но не речи, говоренные им, по крайней мере, так заставляет ду­мать греческий текст стиха. Первые слова приведенного стиха имеют большое историческое значение. Еще прежде Павел советовал коринфя­нам — в каждый первый день недели отлагать в общее хранилище кто что может. Можно полагать, что приведенные слова относятся к празднова­нию воскресного дня, хотя в них и нет прямого указания на то, и если оно есть, то — первое, какое встречается у апостола. Не признающие праздно­вания воскресного дня или, по крайней мере, отвергающие идею его бо­жественного и апостольского учреждения ссылаются на те места, в которых апостол говорит о различии дней недели как остатке иудейства. Но из них нисколько не видно, чтобы Павел говорил здесь главным образом о принципе субботы как дня, посвященного Господу: он говорит здесь о различии дней недели вообще. Если бы Павел захотел отметить принцип, то высказался бы ясно на этот предмет, так как дело это было весьма важ­ное и иудействующие воспользовались бы им, чтобы обличить Павла, а между тем мы не видим этого. Празднование субботы не было таким по­становлением, которое должно было пасть пред Евангелием: оно было определено одной из десяти заповедей. Что сделал Иисус Христос по от­ношению к 10 заповедям? Одно из них Он дополняет еще более строгими правилами, например, запрещение убийства Он распространяет и на зап­рещение ненависти; заповедь запрещает любодеяние, а Спаситель отно­сит к ней и похотливый взгляд на женщину. О других, не требовавших изменения, Он ничего не говорит. Иные же, как заповедь касательно суб­ботнего дня, Он освобождает от второстепенных и лишних формальнос­тей, освященных законом и преданием. «Суббота сотворена для челове­ка, —говорит Он, — а  не человек для субботы». То же говорит об этом и ап. Павел. Он хочет освободить христианина от предписанных законом и дошедших по преданию требований, делающих его рабом субботы, но не отвергает свободного и добровольного исполнения заповеди, созданной для человека, его души и тела, нуждающегося в отдыхе, и мы видим, что в Троаде он сам принимал участие в праздновании первого дня недели. За­мена последнего дня недели первым не служит ли подтверждением христи­анской свободы и признания принципа праздника? И если эта замена со­вершилась с ведома и одобрения апостолов, то непонятно, почему люди, верующие в апостольский авторитет, не признают в праздновании вос­кресного, как и субботнего, дня требования Закона Божественного.

Празднование первого дня недели в Троаде сопровождалось важным случаем. Празднование, по обычаю, происходило в горнице, то есть в вер­хней, необитаемой части дома, представляющей просторную комнату, удоб­ную для собрания и вечери. На этот раз собрание было многочисленное, и горница, по словам историка, освещена была многими светильниками. Может быть, обилием их хотели устранить обвинение в скрытности и бес­порядках, но историк говорит о них только с целью показать, что про­изошло от их жару и дыма. Один мальчик, по имени Евтих, сидевший на окне, уснул и «упал вниз с третьего этажа и поднят мертвым». «Павел, сошедши вниз, пал на него и, обняв его, сказал: не тревожьтесь, ибо душа  его в  нем» (Деян. 20:9-10). Значит, апостол потому не признает мальчика умер­шим, что был уверен в его воскресении. Когда отрока привели живого, собрание немало утешилось. Значит ли это, что троадские христиане ви­дели здесь обыкновенный случай и остались равнодушными к нему и что Павел не принимал никакого участия в возвращении отрока к жизни? Нет, сила чудотворения, данная ему Богом, могла удержать душу еще не поки­нувшую тела мальчика. Когда же Павел, возвратившись в горницу, возоб­новил беседу и продолжал ее даже до рассвета, то христиане слушали его, конечно, с усиленным вниманием, чувством уважения, грусти и радости и, наконец, простились с ним. Хотя историк не упоминает о прощании, но мы можем судить о нем по трогательной сцене прощания с пресвитера­ми ефесскими в Милите. Впрочем, есть некоторые подробности, изобра­жающие душевное состояние апостола в минуту прощания. «Мы пошли вперед на корабль, — говорит историк, — и поплыли в Асс»*, чтобы взять оттуда Павла, ибо он так приказал нам, намереваясь сам идти пешком» (20:13). Зачем Павел пошел пешком, правда не очень далеко, по пустынно­му месту? Так как историк не объясняет нам ни цели, ни причины этого, то мы, кажется, не ошибемся, если скажем, что Павел чувствовал нужду уединиться на день или на два и побыть в обществе гораздо лучшем, чем его спутники, беседовать с Богом о великих событиях, ожидавших его или, еще вернее, о том небесном отечестве, куда  он должен скоро переселиться. Итак, спутники ожидали его в Ассе, откуда отправились с ним в Митилену на о-ве Лесбосе. Отсюда они прибыли на остров Самос, затем — в Трогиллию, а отсюда на следующий день прибыли в Милет. Же­лая еще раз поспеть в Иерусалим на праздник Пятидесятницы, Павел ста­рался миновать те города, в которых его пребывание могло замедлиться. Но в Милете, прежде чем оставить Малую Азию, он захотел увидеться, по крайней мере, с предстоятелями церквей, основанных им в этой стране. «Из Милета же, послав в Ефес, он призвал пресвитеров Церкви».

 

Семь дней в Троаде и воскрешение Евтиха

Архим. Григорий. «Третье великое благовестническое путешествие св. апостола Павла». «Богослов. вестн.», 1892; прилож., ноябрь

Прибыв в Троаду и соединившись здесь с ожидавшими здесь апостола, ранее посланными его спутниками, святые благовестники пробыли здесь целую неделю — семь дней. «Троада была небольшой город, почему же они проводят в нем семь дней? Вероятно, он был велик по числу верующих» (Златоуст). Апостол хотел как бы восполнить те лишения благовестия, которым подвергалась Троада в раннейшие посещения ее апостолом (Деян. 16:8; 2 Кор. 2:12). Св. дееписатель рассказывает об одном событии, случившемся в Троаде накануне отбытия оттуда св. апостола Павла. Это событие — одно из многочисленных его чудотворений. Но рассказ осо­бенно замечателен и дорог тем, что он приподнимает завесу обыденной благовестнической жизни апостола. Посмотришь на нее и увидишь, что эта жизнь была безостановочным трудом благовестия, который не знал никакого отдыха. Апостол весь горел благовествованием: он не знает ни сна, ни утомления; его беседа с дорогими учениками длится целые ночи и исполнена великой любви. Дивная картина! Приходило к концу, заранее, конечно, ввиду поспешного путешествия, определенное время пребыва­ния апостола в Троаде. Тяжело было ученикам-христианам расставаться с возлюбленным учителем; они все больше и больше жаждали слышать его благовестие. Еще тяжелее казалась эта разлука самому апостолу. Дух Свя­той уже и тогда говорил ему, что узы и скорби ждут его; он знал, что ему «уже более не видеть их, хотя он и не говорил этого им, как более слабым» (Златоуст). Наступил канун отбытия апостола. Им был первый день недели εν δε τη μια των σαββάτων, то есть первый день после субботы. Этот день - наше воскресенье, который был освящен восстанием из мертвых Господа Иисуса Христа. Хотя апостол и спешил в Иерусалим, однако, этот день он проводит в общении с братиями, а не в дороге. Этого мало. Он освящает его совершением богослужения: ученики собрались (в тот дом, где имел пре­бывание апостол) для преломления хлеба. Это было, несомненно, принесе­ние евхаристической жертвы, после которого совершалась так называе­мая вечеря любви. Из рассматриваемого места книги Деяний, а равно и из 1 Кор. 16:2, с очевидностью следует, что первый день недели — воскре­сенье, этот день Господень (Апок. 1:10), освящался уже в то время евхарис­тической жертвой и был днем праздничным, по крайней мере, в церквах состоявших из христиан из язычников. Древнее церковное предание под­тверждает это (Иустин Философ). Прощальное собрание верующих нача­лось поучением самого апостола. «Так тяжело было разлучиться ему с ними и им — с ним. В то время, когда нужно было вкушать трапезу, — было еще не поздно — он начал говорить. Таким образом, хотя они собрались, соб­ственно, не для поучения, а для преломления хлеба, но он начал речь и продолжал ее» (Златоуст). Очевидно, на священную трапезу собрались они не вечером, но так как случай был особенный — прощание с апостолом, то его беседа, начавшаяся до вкушения трапезы, отдалила совершение само­го таинства. Полный горячей любви к ученикам, исполненный великого благовестнического воодушевления, апостол продолжил слово до полуночи. «Так он заботился о спасении учеников, что не умолкал и ночью, но тогда в особенности и беседовал, когда было спокойно. И смотри, как долго он беседует» (Златоуст). Дивное зрелище! За стенами горницы-храма уже ца­рил полночный мрак, а здесь, где шла беседа о Вечном Свете, не было и ночи — тут бодрствовали во свете. Храмина и ради ночного времени, и ради воскресного праздничного торжества освещалась светильниками, ручными масляными лампами λαμπάδες, которых было достаточно ίκαναί. «Представьте этот дом, где были свечи и множество народа, а Павел по­среди всех говорил речь, где многие заняли самые окна, чтоб слышать эту трубу и видеть это благолепное лицо. Каковы должны быть поучаемые и какое они получали удовольствие!» — «Но диавол возмутил, хотя и неус­пешно, это празднество» (Златоуст). Один из слушателей апостола, неко­торый юноша именем Евтих, во время беседы апостола сидел на окне, на подоконнике, и слушал его. Окно, по восточному обычаю, было велико, не имело ни стекол, ни даже решетки. Долго длилась речь апостола. Сна­чала юноша внимательно слушал благовестника, не пророняя ни одного слова. Наконец, усталость брала свое: очи смежались, внимание ослабева­ло, но «он, будучи юношею, был не ленив и, чувствуя наклонность ко сну, не ушел и, видя опасность упасть, не устрашился» (Златоуст). Наконец, усталость превозмогла силы юноши, и он погрузился в глубокий сон, отнюдь «не по лености, а по естественной необходимости» (Златоуст). Несколь­ко мгновений сна — и потерянное равновесие заставило упасть уснувше­го. Так как собрание верующих происходило в горнице третьего этажа дома, то падение для Евтиха было смертельным. Когда, быть может, тот­час же, благодаря достаточному свету в комнате, заметили падение Евти­ха и спустились вниз, куда он упал, то подняли его мертвым, νεκρός. Текст ясно утверждает, что упавший Евтих действительно от падения умер — это была не кажущаяся смерть, не обморок, ибо тогда бы стояло ώς νεκρός. Пе­чальная весть о смерти упавшего тотчас же была передана наверх собрав­шимся братиям, и, конечно, все братия во главе с апостолом сошли вниз. Смерть упавшего подтвердилась теперь еще более всеми сошедшими. И вот, в минуту горького сожаления об умершем, великий чудотворец — св. Павел пал на него (умершего юношу) и, обняв его, сказал: не тревожьтесь, ибо душа его в нем. Апостол пал на умершего отнюдь не с тем, чтобы проница­тельным взором врача исследовать, есть ли в нем еще жизнь, но чтобы через свое прикосновение к телу усопшего возвратить его к жизни. По­добным же образом пророк Елисей воскресил умершего сына самаритян­ки, а пророк Илия — сына вдовы сарептской. Присутствовавшие были преданы сильной печали о несчастном умершем, но скоро сия печаль пре­творилась в радость — апостол сказал им: не тревожьтесь, ибо душа его в нем. «Не сказал: он воскреснет, я воскрешу его, — но что? Не молите, не тревожь­тесь. Видишь, как он был не тщеславен, как готов доставить утешение»?

(Златоуст) Хотя апостол и «не говорит юноше: встань! — и не упоминает­ся о совершенных Павлом молитвах, чтобы Господь повелел юноше воз­вратиться к жизни», однако, когда он произносил свое победное душа  его в нем, то чудо уже совершилось: безжизненный получил снова жизнь. Вос­клицание апостола не имеет той мысли, что будто Евтих и не умирал; оно имеет мысль: его душа снова в нем, теперь он опять жив. Признаки жизни в умершем обнаружились тотчас же, однако, видимо, сошедшие сверху по­спешили обратно, а воскрешенный с ними еще не пошел. Предъевхаристическая беседа апостола была прервана печальным случаем с Евтихом в самую полночь, но она лишь «была прервана, но не прекращена»; возвра­тившись, св. Павел, как предстоятель —апостол, приступил к совершению Евхаристии, преломил хлеб и вкусил вместе со всеми. Хотя по окончании Евхаристии было уже за полночь, однако беседа длилась и после нее. И лишь когда забрезжил свет первого рассвета, когда светильники стали меркнуть в борьбе с ранним утренним светом, тогда окончилась и беседа. Апостол должен был расстаться со своими дорогими учениками. И на рас­свете он, прямо после почти целых суток, проведенных в оживленной бе­седе, так и вышел ούτως έξήλθεν без всякого отдыха и отправился в путь. По-видимому, воскрешенного Евтиха привели в комнату уже после того, как отбыл апостол; в таком случае, замечание св. дееписателя между тем отрока привели живого и немало утешились можно понимать так, что скорбь об отшедшем апостоле смягчилась, когда привели Евтиха, который уте­шил их в их скорби.

 

Происхождение христианского празднования воскресного дня (20: 7-11)

Д. Смирнов. Труды Киевской духовной академии, 1892, февраль

В век апостольский христиане из иудеев и христиане из язычников раз­личались между собой тем, что первые строго соблюдали обрядовый за­кон Моисеев и субботу, в частности, тогда как для вторых этот закон и, следовательно, суббота на Соборе апостольском были объявлены необя­зательными. Среди каких из этих христиан началось празднование вос­кресного дня? Немецкий ученый Баур развил гипотезу борьбы между партиями петринистов и павлинистов — иудео-христиан и языко-христиан — во всем противоположных между собой не только в обрядах, но и в догматах. Крайности теории его были осуждены и оставлены, но все-таки в немецкой литературе существует и доселе слишком резкое различие языко-христиан от иудео-христиан, и вследствие этого поставленный нами вопрос немецкие историки обыкновенно решают в том смысле, что вос­кресенье появилось лишь в церквах языко-христианских, основанных апостолом Павлом, и что оно не могло существовать среди иудео-христиан, которые строго соблюдали ветхозаветную субботу. Зато в русской ли­тературе большей частью почти не обращают внимания на различие в обрядах между языко-христианами и иудео-христианами и высказывают мнение, что с самого дня воскресения Христова празднование субботы было перенесено на первый день недели, вероятно, непосредственно Самим Иисусом Христом, и с тех пор празднование воскресенья во впол­не развитом и законченном виде существовало как  у христиан иудейского происхождения, так и языческого. Такого же мнения держатся реформат­ские историки; последние, впрочем, потому, что иначе, при их отрица­нии предания и авторитета видимой Церкви, воскресенье потеряло бы свою обязательность, которую они желают отстоять.

Собственно говоря, вполне неоспоримых доказательств нет в пользу как того, так и другого мнения. Мы совершенно не имеем каких-либо впол­не ясных и точных исторических свидетельств о том, когда, кем и как праз­днование перенесено было с субботы на воскресенье. Единственное сви­детельство об этом г. Беляев  находит в словах Афанасия Великого в бесе­де о сеятеле: «У древнего человека в великом почтении находилась суббо­та, но это празднование Господь перенес на день воскресный». Но здесь, во-первых, не говорится о том, когда совершилось это перенесение; во-вторых, свидетельство это слишком позднее и притом, что самое главное, едва ли принадлежит св. Афанасию: у Migne эта беседа отнесена к непод­линным; в русском переводе творений Афанасия, изданном Моск. дух. акад., она опущена, и у Филарета в «Историческом учении об отцах Церк­ви» не упоминается. Но если бы даже воскресенье установлено было и апо­столами, и спустя довольно долго после основания Церкви, то и тогда бы оно не было установлением чисто человеческим, но Божественным, по­тому что апостолы действовали не по своему личному усмотрению, а по внушению от Духа Святого. И тогда празднование воскресного дня не по­теряло бы для нас своей обязательности, как не теряет своего Божествен­ного авторитета и существование трехчинной иерархии, хотя вначале была лишь одна степень иерархии, а остальные учреждены были несколь­ко лет спустя после основания Церкви. Для нас, таким образом, нет необ­ходимости, подобно реформатским историкам, во что бы то ни стало на­стаивать на том, что воскресенье установлено Самим Иисусом Христом. Мы можем отнестись к делу беспристрастно и без предвзятых тенденций.

Мы сказали, что нет ясных и вполне определенных свидетельств о времени установления празднования воскресного дня, но все-таки есть

Мы не знаем, как проведены были третье и следующие воскресенья  в обществе учеников Христовых, но, по аналогии с первыми двумя, мы, ка­жется, вправе заключать, что и они проводились в радостном воспомина­нии о совершившемся в сей день событии. Следующий воскресный день, о провождении которого апостолами мы имеем сведения, был день соше­ствия Св. Духа и вместе с тем — еврейский праздник Пятидесятницы (( Что этот день приходился а том году в первый день недели, это ясно из следующего. Пятьдесят дней отсчитывалось со второго дня Пасхи (т.е. с 16 Нисана), в который прино­сился первый сноп жатвы к священникам [Лев. 23: 15, 10; ср. Втор. 16: 9-10); первый день после седьмой седмицы от 16-го Нисана и назначался для празднования Пятидесятницы (Лев. 23:16). 0 год Воскресения Христова первый день Пасхи — 15-е Нисана — случился в субботу (Ин. 18:28,19:31), а 10-е Нисана приходилось в первый день недели, а потому и пятидесятый день, начиная с него, приходился тоже в первый день недели. У современных евреев празд­ник Пятидесятницы бывает 6-ro Сивана, а посему, если 16-е Нисана приходится в первый день недели, то и 6-е Сивана приходится тоже в первый день недели. (Нисан имеет 30 дней, поэтому 30-е Нисана придется в первый день недели; следующий месяц—Яр — имеет 29 дней, и потому 1-е число следующего за ним месяца Сивана будет во вторник, а шестое число -день воскресный)). В праздник этот закон запрещает работать, повелевает созывать народ на священное собрание (Лев. 23:21; Чис. 28:26) и приносить особенно мно­гочисленные жертвы. Но апостолов в этот день мы видим единодушно вместе собравшимися в своей Сионской горнице еще до третьего часа дня (по нашему — девятого), когда именно и происходило «священное собрание». Они, конечно, не перестали исполнять закон Моисеев, но, по-види­мому, этот день решили посвятить своим собственным, новозаветным, воспоминаниям о совершившемся в этот день воскресении Иисуса Хрис­та и размышлению о его последствиях (ср. Деян. 2: 24-26). И Господь еще раз не словами, а фактами отличил этот день от прочих дней недели, нис­послан на апостолов и бывших с ними Святого Духа. И на этот раз день этот стал днем светлого торжества и блаженства, особенно тесного обще­ния с Богом, днем сошествия на них  Духа Святого, днем проповеди о Иису­се Христе, когда все провещавали на иных языках (Деян. 2:4), когда Петр своей одушевленной речью (2:14-40) обратил около 3000 душ (2:41), днем не телесной радости и наслаждения яствами и питиями, а днем духовного торжества, священной радости пред Господом.

Как проводились воскресные дни после сего, мы совершенно не име­ем каких-либо сведений вплоть до 57 и 58 гг. по Р. X., к которым относятся два указания, свидетельствующие об обычае празднования воскресного дня богослужебными собраниями и делами благотворения в Галатии, Ко­ринфе и Троаде, то есть в церквах языко-христианских, основанных апо­столом Павлом. Какая же была судьба воскресенья в период между днем сошествия Святого Духа и 57 г. по Р. X.? Должно ли предполагать, что опи­санные нами три воскресных дня представляют факты исключительные, а празднование воскресного дня сделалось обычаем лишь в церквах языко-христианских к концу 50-х годов — или же, наоборот, это празднова­ние тотчас же по воскресении Христа вошло в обычай и утвердилось в церквах иудео-христианских и отсюда уже перешло и к христианам язы­ческого происхождения. Немецкие историки (во главе с Неандером) боль­шей частью стоят на стороне первого мнения. Два основания существу­ют в пользу этого мнения: молчание источников о том, существовало ли празднование воскресенья в период до 57 г., и, во-вторых, предполагае­мая привязанность христиан иудейского происхождения к ветхозаветным обрядам и субботе. Но на основании молчания источников можно дока­зывать не отсутствие данного факта, а лишь неизвестность для нас, суще­ствовал он или нет. Свидетельства, относящиеся к 57 и 58 годам, говорят о воскресенье как об утвердившемся уже обычае — отсюда следует, что оно существовало раньше этих годов. Во всяком случае, представляется более вероятным, что обычай выделять первый день из среды прочих дней недели в воспоминание воскресения Иисуса Христа перешел в ма­лоазийские и греческие церкви по преданию от предыдущего времени, чем то, что он самостоятельно возник в них из ничего, спустя долгое вре­мя после самого события воскресения Иисуса Христа, и притом в церк­вах удаленных от места этого события. Замечательно, что нигде мы не видим, чтобы иудействующие христиане обвиняли ап. Павла за введение нового праздника; его обвиняли лишь за отмену субботы. А что касается второго соображения, будто празднование воскресного дня не могло явиться у иудео-христиан, строго соблюдавших ветхозаветную субботу, то оно теряет силу ввиду следующего, несомненно исторического, факта, засвидетельствованного Евсевием: «Евиониты, называя апостолов отступ­никами закона..., хранили субботу и вообще вели образ жизни подобный иудеям; впрочем, как и мы, праздновали также дни воскресные для воспо­минания о воскресении Господнем». Итак, строгое хранение обрядового закона о субботе не мешало евионитам праздновать и воскресенье. Ересь евионитов очень рано отделилась от Церкви Православной и именно по причине недовольства деятельностью ап. Павла (которого они называли отступником закона) в основанных им языко-христианских церквах. Не­мыслимо поэтому, чтобы они переняли что-либо от этих языко-христиан­ских общин. Поэтому должно думать, что празднование воскресенья у них ведет начало от тех древних иудео-христианских общин, от которых они отделились. А если так, то празднование воскресенья получило свое на­чало в церквах иудео-христианских и ведет это начало с самого времени воскресения Спасителя. После Пятидесятницы члены новорожденной Церкви Христианской проявили такую возвышенную ревность к религии, что они не по опреде­ленным только дням, но, по словам дееписателя, «каждый день единодуш­но пребывали в храме и, преломляя по домам хлеб, принимали пишу в ве­селии и простоте сердца» (2:46; ср. 2:42; 5:42; 6:4). Всякий день в жизни их посвящался на служение Богу, освящался общественными собраниями для молитвы, поучения в Слове Божием и Евхаристии (Деян. 2:42); они посто­янно благотворили неимущим, и никогда братская любовь и участие к нуж­дам ближнего не доходили до такой высоты, как в это время, когда все ве­рующие были вместе и имели все общее, продавали имения и всякую соб­ственность и разделяли всем, смотря по нужде каждого (Деян. 2: 44-45), так что не было между ними никого нуждающегося (Деян. 4: 32-37). В это время необычайного подъема религиозной жизни воскресный день  не мог очень заметно выделяться из числа прочих — не потому, чтобы он сравнял­ся с будничными днями, но потому, что все будничные дни поднялись до степени праздничных. Но недолго продолжался такой чрезвычайный по­рядок. Вскоре, вслед за убиением первомученика Стефана, произошло ве­ликое гонение на Церковь в Иерусалиме. Все верующие, кроме апостолов, рассеялись по разным местам Иудеи и Самарии (Деян. 8:1). Вследствие этого прекратилось и общение имуществ с постоянным пребыванием вме­сте и ежедневными общими вечерями. Когда с наступлением сравнитель­но спокойного времени верующие снова собрались в Иерусалиме, то им нужно было устроить свою жизнь так, чтобы возможно менее бросаться в глаза врагам и гонителям новой религии и, таким образом, избежать на­прасного кровопролития. Прежний чрезвычайный порядок жизни с его ежедневными собраниями был неудобен и потому был оставлен. Верую­щие живут уже каждый в своем доме, владеют своим имуществом (Деян. 11: 19-22), являются богатые и бедные (Деян. 9:36; Иак. 2: 1-7). Прежнее воодушевление стало ослабевать, мало-помалу начали проявляться призна­ки упадка прежнего духа безграничной братской любви. Предстоятель иудео-христианской церкви Иаков обличает уже своих пасомых в погоне за наживой (4: 2,13), в притеснении бедных и наемников (2:6; 5:4), в стрем­лении к роскоши (5:5) и пр. Требовалось поэтому назначить особые вре­мена и места для общественных специально-христианских богослужебных собраний и для сбора пожертвований в пользу бедных. И в это именно время, думаем, воскресный день выделился из числа прочих как день об­щественного богослужения и благотворительности. Продолжающееся со­блюдение субботы не только не могло препятствовать этому выделению, но скорее способствовало ему; выбрать субботы для целей специально-хри­стианского богослужения было неудобно, потому что, строго соблюдая обрядовый закон Моисеев, иерусалимские христиане в этот день участвовали в синагогальном богослужении и вообще праздновали по-ветхозавет­ному (Деян. 21:20). Новое вино требовало новых мехов, новое душевное религиозно-нравственное настроение требовало иных форм для своего выражения. Если бы потребность в христианском освящении дней стала удовлетворяться в субботу, то христианскому празднованию грозила бы опасность сделаться служением «образу и сени» вместо служения Богу ду­хом и истиной. Но у иудео-христиан существовал день, который сам со­бою призывал к христианскому празднованию, который напоминал о со­бытии самом радостном для христианина, составляющем основу веры его: «Аще Христос не воста,  тща же и вера наша», — как говорил апостол Па­вел (1 Кор. 15:14), который призывал христиан к хвалебной и благодар­ственной молитве Богу за ниспосланные им в этот день бесчисленные блага небесные и временные и напоминанием об этих благах побуждал и получивших их к благотворению ближним. Если воскресенье отличалось доселе от других дней только как день особенного радостного воспомина­ния о воскресении Христа, то теперь оно становится по преимуществу днем богослужения и благотворения. Воскресный день и прежде, с самого времени воскресения Христа, освящался делами богослужения и благотво­рительности, но только вместе с тем и другие дни освящались такими же делами. Потом, с ослаблением первоначальной ревности, с усилением зем­ных забот, день воскресный получает все большее значение, все больше отличается от дней будничных как день, посвящаемый Богу, от дней, по­свящаемых на дела житейские и мирские.

Когда апостол Павел в 58 г. после третьего своего миссионерского пу­тешествия ехал в Иерусалим, где ему предстояли узы, то по пути он оста­новился на неделю в Троаде, и здесь «в первый день недели, когда учени­ки собрались для преломления хлеба, Павел... беседовал с ними и провел в беседе всю ночь» (Деян. 20: 7-11); в горнице, где они собрались, по заме­чанию дееписателя, «было довольно светильников» (20:8). Итак, торже­ственное и продолжительное общественное богослужение с возжжением большого количества светильников, совершение таинства Евхаристии (ибо в Св. Писании Нового Завета оно обыкновенно разумеется под тер­мином «преломление хлеба») и поучение Слову Божию — вот способ праз­днования первенствующими христианами воскресного дня.

Около 66 г. принял мученическую смерть великий апостол языков. Наступил новый период в истории Церкви апостольской, который назы­вают периодом деятельности апостола любви Иоанна. Иоанн поселился в Ефесе, бывшем некогда центром деятельности и апостола Павла. Под его любящим управлением церкви языко-христианские были умиротво­рены и устроены. Христиане иудейского происхождения или примири­лись со взглядами ап. Павла на их закон и на субботу, или же отделились от Церкви в особые еретические общества. В это-то время празднование первого дня недели окончательно утвердилось и упрочилось в Церкви. Об этом свидетельствует то, что этот день имеет теперь свой техничес­кий термин, который вполне определяет его значение в жизни христиа­нина, κυριακή ήμερα и просто κυριακή, то есть день Господень. Доселе он носил название «едина от суббот», μια των σαββάτων или σαββάτου, то есть первый день недели, ибо суббота здесь так же, как и во многих других местах. Св. Писания, употребляется в смысле недели, точно так же, как прочие дни недели носили названия δευτέρα του σαββάτου, τρίτη, πέμπτη σαββάτων и т.п. Название доселе нисколько не выдвигало христианский праздник из ряда прочих дней недели. Теперь уже самым названием сво­им этот день выдвигался из ряда прочих как день посвященный Господу. Невольно здесь напрашивается сравнение названий недельных праздни­ков у христиан и у евреев. В Ветхом Завете четвертая заповедь говорит: «День же седьмый — Господу Богу твоему», и, однако, этот день в обрядо­вом законе Моисея носит название «суббота», то есть покой, — название указывающее на внешнюю черту его, на средство лишь для действитель­ного посвящения дня Господу. У христиан же день, посвящаемый Господу, самым названием своим κυριακή указывает на самую сущность празднова­ния требуемого четвертою заповедью. Не указывают ли уже самые назва­ния седьмого дня на то, что надлежащее и истинное исполнение 4-й запо­веди имеет место лишь в христианстве и что суббота ветхозаветная была лишь односторонним и обрядовым выполнением этой заповеди?

 

Значение употребления светильников при богослужении (ст. 8)

«Воскресное чтение», 1875, т. 2

Употребление светильников при богослужении прежде всего было выз­вано необходимостью, так как в первые времена христианства христиа­не, из страха нападения гонителей, совершали свое богослужение боль­шей частью в ночное время. Но, несомненно, употребление светильни­ков и тогда уже не считалось только следствием необходимости, а имело и символическое значение. Следы последнего можно находить в книге Деяний апостольских (20:8), где говорится, что в горнице, вмещавшей в себе собравшихся для отправления богослужения в день воскресный, было зажжено много светильников — замечание указывающее на то, что этих последних было более, чем сколько нужно для одного освещения. В осо­бенности же символическое значение употребления светильников при богослужении открывается в том, что они с самых первых времен хрис­тианства употреблялись не только при вечернем и ночном, но даже и при дневном богослужении, как это видно из свидетельства Павлина, еписко­па Ноланского (IV и начала V вв.). По его словам, светлые алтари и при вечернем и при дневном богослужении были уставлены стоящими близ­ко друг к другу светильниками. На упрек еретика Вигилянция христианам в том, что они сжигают целую массу свеч и днем в храмах, Иероним гово­рил, что христиане в этом случае поступают не бессмысленно: светильни­ки употребляются ими при богослужении, особенно при чтении Еванге­лия, как символ радости. Свечи употреблялись при крещении, когда кре­щаемый, а иногда восприемники и присутствовавшие при крещении дер­жали в руках горящие свечи; возжигались при погребении, ставились при гробах и перед изображениями или останками мучеников. Были в упот­реблении и так называемые неугасаемые светильники. Такое многообраз­ное и весьма распространенное употребление светильников при богослу­жении заставляет вглядеться попристальнее в смысл их употребления и отыскать наиболее соответствующее им значение.

Прежде всего, свет вообще является одним из важнейших элементов мира. Лучи солнечные обладают способностью сообщать теплоту и рас­тительную силу, так что где есть умеренный солнечный свет — там тепло­та, жизнь, а где его нет — там холод, темнота, отсутствие жизни. Такое высокое значение света в жизни мира выражается и в повествовании Моисея о сотворении его (света) прежде устройства земли. Земные пред­меты созданы были Богом уже тогда, когда жизненный светлый луч солн­ца пролился на мировые пространства.

Далее, посредством света мы приобретаем познания о внешнем мире, на который можем направлять свою деятельность, вполне различая пред­меты. Таким образом, свет, с одной стороны, представляет пред нами мир со всеми его неисчислимыми достоинствами, с другой — предохраняет нас от опасности наткнуться на что-нибудь, заблудиться, повредить свое тело. Такое значение света для мира физического может быть уподобле­но значению Иисуса Христа для мира духовного, нравственного.

Христос, в том отношении, чем Он был и есть для мира, называется в Евангелии светом мира, светом в просвещении языков, истинным светом, просвещающим всякого человека и т.д. Кто следует Ему, говорится в Еван­гелии, тот не будет ходить в тьме (заблуждений и пороков), но будет иметь свет жизни, потому что в Нем заключается жизнь, и жизнь эта — свет для людей. Наименование Христа светом вполне прилично Ему и потому, что в Нем одном заключается истина, руководствующая человека ко спасению, способствующая ему стать на стезю правды и неуклонно идти по ней по­добно тому, как свет видимый не позволяет путнику сбиться с прямого пути.

Эта-то высокая мысль об истине заключающейся во Христе, которая просвещает существо и жизнь человека, находит приличное изображе­ние в горящих при богослужении светильниках. Свет, разливаемый ими, служит для нас символом великого света миру — Иисуса Христа — и дол­жен напоминать нам, что Он ради освобождения нас от власти тьмы пре­дал Себя на смерть и этим самопожертвованием ввел существо челове­ческое в область света, что мы, следовательно, сделались последователя­ми религии света. Далее, свет этот напоминает нам, чтобы мы твердо сто­яли в вере во Христа, были верными учениками света и стремились к тому, чтобы свет веры всегда исполнял и просвещал наш дух.

Но горящее пламя не только светит, но и согревает нас, почему и может обозначать любовь Христа к человечеству и служить напоминанием того, чтобы и мы, со своей стороны, питали любовь к свету истины, которая (лю­бовь) согревает нашу душу, возбуждали в себе благоговение, которое, по­добно огню, возвышающемуся к небу, возводит наши мысли к престолу Все­вышнего. А когда человек находится в жару благоговения, чувствует себя в области света, то у него радостно и светло на душе, почему светильники при богослужении могут означать и радость благоговейно настроенного христианина, как объясняет блж. Иероним. Вообще, храмовое освещение способствует возбуждению в предстоящих торжественного, молитвенно­го настроения духа. И при обыкновенном мирском празднестве мы ощуща­ем себя хорошо настроенными тогда, когда оно происходит при ярком сол­нечном освещении; храмовое же освещение сообщает нам еще более радо­сти — радости духовной, и мы чувствуем себя более способными к молитве к Отцу светов, когда предстоим алтарю как бы небу усеянному звездами.

Таким образом, светильники при богослужении имеют глубокий и воз­вышенный смысл и приняты не только ради необходимости или красо­ты, хотя и увеличивают последнюю. Если мы удалим из храма светильни­ки, то, можно сказать, в нем делается пусто и безжизненно, является от­сутствие той радости и благолепия, которые свойственны богослужению со светильниками.

 

Прощание апостола Павла с ефесскими пресвитерами в Милите (20: 16-38)

«Воскресное чтение», г. 18

Путешествие св. апостола Павла из Македонии в Иерусалим через Милит было предпринято по тайному внушению от Духа Святого и, хотя совер-шаемо с предчувствием тех уз и скорбей, которые ожидали апостола в Иерусалиме, несмотря на то, происходило с такой поспешностью, какая только нужна была для скорейшего окончания пути. Прибыв в Милит, прибрежный город Малой Азии, лежавший недалеко от Ефеса, и не же­лая медлить на пути, апостол не думал заходить в Ефес. Но с Ефесом столько сопряжено было для него скорбных и вместе радостных воспо­минаний; к юной церкви, там насажденной его трехлетними трудами, было столько любви, что он не желал пройти мимо Ефеса, не видевшись, по крайней мере, с возлюбленнейшими из своих учеников — ефесскими пресвитерами. Он послал за ними в Ефес и преподал им последнее слово любви и назидания.

Мы любим вспоминать последние слова людей наиболее нами уважа­емых, и в этом случае руководствуемся не одним любознанием, но и же­лаем воспользоваться сказанным для собственного назидания как пос­ледним и лучшим плодом мудрой опытности. Последняя беседа апосто­ла Павла к пастырям Ефесской Церкви может вполне удовлетворить та­кому желанию.

Нигде и никогда не скрывал богодухновенный проповедник истины, какая мысль руководила его действиями, к какой цели он стремился, когда предпринимал и совершал продолжительные, отдаленные и труд­ные путешествия, что имел в виду, когда терпел всякого рода лишения, чем утешался, когда его постигали беды, и чем был одушевлен, когда с благодушием и радостью принимал поношение, биение и раны. Перед соборищем ли озлобленных на него иудейских старцев, на суде ли пе­ред гордыми правителями областей или пред хвалившимися своей муд­ростью членами ареопага св. апостол везде свидетельствует о себе ис­тину. Как одним говорил: о уповании и о воскресении мертвых аз суд приемлю (Деян. 24:21), то есть за учение христианское, так и другим: стою свиде­тельствуя, яко Христос имеяше пострадати, яко первый от воскресения мерт­вых (Деян. 26:23). Тем более он не имел надобности умалчивать о том, что составляло существо всей его жизни, в откровенных излияниях сер­дца перед возлюбленными своими чадами о Христе. Потому во многих местах своих посланий св. апостол, не обинуясь, говорит о себе и о сво­ем служении, но в последней своей беседе с ефесскими пресвитерами он прежде всего и преимущественно говорит о своих апостольских под­вигах, ибо он прежде всего и преимущественно — апостол Христов, про­поведующий иудеям и эллинам еже к Богу покаяние, и веру же в Господа на­шего Иисуса Христа (Деян. 20:21). Вот та мысль, которая управляла все­ми его действиями!

Другой заботы, кроме проповеди Евангелия, у него не было никакой. Было ли это служение слову средством к получению большего воздаяния от Бога — и того нельзя сказать. В Послании к Коринфянам св. апостол упоминает о другой заботе: да не како, иным проповедуя, сам неключим буду (1 Кор. 9:27); но и эта святая забота о своем спасении была для него де­лом как бы второстепенным в сравнении с главной и единственной его заботой. Как важным он почитал свое спасение в сравнении с успехом проповеди — показывают его слова, исполненные непостижимого само­отвержения: молилбыхся бо сам аз отлучен быти от Христа по братии моей (Рим. 9:3). То же самое он говорит и теперь: ни едино же попечение творю, ниже имам душу мою честну себе, разве еже скончати течение мое с радостию, и службу, юже приях от Господа Иисуса, засвидетельствовати Евангелие благода­ти Божия (Деян. 20:24). Только тогда, когда мы будем иметь понятие о всецелом посвящении себя делу Божию, мы в состоянии будем понять и необычайное усердие к проповеди, и высочайшее бескорыстие в деле служения, о которых говорит св. апостол: Три лета нощь и день не престаях уча со слезами единого когождо вас (Деян. 20:31), пред людми и по домом (Деян. 20:20); дабы, с одной стороны, не опустить чего-либо полезного и непре­менно сказать всю волю Божию, а с другой — не оставить кого-либо без на­зидания и в каждом произвесть полное убеждение в возвещаемых исти­нах. Нужно вспомнить еще и то, что такое многотрудное и поистине воз­можное только для апостола дело назидания происходило со многими слезами, среди напастей от иудейских наветов. При таком самоотверже­нии и ревности к делу Божию, которые нисколько не ослабляются самы­ми враждебными препятствиями, почти сама собою понятна ее возвы­шенная чистота не только чуждая видов корыстных, но и заботливо от­клоняющая всякий повод к такому неуместному подозрению. Сребра или злата или риз ни единого возжелал. Сами весте, яко требованию моему и сущим со мною послужисте руце мои сии (Деян. 20: 33-34). Но и здесь еще не пре­дел самоотверженного бескорыстия апостола. Он еще не ограничивает­ся тем высоким бескорыстием, по которому в деле многотрудном, погло­щающем все его время и все заботы, не ищет своих си; он еще почитает своим правилом паче даяти, нежели приимати (Деян. 20:35). Это призна­ние человека, уже совершенно распявшегося миру, было последним сло­вом его прощальной беседы, приложившим последнюю высокую черту к полному изображению характера его служения.

Но св. апостол говорил о себе и о своем служении с такой откровенно­стью не для того, чтобы поразить слушателей изображением своего ду­ховного величия. У него везде и во всем одна мысль и одна цель — пропо­ведание Христа. И здесь он имеет целью через изображение своей жиз­ни перед слушателями полнее и яснее вообразить в них Христа, как бы повторяя свои слова: подражатели мне бываше, якоже и аз Христу (1 Кор. 11:1). Поэтому, говоря о своем служении, св. Павел тут же дает и наставление. Так как перед ним были только пресвитеры — наставники Церкви, то его наставления преимущественно касаются обязанностей их служе­ния. Не обинухся сказати вам всю волю Божию— будьте и вы столько же вни­мательны к себе и ко всему стаду. Три лета нощь и день не престаях уча со слезами единого когождо вас — бдите и вы. Сребра и злата или риз ни единого возжелах—так и вам подобает заступати немощныя, поминати же слово Госпо­да Иисуса, яко Сам рече: блаженнее есть паче даяти, нежели приимати. Если будете, подобно мне, внимательны к себе и ко всему стаду, то будете чис­ты от крове всех, то есть невиновны в погибели некоторых. Если будете бдительны, то проженете тяжких волков, не щадящих стада, которые по отшествии моем внидут к вам. Если будете бескорыстны, то получите насле­дие во освященных всех.

Таково наставление, преподанное св. апостолом преемникам своего служения, но им легко могут воспользоваться и все христиане. Пусть для каждого будет образцом апостольская ревность к делу Божию — усердие не знающее тяготы труда, не взирающее на великость препятствий и со­вершенно чуждое корысти — тогда каждый явится совершенным Божиим человеком вполне уготованным на всякое дело благое.

 

О речи святого апостола Павла пастырям ефесским в Милите (20: 18-35)

В. Певницкий

Третья речь апостола Павла, имеющая особенное значение для истории проповедничества, отличается той особенностью, что она обращена не к неверным, подобно другим апостольским речам, а к верующим и, в част­ности, к пресвитерам, на которых апостол смотрел как на сослужителей своих и ближайших сотрудников в деле благовествования имени Христо­ва. Здесь мы видим первый опыт тех архипастырских бесед, с какими ча­сто обращались к подчиненным пастырям ревностные иерархи, управляв­шие местными церквами.

В этой речи господствует тон нежной любви и задушевной мягкости. Апостол здесь изливает перед слушателями всю полноту своего сердца, как отец перед детьми, которым предан всей душой. Особенные обстоя­тельства вынуждали у апостола этот трогательный и задушевный тон. Апостол спешил в Иерусалим к празднику Пятидесятницы, и у него было предчувствие, что его ожидают в Иерусалиме скорби и гонения и что он, может быть, в последний раз видит те страны, в которых трудами его ос­нованы церкви. Бывши в Милите, он пожелал призвать к себе пресвите­ров Ефесской Церкви, которой не удалось посетить ему в это последнее путешествие, и перед этими -то сошедшимися к нему пресвитерами он из-ливает со всей искренностью и теплотой свое сердце и напоминает о деле, которое было задачей его жизни и которое после него должно быть под­держано и укреплено их заботами и усилиями.

Речь имеет значение завещания, где апостол дает отчет о своей дея­тельности и выражает свою последнюю волю перед слушателями. При­зывая в свидетели собравшихся к нему пресвитеров, он говорит о той неусыпной заботливости, с какой он старался передать им учение о Хри­сте, как он учил их всенародно и по домам, не пропуская ничего полез­ного, говорит о напастях, им испытанных от наветов иудейских, и мно­гих слезах, какими растворялось его служение. Затем он высказывает перед ними свои грустные предчувствия, с какими идет в Иерусалим, которые на пути его увеличиваются предсказаниями от Духа о скорбях и узах его ожидающих. Но он твердо идет навстречу опасности и с радо­стью готов встретить конец свой: для него его личная безопасность не имеет значения перед службой, принятой им от Господа. Сознавая, что в последний раз они видят лицо его, он, напомнив им, что он чист перед ними, ибо все сказал им, возбуждает их к бдительности над собой и над стадом порученным их управлению Духом Святым, или над Церковью, приобретенной Кровью Христовою. Дорогое дело Церкви Божией, для которого он неустанно трудился, для которого терпел преследования, заключения и раны, занимает его душу, и он с болью сердца думает о его дальнейших судьбах, предвидя, что после его отшествия в среду верую­щих явятся лютые волки, расхищающие стадо, и из сонма избранных восстанут люди, которые будут говорить развращенное и раздирать Цер­ковь Божию.

Увещание пастырям быть внимательными к себе и всему стаду состав­ляет главную мысль речи апостола, и потому он в течение своей недлин­ной беседы не один раз повторяет его. Для большего усиления этого уве­щания апостол высказывает о явлении после его отшествия разных лже­учителей; для этого он указывает пастырям Ефесской Церкви на при­мер своей деятельности; для этого он представляет им, как близко их дело его сердцу, напоминая им, что он в течение трех лет день и ночь не переставал учить со слезами каждого из них. Высказав свою задушевную мысль, апостол предает собравшихся вокруг него пресвитеров Богу и слову благодати Его. Но и после этого заключения он не хочет оставить своей беседы со своими учениками и сослужителями: сердце его стре­мится передать как можно больше желаний присным своим. И он, по-видимому, уже заключив речь, снова обращается к воспоминанию о сво­ем служении: он присовокупляет слово о своем бескорыстии, по кото­рому он не искал и не требовал от них сребра, золота или риз и сам до­бывал себе пропитание. Этим он хочет предостеречь слушавших егопресвитеров от излишних требований для себя со стороны их пасомых и показать им тот желанный путь, по которому должны идти продолжа­тели его служения, трудясь для других, а не для какой-либо внешней при­были. Словом Господа Иисуса: блаженнее есть паче даяти, нежели приима­ти  апостол Павел заключил свою прощальную речь пресвитерам ефесским коленопреклонною молитвою к Богу. Речь произвела потрясающее впечатление на всех присутствующих. Лишь только апостол прекратил слово, поднялся общий плач и все с глубокой скорбью прощались с ним, соболезнуя более всего о том, что, по его словам, уже не будут более ви­деть лица его.

 

О том же

Св. Иоанн Златоуст «Беседы на Деяния апостольские», СПб. 1857, ч. 2

От Милита же послав во Ефес, призва пресвитеры церковныя. И якоже приидоша к нему, рече к ним: вы весте, яко от перваго дне, отнелиже приидох во Асию, како с вами все время бых; работая Господеви со всяким смиренномудрием, и мно­гими слезами и напастьми, прилунившимися мне от иудейских навет: яко ни в чесом от полезных обинухся, еже сказати вам и научити вас пред людьми и по домом, засвидетельствуя иудеем же и эллином же к Богу покаяние, и веру, яже в Господа нашего Иисуса Христа (Деян. 20: 17-21).

Достойно удивления, как он, быв поставлен в необходимость сказать о себе что-либо великое, старается сохранить смирение. Подобно этому Са­муил, намереваясь предать власть Саулу, говорил пред иудеями: еда что взях от вас, свидетели - вы и Господь (1 Цар. 12:5); и Давид, когда ему не доверяли, сказал: на пастбище я пас овец отца своего и егда прихождаше медведица, рука­ми своими поражах ю (1 Цар. 17:35); и сам Павел в Послании к Коринфянам говорит: бых несмыслен хваляся: вы мя понудисте (2 Кор. 12:11). Так же посту­пает и Бог: не без причины говорит о Самом Себе, но когда не веруют Ему, тогда и исчисляет Свои благодеяния (Иез. 16:6). Смотри, что и здесь делает (Павел): во-первых, он ссылается на их свидетельство, дабы ты не подумал, что он хвалит сам себя, называет слушателей свидетелями сказанного в удо­стоверение того, что он не лжет пред ними. Вот (истинная) добродетель учителя, когда он может представить учеников свидетелями добрых дел сво­их! И то удивительно, что он провел в таких делах не один день и не два, но много лет. Вы весте, говорит, како с вами все время бых. Хочет убедить их, что­бы они мужественно переносили все, — и разлучение с ним, и предстоящие опасности, подобно как было при Моисее и Иисусе (Навине). И смотри, что он далее прибавляет. Како с вами все время бых, работая Господеви со всяким смиренномудрием. Видишь, что особенно свойственно начальствующим, имен­но: воздерживаться от гордости — это особенно нужно начальствующим, потому что они легко могут предаться гордости; это есть основание (всего) доброго, как и Христос говорит: блажени нищии духом (Мф. 5:3). Сказав не просто со смиренномудрием, но со всяким. Ибо есть много видов смиренномуд­рия: смиренномудрие бывает в слове и в деле, в отношении к начальникам и в отношении к подчиненным. Хотите ли, я представлю вам образцы сми­ренномудрия? Иные бывают смиренны со смиренными и надменны с над­менными — это не смиренномудрие. Другие с теми и другими в разное вре­мя бывают то смиренными, то важными — это преимущественно и есть сми­ренномудрие. Желая научить их этому, он наперед полагает основание для устранения подозрения, дабы не подумали, что он гордится. Если, говорит, я жил со всяким смиренномудрием, то не по гордости говорю то, что говорю. Вместе с тем (выражает) кротость свою: с вами, говорит, бых работая Господе­ви, представляя их сообщниками своими в этом добром деле. Так, общение всегда есть благо. Представляет добрые дела свои общими и не приписыва­ет себе никакого преимущества. Неужели же, скажешь, он мог гордиться пред Богом? Есть много людей, которые гордятся и пред Ним, но он не гордился даже и пред учениками своими. Вот достоинство учителя — назидать учеников собственными добродетелями! Далее говорит о своем муже­стве, но также смиренно: со многими слезами и напастьми, прилучившимися мне от иудейских навет. Видишь ли, как он скорбит о случившемся? Здесь он, по-видимому, выражает свое сострадание, ибо он страдал за погибающих, за самих виновников (напастей), а о случившемся с ним самим радовался — он был из лика тех, которые радовались, яко за имя Господа Иисуса сподобишася безчестие прияти (Деян. 5:41). И в другом месте говорит: ныне радуюся во страданиих моих о вас (Кол. 1:24), и еще: еже бо ныне легкое печали нашея, попреумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделывает нам (2 Кор. 4:17). Это гово­рил по смирению, а здесь показывает свое мужество, и не столько муже­ство, сколько терпение, и как бы так говорит: я тяжко страдал, но с вами, и, что особенно тяжело, от иудеев. Заметь, какие здесь он означает свойства учителя — любовь и мужество. Яко ни в чесом, говорит, обинухся. Этим выра­жает, как он был чужд зависти и лености. От полезных. Хорошо и это сказа­но, ибо иному и не следовало учить. Как скрывать что-нибудь есть признак зависти, так и говорить все есть знак безумия. Посему и присовокупил от полезных и изъяснил, что он не говорил только, но и научал; я, говорит, де­лал это не небрежно. А что здесь именно такой смысл, послушай далее, ибо далее он говорит: пред людьми и по домом и этим выражает свое продолжи­тельное старание, великое усердие и неутомимость. Засвидетельствуя иудеем же и эллином. Не вам только, говорит, но и язычникам. Здесь (показывает) свое дерзновение и то, что мы должны говорить, хотя бы и не видели ника­кой пользы; это и значит свидетельствовать, если мы говорим пред людьми не внимающими нам, ибо слово свидетельствовать по большей части имеет такой смысл. Засвидетельствую, говорит Моисей, небесем и землею (Втор. 4:26). Так и здесь: засвидетельствую, говорит, иудеем же и эллином еже к Богу покаяние. Что ты свидетельствовал? Чтобы имели попечение о жизни, чтобы по­каялись и обратились к Богу. Ибо и иудеи не знали Его, потому что не зна­ли Сына и не имели (добрых) дел и веры в Господа Иисуса. Для чего же ты говоришь это? Для чего напоминаешь об этом? Не случилось ли чего-ни­будь? Не находишь ли нужным в чем-нибудь упрекнуть их? Тронув наперед сердце их, он потом продолжает: и ныне се, аз связан Духом, гряду во Иеруса­лим, яже в нем хотящая приключитися мне не ведый: точию яко Дух Святый по вся грады свидетельствует, глаголя, яко узы меня и скорби ждут. Но ни единоже попечение творю, ниже имам душу мою честну себе, разве еже скончати течениемое с радостию, и службу юже приях от Господа Иисуса, засвидетельствовати Еван­гелие благодати Божия (ст. 22-44). Для чего он говорит это? Для того, чтобы научить их быть готовыми на опасности, и явные и тайные, и во всем пови­новаться Духу. Также изъясняет, что его ожидает нечто великое. Точию, го­ворит, яко Дух Святый по вся грады свидетельствует, глаголя. Дабы показать, что он отправляется добровольно, а не во избежание уз или по необходи­мости, говорит: по грады. Потом присовокупляет: ниже имам душу мою чест­ну себе, разве еже скончати течение мое с радостию, и службу, юже приях от Госпо­да Иисуса. Видишь ли, что это слова не плачущего, но смиренно рассуждаю­щего, поучающего других и состраждущего случившемуся? Не сказал: нас гонят, нужно терпеть, но — я и не думаю о том. Этими словами опять он не превозносит себя самого, а научает их, как прежде смиренномудрию, так теперь мужеству, дерзновению и как бы так говорит: я не предпочитаю пер­вое последнему, но более всего думаю о том, чтобы скончати течение, засви­детельствовати. Не сказал: проповедать или научить, но — засвидетельство­вати Евангелие благодати Божия. Далее намеревается сказать нечто более поразительное, именно: яко чист аз от крове всех, потому предуготовляет их и показывает, что более ничего не остается. Намереваясь возложить на них все бремя и всю ответственность, он наперед трогает их душу словами: и ныне се аз вем, яко ктому не узрите лица моего (ст. 25), и потом произносит: чист аз от крове всех (ст. 26). Сугубая скорбь оттого, что они лица его уже не увидят, и оттого, что они вси (не увидят): яко ктому, говорит, не узрите лица моего вы вси, в них же проидох проповедуя царствие. Потому я не напрасно сви­детельствую пред вами как уже навсегда удаляющийся отсюда. Яко чист аз от крове всех. Не обинухся бо сказати вам всю волю Божию (ст. 27). Видишь ли, как он устрашает и поражает удрученные скорбью души их? И хорошо, по­тому что это было необходимо. Не обинухся бо, говорит, сказати вам всю волю Божию. Следовательно, невозвещающий виновен в крови, то есть в убий­стве. Ничего не может быть ужаснее. Так и они, если не делают этого, то виновны в крови. По-видимому, он защищает себя, но вместе и устрашает их. Внимайте убо себе и всему стаду, в немже вас Дух Святый постави епископы, пасти Церковь (Господа и) Бога, юже стяжа кровию Своею (ст. 28). Видишь ли, что Он дает две заповеди? Ибо бесполезно как исправлять только других, боюсь, говорит он же, да не како иным проповедуя, сам неключим буду (1 Кор. 9:27), так и заботиться только о самом себе. Последнее свойственно само­любцу, который ищет только полезного для него самого и подобен челове­ку закопавшему талант в землю. Говорит об этом (Павел) не потому, будто наше спасение важнее (спасения) стада, но потому, что когда мы внимаем себе, тогда получает пользу и стадо. В нем же вас  Дух Святый постави епископы пасти Церковь Бога. Смотри, сколько побуждений. Вы, говорит, получили рукоположение от Духа, ибо это означает слово постави. Вот первое побуждение. Потом: пасти Церковь Бога — вот второе. А третье заключается в том, что говорит далее: юже стяжа кровию Своею. Много убеждения в сло­вах, которые показывают драгоценность предмета, и немалой мы подвер­гаемся опасности, если Господь для Церкви не пощадил собственной кро­ви, а  мы не имеем никакого попечения о спасении братий. Он пролил кровь Свою, чтобы примирить (с Собою) врагов, а ты не можешь поддерживать любовь даже с друзьями? Аз бо вем сие, яко по отшествии моем внидут волцы тяжцы в вас, не щадящие стада (ст. 29). Представляет им новое побуждение, указывая на будущее, подобно как и в другом месте говорит: несть наша брань к крови и плоти (Еф. 6:12). Яко внидут, говорит, по отшествии моем волцы тяж­цы в вас. Двоякое бедствие: и его не будет, и другие станут нападать. Для чего же ты отходишь, если предвидишь это? Дух, говорит, влечет меня.

Смотри, не просто сказал волцы, но прибавил тяжцы, желая выразить их силу и свирепость; а что всего тяжелее, эти волки, говорит, от вас самех востанут — это особенно тяжко, когда бывает междоусобная брань. Хоро­шо сказал: внимайте, показав этим, что предмет заслуживает особенного внимания — ибо это есть Церковь — что угрожает великая опасность, ибо (Господь) искупил ее кровью, и что брань будет великая и сугубая. Это он выразил словами: и от вас самех востанут мужие глаголющии развращения, еже отторгати ученики вслед себе (ст. 30). Далее, после того как устрашил их сло­вами волцы тяжцы и от вас самех востанут глаголющии развращеная, как бы отвечая на чей-нибудь вопрос: что же будет, кто станет охранять нас? — го­ворит: сего  ради бдите, поминающе, яко три лета нощь и день не престаях уча со слезами единого когождо вас (ст. 31). Смотри, как чрезвычайны были дела его: со слезами, нощь и день, единаго когождо. Ибо он не тогда только оказывал по­печение, когда видел многих, но не оставлял делать все это и для одной души. Таким образом он и соединил их. А самые слова означают следую­щее: довольно сделано с моей стороны; я три года оставался (с здешними верующими), довольно они наставлены, довольно утверждены. Со слезами, говорит. Видишь ли, что для этого (он проливал) слезы? Так будем посту­пать и мы. Если нечестивый не скорбит, скорби ты тогда, может быть, ста­нет скорбеть и он. Подобно как больной, когда видит врача принимающим пищу, чувствует и сам расположение к тому же, так будет и здесь: если он увидит тебя плачущим, то смягчится, сделается человеком добрым и крот­ким. Не ведый, говорит, хотящая приключитися мне. Что? Не потому ли ты и отходишь? Нет, напротив, я очень знаю, яко узы мене и скорби ждут. Я знаю, что меня ожидают искушения, но какие, не знаю, а это еще тяжелее. Впро­чем, не подумайте, что я, говоря это, плачу: я не имам душу мою честну себе. Говорит это для того, чтобы ободрить их и научить не только не убегать (от опасностей), но и мужественно переносить их. Потому и называет дело свое течением и службою, течением означая величие его, а службою — обязанность. Я служитель, говорит, и ничего более. Утешив их, чтобы они не скорбели о страданиях его, сказав, что он переносит их с радостию, и пока­зав (происходящие оттого) плоды, он потом и высказывает мысль прискор­бную. Делает это для того, чтобы не слишком отягчить душу их. Какая же это мысль? Следующая — и от вас самех востанут мужие глаголющии развраще­ния. Как, скажет кто-нибудь, ты думаешь о себе так много, что если отой­дешь, то и мы лишимся жизни? Нет, говорит, не то я говорю, чтобы мое отсутствие имело такие последствия, но что? Яко в вас востанут  некоторые. Не сказал: по причине отшествия моего, но по отшествии моем, то есть пос­ле отправления, так как это уже и случалось; если же случалось доселе, то тем более может случиться после. Далее показывает цель их: еже отторгати ученики вслед себе. Так, ереси бывают не для чего иного, как для этого. Вместе с тем и утешение: юже стяжа, говорит, кровию Своею. Если Он при­обрел ее кровью Своею, то, конечно, защитит ее. Нощь и день, говорит, не престаях уча со слезами. Это справедливо можно было бы сказать и нам. Сло­ва его, по-видимому, относятся собственно к учителям, но вместе с тем они относятся и к ученикам. Ибо для чего я говорю, увещеваю, плачу день и ночь, если ученик не слушает? Посему, дабы кто не подумал в Свое оправда­ние, что достаточно только быть учеником, хотя и без послушания, (Па­вел) сказавши свидетельствую, присовокупил не обинухся бо сказати вам. Дело учителя — только возвещать, проповедовать, научать, не умолкать, увеще­вать день и ночь; если же при всем этом не будет никакого успеха, то сами знаете, что следует. Тогда будет другое оправдание: яко чист аз от крове всех.

 

Что значит связан Духом (20: 22-24)?

Филарет, митрополит Московский, т. 3

И ныне се аз связан  духом, гряду в Иерусалим (Деян. 20:22).

Дабы показать еще в высшей степени священный пример ничем не ослабляемого служения Богу, вопреки мнениям людей еще не отвергшихся мира и самих себя, доказывающий, что верные рабы Божии борются с трудностями и переносят скорби не по неизбежной только необходимос­ти, но и с добровольной готовностью, и даже с некоторым желанием стра­дать для Бога, происходящим от сильной любви к Богу, посмотрим на Бо­жественного Павла, когда он идет в Иерусалим на опасность, не по догад­кам и заключениям явную, но, по свидетельству Св. Духа, достоверную, и однако идет и не колеблется. Прочитаем слова, которые на сем пути сво­ем говорил он пресвитерам ефесским, прощаясь с ними. И ныне се аз свя­зан духом, гряду в Иерусалим, яже в нем хотящая приключитися мне не ведый: точию яко Дух Святый по вся грады свидетельствует, глаголя, яко узы мене и скорби ждут. Но ни едино же попечение творю, ниже имам душу мою честну себе, разве еже скончати течение мое с радостию, и службу, юже приях от Господа Иису­са, засвидетельствовати Евангелие благодати Божия (Деян. 20: 22-24).

Чудный Павле! но если ты  уже знаешь, что  узы и скорби ждут  тебя в Иеру­салиме (хотя и не ведаешь от кого и за что, так как ты ни пред кем ни в чем невинен), и если знаешь сие не по догадкам и заключениям, которые, хотя выводятся из обстоятельств, могут оказаться неверными через перемену или от неточного познания обстоятельств, но знаешь по свидетельству Духа Свя­того, изрекаемому Его пророками, в  непогрешительности коего ты  не можешь сомневаться, кто же тебя гонит в Иерусалим, когда ты еще на свободе? Ник­то, говорит он, кроме того, что я связан Духом. Связан духом, гряду в Иерусалим.

Что такое связан духом? Неужели подлинно Дух влечет в Иерусалим на страдания, как узника в темницу? Нет. Ибо мы видим, что когда люди, ему преданные, со слезами молили его не восходити ему в Иерусалим, он отвечал на то, что делает сие по необходимости, по неволе, но утверждает, что де­лает то, что хочет и к чему готов по доброй воле. Отвещав же Павел, и рече: что творите, плачуще и сокруюшающе ми сердце; аз  бо  не точию связан быти хощу, но и умрети в Иерусалиме готов есмь за имя Господа Иисуса (Деян. 21: 12-13).

Каким же образом сей — не знаю, как назвать его, — свободный, может быть, невольник, связан был духом, так что шел во Иерусалим на страдание, как агнец на жертву, и был, однако же, так доволен в сем состоянии, как агнец на тучной пажити? Павел был связан и веден духом подобно тому, как Иисус возведен бысть духом в пустыню по своем крещении. Под сие полно­мощное водительство и управление духа подошел святой Павел, деятель­но следуя тому же умозрению и тем же правилам, которые преподавал дру­гим, когда говорил христианам: Дух Божий живет в вас (1 Кор. 3:16) и пото­му  Духа не угашайте (1 Сол. 5:19), аще живем духом, духом и да ходим (Гал. 5:25); духом ходите и похоти плотския не совершайте (ст. 16), подобно как и св. Петр учил души очищать в послушании истины духом (1 Пет. 1-22).

По той мере, как отказывают в удовлетворении похотям плоти, плоть умирает для греха и дух оживает для правды, или добродетели. Чем охот­нее и вернее следуют добрым побуждениям оживающего духа или, по выра­жению св. Петра, души очищают в послушании истины духом, тем более свя­щенный огонь духа возгорается, свет  его просиявает, он идет  от силы в силу, так что иногда, в минуты восторга, не только все плотские похоти, но и всякое желание собственной воли человеческой связует, оставляет в без­действии, как бы в плену или в узах, и только чистым мудрованием духов­ным, только любовью Божественной, только преданностью воле Божией, едва, так сказать, прикасающегося земле человека видит и носит, куда при­зывает Бог и законы царствия Его, хотя бы для сего надлежало идти сквозь огонь и воду, сквозь страдание и смерть. О блаженный плен! О сладкие узы! Неограниченно свободная неволя! Высоковладычественное рабство! Ибочто есть плен духа как не всепобеждающее убеждение истины? Что суть  узы духа — разве крепко всеобъемлющая любовь? Добровольная неволя самоот­вержения есть совершенная воля Божия, и глубочайшее порабощение за­кону духа есть высокое право гражданства в Царствии Божием, которого последняя цель есть не то, чтобы поработить свободных, но чтобы рабов соделать свободными, и даже царями и иереями Богу нашему. Посему плен­ник и узник духа не захочет расторгнуть свои узы или выступить из своего плена ни для какой свободы плоти, ни для какого владычества в мире, ни по какому побуждению человеческому, как бы оно ни казалось благовидным. Сходны ли с истиной сии понятия о состоянии связанного духом, су­дите сами по собственным словам апостола: ни едино, говорит он, попече­ние творю, ниже имам душу мою честну себе, то есть не дорожу моей жизнью, разве еже скончати течение мое с радостию, и службу, юже приях от Господа Иису­са, засвидетельствовати Евангелие благодати Божией.

 

Толкование на 28-й стих 20-й главы

Епископ Михаил. «Толковый Апостол»

В 17 ст. сказано, что ап. Павел послал из Милита в Ефес за пресвитерами, а  в 28 он называет их епископами. Но  речь обращена собственно к пресвитерам, епис­копами же называются они по тождеству некоторых из обязанностей общих им с епископами — и обязанностей существенных, лучше выражаемых сло­вом епископ, чем пресвитер. Это не значит, что епископы и пресвитеры не различались по своему значению, обязанностям и правам в Церкви (хотя не­сомненно, что не различались иногда по названию; ср. Феофилакта); тот же апостол строго различает их, когда присвояет только епископу власть и пра­во рукополагать пресвитера и судить его (Тит. 1:5; 1 Тим. 5:22-19). Слово епис­коп (надзиратель, блюститель) лучше выражает обязанности пресвитера, обо­значенные образно пасением стада— Церкви. Под образным выражением па­сти церковь-стадо (ср. Ин. 10:1 и дал. 21: 15-17 и парал.) и означаются обязан­ности пресвитеров как учителей веры и управителей вверенного им частного христианского общества (1 Тим. 5:17; 3:2; Еф. 4:11; 1 Пет. 5:2), вообще же, как надзирателей и охранителей стада от волков и всего, что вредно для стада.

 

Благотворные последствия и высокое значение христианской благотворительности (20:35)

Архим. Иосиф. «Духовные беседы», 1860, 9

Блаженнее есть паче даяти, нежели приимати (ст. 35).

Тяжела нищета сама по себе, с ее действительным страданием, с ее вопиющими нуждами. «Когда лишен я пищи или одежды, тогда никакая философия не может уверить меня, что я не голоден и не наг; здесь одна вещественная помощь может облегчить мои страдания». Но не менее тя­жело человеку протягивать руку для принятия подаяний. Горек чужой хлеб, — говорит народное присловие.

По одному уже этому представляется счастливой жизнь людей, кото­рые не только избавлены от печальной необходимости обращаться к сто­ронней помощи в делах первых потребностей, но еще сами имеют сред­ства оказывать вспомоществование другим. Собственное сознание их, сильнее всяких доказательств, уверяет их, что блаженнее есть паче даяти, нежели приимати.

Обращаясь к душе благотворителей, мы позволяем себе спросить их; что чувствовали они, когда принимали в дом свой бесприютного сироту или сами проникали в мрачное убежище нищеты; когда осушали слезы несчастной матери, не знавшей, что делать с беспомощными детьми; ког­да целые селения избавляли от голодной смерти; когда предлагали для сотни детей бедных классов все средства к образованию и тем заставляли их родителей благословлять их имя? Не сознавали ль вы тогда, что ваше сердце бьется как-то особенно сладостно, что все существо ваше наполня­ется ощущениями новыми, не имеющими ничего общего с обыденными радостями? Причины этой радости скрываются в том, что благотвори­тельность делает вас лучшими и поставляет в лучшие отношения к ближ­ним и к Богу.

Первое, самое понятное, влияние благотворительности состоит в том, что она делает благотворителя лучшим в нравственном отношении, бла­готворить ему самому, выводя его на путь благочестия христианского. Заботясь о нуждах других, жертвуя своими достатками, а иногда и необхо­димым, вы прежде всего приучаетесь к умеренности и самоотвержению. Отыскивая несчастных, принимая к сердцу их скорби и слезы, вы разби­ваете в душе своей грубость самолюбия и размягчаете черствость сердца, делающую многих глухими к чужим воплям. Само собой разумеется, что при самоотвержении и беспристрастии к земным благам, при доброду­шии и мягкосердечии благотворители получают больше простора для раскрытия в себе и усиления благороднейших стремлений и возвышен­нейших чувств, каковы любовь к ближнему и к Богу. Именно такой поря­док действительного раскрытия в нас любви к Богу через любовь к ближ­ним указывает опытный провозвестник любви, св. евангелист Иоанн Бо­гослов. Аще кто речет,  говорит он, яко люблю Бога, а брата своего ненавидит, ложь есть: ибо не любяй брата своего, его же виде Бога, Его же не виде, како может любити! (1 Ин. 4:20). Можно усомниться даже за присутствие человечес­ких чувств в душе тех богачей жестоковыйных, при вратах которых могут без всякого призрения страдать и умирать несчастные бедняки, подобные евангельскому Лазарю. Какие же интересы, кроме эгоистических, какие радости, кроме животных, могут развлекать и услаждать этих бес­человечных обладателей богатства?.. Между тем в сердце благотворите­лей с каждым благотворением, возвышающим их нравственное состоя­ние, естественно открываются чувствования более и более возвышенные, более и более чистые и радостные. Доставляя внутреннее услаждение, благотворительность примиряет благотворителей с ближними, а с тем вместе возвышает их благосостояние. Кому не известно, что богатство всегда было и будет предметом зависти для людей лишенных земного сча­стья? Кто не знает, какими глазами смотрят бедные на высокомерных бо­гачей, бросающих свои сокровища на удовлетворение самых ничтожных прихотей, самых пустых капризов суетного самолюбия? Итак, желалось бы, чтобы богатые поняли и всегда помнили, как глубоко пронзают они сердца бедных, думая тщеславиться своей собственностью. А между тем как немного нужно для того, чтобы успокоить недовольных и даже возбу­дить вместо зависти уважение, вместо скорби — радость! Благотворитель­ность служит для богатых самым сильным оружием к поражению враж­дебных мыслей и расположений со стороны ближних. Милостыня измет тя от всякого озлобления, паче щита тверда и паче копия тяжка противу врагу поборет по тебе, сказал Премудрый (Сир. 29: 15, 16).

Подавляя нерасположение бедных и вместо него возбуждая в них ис­креннюю преданность и уважение, благотворители содействуют нравствен­ному единению между членами общества. При таком единении никто не может опасаться за свою участь; все те, у кого есть достаток, с охотой по­могают нуждающимся, надеясь вполне, что в случае несчастья им также подана будет помощь и они могут принять ее не краснея. Касательно пер­венствующих христиан заметил дееписатель, что у них не бяше нищ ни един (Деян. 4:34); отчего? оттого, что у них бе сердце и душа едина (ст. 32), то есть было нравственное единение. Посему-то св. апостол Павел, убеждая ко­ринфян сделать пожертвование в пользу иерусалимских христиан, мог писать им так: в нынешнее время ваше избыточестие восполнит их (иерусалим­ских христиан) лишение: да и онех избыток будете ваше лишение, яко да будет равенство (2 Кор. 8: 14, 15). Вот единственно возможное в общественном быту равенство при несходстве условий земной жизни, при различии да­рований и трудов, при многочисленности и неиспытанности судеб Божи­их, указывающих всякому свою дорогу и свою участь! Не отнимая закон­ной собственности от богатых, не убивая человеческого достоинства в бедных, оно вызывает у первых участливость без надменности, у после­дних — благодарность без унижения; таким образом, не оскорбляя и не унижая ни одного члена общества, это христианское равенство возвыша­ет и счастливит всех. Как велика посему заслуга христианских благотворителей перед об­щим мнением человечества, перед судом истории! Недаром имена благо­творителей с таким уважением передаются из рода в род. В их деятельно­сти обнаруживается лучшая сторона человеческой природы нашей, род­ственно-близкая для всех, даже при несходстве племенных и религиоз­ных отношений. Неудивительно, если высоких благотворителей история наименовала «утешением рода человеческого», «друзьями человечества». Что же должны ощущать в себе эти «друзья человечества?» Ужели их чув­ства должны быть менее радостны и менее чисты, нежели чувства тех, которые своей роскошью и безумной расточительностью, при совершен­ном невнимании к общему благу, расстраивают должные свои отношения с ближними и делаются врагами и позором человечества?...

Но самое высшее достоинство благотворительности состоит в том, что она привлекает благоволение Божие и ведет к небесному блаженству. Обыкновенным следствием пресыщения богатством бывает равнодушие ко всему, притупление всех чувств; развивается внутреннее недовольство при видимом изобилии, ощущается душевная пустота при внешнем бо­гатстве. Наконец, приближается последний час жизни, от которого нельзя откупиться никакими сокровищами мира, и немилосердый богач слышит эти грозные слова: безумие, в сию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовал еси, кому будут? (Лк. 12:20) Бедные богачи! Теперь только вы начинаете сознавать, что вы находились в заблуждении; теперь толь­ко вы можете понимать, что богатство, без милости Божией, послужило для вас источником этого тяжкого и мучительного состояния и непре­менно приведет вас к вечным мучениям (Иак. 5:2). Один теперь для вас исход — это благотворительность с верой в милосердие и долготерпение Божие. Воспользуйтесь остатками своей жизни и своих чувств и умоляй­те Бога, чтобы Он помог вам извлечь спасение из того самого богатства, которое неминуемо вело вас к погибели. Вы потеряли спокойствие духа, когда употребляли свои сокровища на одних себя, вы найдете его, когда станете расточать их на богоугодные дела. Вы отвратили от себя лицо Божие своим отвращением от нищих, обратите теперь на них все свое внимание и возвратите четверицею тем, кого обидели своим корысто­любием, — тогда к вам отнесутся эти утешительные слова: днесь спасение дому сему бысть (Лк. 19:9); тогда и к вам обратится лицо Божие. Верно и непреложно обещание Господа: блажении милостивии, яко тии помиловани будут (Мф. 5:7). Но если и эта, почти вынужденная, благотворительность преклоняет Господа на милость, то что же сказать о благотворительнос­ти доброхотной, совершаемой во все продолжение жизни, взирающей на бедных, как на меньших братий Господа нашего Иисуса Христа? Она заслуживает полную любовь и благоволение Господа: доброхотна дателялюбит Бог (2 Кор. 9:7); мало того, она уподобляет благотворителей Само­му Отцу Небесному, Который благ ко всем (Лк. 6:35). Подобные благотво­рители с дерзновением возносят свои молитвы к Богу, без смущения взи­рают на небо и благодушно встречают час смертный. Будущность им не страшна — туда переданы их сокровища через посредство нищих: милуяй нища взаим дает Богови (Притч. 19:17). В загробной жизни их ожидает полная награда за все те благотворения, которыми они на земле благоугождали Господу (Евр. 13:16).

Таким образом, христианская благотворительность, делая человека лучшим в нравственном отношении и поставляя его в лучшие, определен­ные Законом Божиим, отношения к ближним и к Богу, служит надежным средством к достижению земного счастья и небесного блаженства.

 

О том же

Филарет, митрополит Московский, т. 4

Господь Сам рече: блаженнее есть паче Заяти, нежели приимати (Деян. 20:35). Когда томимому голодом дают пищу или дрожащему от холода — теплую одежду, не чувствует ли он себя на то время счастливым? Но Господь уве­ряет нас, что в то же время блаженнее тот, кто дает. Где можно найти сие блаженство? В боголюбивом и человеколюбивом сердце. В чем состоит сие блаженство? В чувстве делаемого и сделанного добра, в свидетельстве совести о исполнении в нас воли Божией, в радости о ближнем нами об­радованном. Человек, сохраняя в себе, хотя не в совершенстве, образ все­благого Бога, по которому сотворен, радуется о всем добром и тогда, ког­да только слышит о нем, посему естественно блаженствовать ему, когда делает оное.

Сверх сего внутреннего блаженства Слово Божие усвояет человеку благотворительному еще благополучие, устрояемое особенным Провиде­нием Божиим. В день лют избавит его Господь. Господь сохранит его. Мы не можем ясно видеть, какими средствами достигает сего Провидение, по­тому что не можем следить за ним по всем путям Его, но что достигает верно и чудно, то видим в опытах, особенно ясных в Священной истории.

Авраам сражается за бедствующих, избавляет пленников бескорыст­но, человеколюбиво приемлет странников — и Провидение всегда хранит его богатым и сильным, всегда избавляет от опасностей, и он удостоивается, без сомнения, блаженного Божия посещения, по замечанию апос­тола, именно за свое страннолюбие (Евр. 13:2).

Иов, по благотворительности, был око слепым, нога хромым, отец немощ­ным (Иов. 29: 15, 16). И хотя на него самого, после богатства и славы, по­пущен был лютый день нищеты, лишения детей, болезни, оскорбления, уничижения, но Господь, избавив его, благослови последняя Иовля паче, нежепервая (Иов. 42:12); и даде Господь сугубая, елика бяху прежде Иову во усугубление (Иов. 42:10).

Товит милостыни многи творит братии своей (Тов. 1:3), хлебы дает алчущим и одеяние нагим, погребает бедственно умерших (Тов. 1:17) и за сие от врагов свое­го народа подвергается разграблению имения и опасности жизни. Освобо­дясь от опасности, дерзает на прежний подвиг и по нечаянному случаю, быв­шему следствием сего подвига, лишается зрения и впадает в нищету. Где же обещанное благотворящему Словом Божиим избавление в день лют?Оно несколь­ко медлит, для того чтобы явиться тем более чудным. Ангел Рафаил руковод­ствует сына Товитова, доставляет ему счастливое супружество, богатство, сред­ство для возвращения отцу зрения и событиями больше, нежели словами, учит Товита, Едну, Товию — и нас, что благо молитва с постом и милостынею и правдою; что добро творити милостыню, нежели сокровиществовати злато (Тов. 12:8).

ГЛАВА 19

ГЛАВА 20

ГЛАВА 21