1. Предмет патрологической науки. Определение основных понятий

«Патрология», «патристика», «древнецерковная пись­менность»¹. Эти три понятия теснейшим образом связаны меж­ду собой и часто употребляются почти в тождественном смысле, однако между ними наблюдаются некоторые существенные раз­личия. Термин «патрология» (т. е. «учение об отцах Церкви») впервые был употреблен протестантским ученым И. Гер хардом (J. Gerhard; ум. 1637) в сочинении «Патрология, или произве­дение о жизни и трудах учителей древнехристианской Церкви» (Patrologia sive de primitivae ecclesia christianae doctorum vita ac lucubrationibus opusculum), которое увидело свет лишь в 1653 г. Уже в самом его названии намечаются характерные черты заро­дившейся науки, являющейся одновременно и наукой церковно-исторической, и наукой богословской. Ее предметом становится изучение жизни, творений и богословия отцов и учителей Цер­кви, которое, естественно, предполагает понимание культурно-исторического и церковно-исторического контекста, определявше­го во многом житие и миросозерцание того или иного святого отца или церковного писателя. Поэтому патрология находится в не­разрывной связи с рядом исторических и богословских дисцип­лин, прежде всего с историей Церкви. В XVII в. появляется также термин «патристика» - практически одновременно и у католических, и у протестантских писателей, подразделявших всю богословскую науку («теологию») на «библейскую», «патристическую», «схоластическую», «символическую» и «спекулятивную».

Хотя термины «патрология» и «патристика» долгое время (вплоть до наших дней) употреблялись в качестве взаимозаменя­емых, их все же следует дифференцировать. Различие этих по­нятий весьма ясно сформулировал замечательный русский патро­лог Н. И. Сагарда: патристика, будучи по преимуществу наукой богословской, «собирает рассеянные в творениях отцов Церкви доказательства для догмы, морали, церковного строя и церков­ной дисциплины и стремится изложить их по их внутренней связи. Поэтому ее можно определить как систематическое из­ложение заимствованных из отеческих творений доказательств, которые служат для исторического обоснования христианских истин. Она не дает образа жизни и литературной деятельности богословских писателей, опуская биографию и библиографию, группирует догматическое содержание их творений по основным точкам зрения, излагает в связи, и таким образом создает систе­му традиционного религиозного учения. Следовательно, в "пат­ристике " индивидуальные особенности того или другого цер­ковного писателя лишаются обычной ценности, иногда получая характер даже случайного отклонения от нормы, причем вся сила сосредотачивается на принципиальном тождестве нравственного и догматического учения с библейско-христианскими первоосно­вами. От этой науки существенным образом отличается "патро­логия ", заключающая не только биографический и библиографи­ческий отдел, но и экзегетический, в котором излагается содер­жание отдельных произведений того или другого писателя и цельный образ его учения, с оттенением именно его индивиду­альных особенностей, характерно отличающих данного писателя и определяющих его место в истории богословской мысли, и эта сторона признается существенной составной частью науки, ко­торую она не может передать "истории догматов", так как в последней историческая сторона представляется не так подробно и обстоятельно и совершенно в другой форме, чем в патрологии. В патрологии история христианских догматов представляется хронологически, в связи с самой жизнью древней Церкви и в том самом порядке, в каком христианские догматы раскрывались в действительности, С другой стороны, в патрологии каждый христианский догмат рассматривается в связи со всей системой вероучения тех церковных писателей, у которых раскрывается этот догмат; между тем как "история догматов" оставляет эту связь в стороне и берет из учения известного отца только то, что он говорит о том или другом догмате в отдельности»². В этом определении Н. И. Сагарды область патрологической науки весьма четко отграничивается и от сферы «патристики», и от «истории догматов» - дисциплины, распространенной пре­имущественно в среде протестантов.

Следует еще отметить, что слово «патрология» нельзя пони­мать в узком смысле слова, т. е. как науку, занимающуюся ис­ключительно изучением творений одних отцов Церкви. В поле ее зрения попадают жизнь, творческая деятельность и богосло­вие всех церковных писателей, т. е. тех писателей, которые при­надлежали к Церкви и сознательно выражали церковное веро­учение. Поэтому понятие «патрология» является практически тождественным выражению «древнецерковная письменность» (или более широкому- «церковная литература»). Сам пред­мет данной науки, таким образом, предполагает богословскую оценку памятников данной письменности, что существенно отли­чает православную (и в значительной мере католическую) патро­логию от жанра «истории христианской литературы», в котором обычно подвизаются протестантские (отчасти и светские) ученые. Для последних абсолютно чужда церковная точка зрения на свой предмет, так как они включают в «историю христианской литературы», наряду с сочинениями церковных писателей, и про­изведения еретиков, не проводя между ними никакого различия. Тем самым грани определения «христианский» совершенно раз­мываются, и оно принимает довольно аморфный вид. Безусловно, отстраняясь от такого нецерковного подхода к христианской письменности, нельзя впадать и в противоположную крайность, т. е. в «грех сугубой дистинкции», ибо не всегда и во всем можно провести четкую границу «церковности» до ее самой ма­лейшей черты; иногда данную границу приходится как бы «наме­чать пунктиром». Это объясняется тем, что, во-первых, один и тот же христианский писатель в различные периоды своей жизни то был членом Церкви, то впадал в ересь или схизму (класси­ческий пример тому - Тертуллиан); во-вторых, у одного и того же христианского писателя некоторые взгляды весьма точно от­ражали соборное веросознание Церкви, другие же - не вполне согласовывались с ним или даже вступали в явное противоречие с соборным церковным разумом; в-третьих, соборное веросознание, будучи самотождественным по сущности, находилось (и находится) в процессе самораскрытия, предполагающем изме­нение форм церковного сознания; наконец, в-четвертых, ереси и еретические сочинения всегда вызывали реакцию церковных писателей, поэтому часто служили как бы «фоном» их деятель­ности и миросозерцания - без учета же подобного «фона» не­мыслимо и адекватное понимание жизни и учения отцов и учи­телей Церкви.   

В целом можно сказать, что «с точки зрения патристической среди писателей христианских различаются три группы: писатели христианские - христиане, но не принадлежавшие к Церкви Православной и не ее учение излагавшие в своих произведениях; писатели церковные - члены Церкви Православной, писавшие об ее учении, жизни, деятельности и т. д., произведения которых не получили в Церкви значения точного изложения церковного учения, и св. отцы Церкви - те из церковных писателей, произ­ведения которых признаны самой Церковью наиболее точным выражением хранимого ею учения»³. Первая группа как раз и представляет тот «фон» (о котором только что шла речь) для православной патрологической науки, оставаясь на периферии ее изысканий; вторая и третья группы являются непосредственным предметом ее изучения. Как история церковной письменности православная патрология исходит из того принципа, что эта «письменность резко отличается от светской своим религиозным, богословским характером, своим церковным содержанием- в ней самое существенное не форма, а содержание; а поэтому и различать произведения христианской письменности нужно именно по специфически богословскому ее содержанию, и, сле­довательно, с точки зрения ее богословской значимости»⁴. Этот подход православных ученых к патрологии коренным образом отличает данную науку от светской истории литературы. «Всеоб­щая  история  литературы   или   история  литературы   какой-либо

нации отмечает прежде всего художественно-эстетическую сто­рону. Но эта точка зрения неприменима к церковной литературе, потому что данная литература возникла не из литературно-эсте­тических, чисто художественных потребностей, а из практически-религиозных, церковных и богословских. Ее история протекает параллельно или, скорее, органически связана с историей Церк­ви, в особенности с церковным вероучением и церковной наукой. Произведения церковной литературы - не художественные про­изведения и не стремятся быть такими; церковная литература - не изящная литература, а изображение жизни и страданий, веры и надежды древней Церкви. Авторы ее - не "писатели" и "литераторы", а церковные мужи и богословы; они, за редкими исключениями, заботятся не о форме, а о содержании. Эстети­ческое развитие церковного стиля, если оно действительно имело место, не обусловливало собою общего хода развития этой лите­ратуры. Правда, проповеди отцов Церкви имеют риторическую сторону (например, у Иоанна Златоуста), гимны - поэтичес­кую, литургии - эстетическую сторону; некоторые отцы Церкви обнаруживали стремление к классическим формам выражения мыслей и чувств. Однако все это для хода развития церковной письменности имеет только случайное значение - интерес, какой имеют для нас эти произведения, существенным образом осно­вывается на их особенном содержании»⁵. «Отцы и учители Церкви», «церковные писатели». В раннехристианском словоупотреблении понятие «отец» обычно ассоциировалось с термином «учитель». Уже святой Апостол Павел намекает на это, говоря: «хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием» (1 Кор. 4, 15) ⁶. Святой Ириней Лионский также говорит: «Ибо если кто научен кем-либо, то он называется сыном учителя, а этот отцом его»⁷. Наконец и Климент Алек­сандрийский изрекает: «Слова суть порождения души. Поэтому мы называем тех, кто наставляет нас, отцами»⁸. Подобная не­разрывная связь двух понятий, доходящая почти до отождест­вления, прослеживается затем и в раннем монашестве, где слово «авва» подразумевало одновременно значения «духовного отца» и «учителя». Такое словоупотребление отчасти сохранилось и у нас, ибо мы говорим не просто об «отцах Церкви», но об «отцах и учителях Церкви». В то же время указанные понятия обрели в современном православном словоупотреблении некоторые оттенки различия, на которых хотелось бы остановиться.

Среди всех церковных писателей отцы Церкви занимают особое место. Об этом ясно говорит, например, преосвященный Филарет Черниговский: «Церковь Христова есть царство исти­ны и святости, основанное Христом Господом и силою Св. Ду­ха, действующего чрез избранных своих, всегда живое в членах своих... а высокая честь быть избранными орудиями Духа Божия предоставлена отцам Церкви». Они являются продолжателями дела свв. Апостолов: «это те преемники духа апостольского, ко­торые и могли по дарованиям богопросвещенного ума и хотели по благодатной чистоте души предлагать и предложили в писа­ниях чистую истину Христову, семя Божие, действующее во спасение»⁹.

Естественно возникает вопрос: кого из христианских писате­лей следует относить к «отцам Церкви»? Католические ученые и богословы выдвигают четыре основных критерия для опре­деления понятия «отцы Церкви»: 1) ортодоксальность учения, 2) святость жизни, 3) признание Церкви и 4) древность¹⁰. Данные критерии, за исключением последнего, признаются и православными патрологами. При этом, правда, следует огово­риться, что ни один из названных критериев нельзя рассматри­вать   с   узкоформальной   точки   зрения.   Например,   если   брать первый критерий, то необходимо учитывать, что хотя Богоот-кровенные истины христианства неизменны и даны нам в своей незыблемой полноте, восприятие и раскрытие их со стороны человека происходило во времени и постепенно. Человеческий ум в ходе истории как бы продвигался (и продвигается) к все боль­шей полноте познания и понятийного выражения этих истин. Как пишет архимандрит Сильвестр: «Бог постепенно приучал людей к постижению Откровения, как приучают живущих во тьме к свету». А поэтому Церковь в ходе земной истории своей «извлекает известные истины из Откровения и поставляет их пред глазами верующих, возводя их на степень догмата, т. е. истины уже непререкаемой». Вследствие этого деятельность Церкви «представляет собою, можно сказать, своего рода внут­реннюю, непрерывную диалектическую работу, клонящуюся, при желании оградить истины веры от всякого рода заблуждений, к более и более точному разъяснению и определению их для более прочного утверждения в сознании верующих»¹¹.

Данный процесс условно можно назвать процессом «догмати­зирования». Постепенность такой диалектической работы собор­ного разума Церкви заставляет нас быть осторожными в оценке взглядов того или иного отца и учителя Церкви, предостерегая против «анахронизма суждений». Например, если рассматривать триадологию доникейских отцов с точки зрения четко сформули­рованного учения о Святой Троице (нашедшего классическое выражение в известном «никео-цареградском символе»), то можно констатировать, что многие из этих отцов явно тяготели к субординационизму. Аналогичным образом в Христологии св. Кирилла Александрийского встречаются некоторые неточные формулировки, которые можно трактовать в «монофизитском» ключе. Кроме того, критерий «ортодоксальности» нельзя приме­нять узкоформально и в том плане, что все сказанное тем или иным отцом является истиной в последней инстанции. Ибо «писания отцов - человеческие произведения и существенно от­личаются от Священного Писания Ветхого и Нового Завета, которое богодухновенно, составлено под специальным воздей­ствием Св. Духа и потому должно рассматриваться и почитаться как  Священное  и  Божественное  Писание.   За  весьма  редкими исключениями, никто не смешивал произведений отцов Церкви с богодухновенными писаниями пророков и Апостолов, и такого смешения нельзя допускать без опасности запутаться в безвыход­ных противоречиях. Отсюда, при неизменном подчинении всегда живому, всегда непогрешимому авторитету Церкви, которая есть верная хранительница божественных обетований и всеобщего и непрерывного Предания, вытекает для нас известная свобода в изучении отеческих творений и заключающегося в них учения; отсюда же, не умаляя значения отцов, мы получаем возможность и право внести необходимые различия в оценку их учения»¹².

Поэтому, согласно мнению одного из первых русских пат­рологов, следует проводить различие между «погрешностями» и «заблуждениями», ибо они «не одно и то же. Иное дело погре­шать в таких истинах, которые, не будучи определены Церко­вью, могли быть изъясняемы так или иначе, - и совсем другое дело упорствовать против ясного определения всей Церкви. Первого рода ошибки нередко можно встретить у св. отцов, но отнюдь не погрешности второго рода. Погрешностей св. мужей не должно одобрять и упорно держаться их, точно также, как и упрекать их за оные, помня ту истину, что и святой человек, как человек, мог иногда ошибаться» ¹³.

Что касается второго критерия- святости жизни, то здесь следует остерегаться отождествления понятий «святость» и «безгрешность», ибо, как известно, только один Бог без греха. С одной стороны, нельзя забывать того, что отцы Церкви были людьми: в жизни их могли случаться падения, проступки и т. п., но своим подвигом покаяния, молитвы и доброделания они ис­купили их пред Господом, и Церковь единодушно признает их святыми. С другой стороны, некоторые еретики, например Несторий, по внешней стороне своей личной жизни приближа­лись к идеалу святости, однако это не позволяет причислять их к лику святых, ибо формальное применение только одного кри­терия не допускается соборным разумом Церкви. Вследствие чего «святость должна быть запечатлена блаженной кончиной в  общении  с   Церковью  или  даже  мученичеством  за   Христа.

Святость жизни свв. отцов служит а) ручательством духовной опытности их как руководителей в святой христианской жизни; б) основой их глубокого проникновения в истины христианского вероучения, по принципу Мф. 5,16; в) залогом их беспредель­ной преданности к истине и Церкви как церковных учителей и защитников интересов Церкви» ¹⁴.

Третий критерий - признание Церкви - является главным и решающим фактором в определении границ понятия «отцы Церкви». Впрочем, и здесь признание Церкви нельзя полностью отождествлять с канонизацией. Сонм святых на небесах - бесчислен, и не все святые горней Церкви, бывшие «тайными делателями Царства Божиего», известны нам, поскольку знаем мы лишь отчасти, и проникнуть в сокровенную суть великой тайны Церкви нам, пребывающим в «юдоли печали», не дано. Канонизация святых лишь только намечает контуры этой вели­кой тайны. Ибо «в отношении к некоторым лицам Церкви еще не довольно прошло времени, чтобы узнать волю Божию о них, прославляющую святых своих по своему усмотрению. Потому, если высокие качества известных лиц, их высокая образован­ность и подвижническая жизнь не подлежат сомнению и они пользуются уважением Церкви, хотя и не в числе святых: то, не дозволяя себе без воли Духа Божия называть их св. отцами, должны мы признавать их знаменитейшими учителями Цер­кви, иначе, следуя примеру Церкви, должны называть их бла­женными учителями, блаженными отцами и ставить вслед за св. отцами. - Таковы, например, п[атриарх] Фотий, Феофилакт Болгарский, Марк Ефесский» ¹⁵.

Четвертый же критерий (древность), выдвигаемый католиче­скими богословами, не признается, как отмечалось выше, право­славными патрологами. Исходя из него, католические ученые за­вершают собственно патрологию на греческом Востоке св. Иоан­ном Дамаскиным (начало VIII в.), а на латинском Западе - Исидором Севильским (VII в.). Православную же точку зрения на сей счет ясно выразил покойный отец Иоанн Мейендорф: «Наша Церковь учит, что Божественное Откровение не ограни­чено никакими хронологическими рамками. Дух Святой действует через людей  всех времен,  и  Церковь  "узнает"  в людях своих "святых отцов" не по причине древности, а руководствуясь сво­ей внутренней интуицией, на основании которой и формируется Предание»¹⁶. Вследствие этого наука патрология, собственно го­воря, не имеет конечного хронологического предела, или, если говорить более точно, данный предел устанавливается грядущим концом бытия этого тварного мира и человечества. Однако ис­ходя из чисто методических задач, хронологические рамки нашей работы будут ограничены, о чем речь пойдет ниже.

Таким образом, святые отцы Церкви суть «надежнейшие ру­ководители в деле религиозного знания; в их писаниях заключе­но апостольское Предание, посему все споры о вере, о правилах благочестия и благочиния церковного необходимо должны быть решаемы при свете святоотеческих писаний; но несомненным до­казательством истины служит только единодушное и согласное их учение, только сие учение всякому должно принимать за не­сомненное правило, а не всякую частную их мысль и не всякое их предположение и исследование. Церковь во все времена име­ла и имеет нужду указывать для своих чад такие сочинения, ко­торые могут служить предохранением от неверия, заблуждения и нравственных падений; и она во все времена тщательно отличала тех пастырей, которых Бог особенно ущедрил дарами Своей благодати, приуготовлял к борьбе с еретиками и одарил дарами премудрости и ведения; она принимала их писания с особенным уважением и предлагала их в руководство на будущие време­на» ¹⁷. Отмеченный в этом высказывании архимандрита Порфи­рия принцип «согласия отцов» (consensus patrum) имеет важ­нейшее значение для патрологии. Еще в V в. его достаточно четко сформулировал преп. Викентий Лиринский: «Но должно сносить суждения только тех отцов, которые, живя, уча и пре­бывая в вере и в кафолическом общении, свято, мудро, постоян­но, сподобились или с верою почить о Христе, или блаженно умереть за Христа. А верить им должно по такому правилу: что только или все они, или большинство их единомысленно при­нимали,   содержали,   передавали   открыто,   часто   непоколебимо, как будто по какому предварительному согласию межд собою учителей, то считать несомненным, верным и непререкаемым; а о чем мыслил кто, святой ли он или ученый, исповедник ли или мученик, не согласно со всеми или даже вопреки всем, то отно­сить к мнениям личным, сокровенным, частным, отличным (secretum) от авторитета общего, открытого и всенародного ве­рования; дабы, оставив древнюю истину вселенского догмата, по нечестивому обычаю еретиков и раскольников, с величайшей опасностью относительно вечного спасения, не последовать нам новому заблуждению одного человека»¹⁸.

Именно такое «согласие отцов» и делает их авторитетными выразителями Священного Предания. А «Предание - это Дух Христов, оживляющий Церковь и составляющий ее внутреннюю сущность. Подобно человеческому телу, оживляемому душой, и Тело Христово оживляется живущим в Нем Духом Христо­вым» ¹⁹. Естественно, что святоотеческие творения не объемлют всю полноту церковного Предания, а представляют собой только часть его, наряду с постановлениями Вселенских соборов, бого­служением, церковными обычаями и т. д. Кроме того, творения святых отцов суть памятники церковной письменности, а в Цер­кви письменное Предание всегда вторично по отношению к устному Преданию. Ведь «Христово Предание, живущее и проповедуемое в Церкви пастырями и учителями, только мало-помалу записывается, чему в Библии положено как бы идеально совершенное начало, первообраз. Православно-вселенская Цер­ковь, как благодатная таинница истины Христовой, вдохновляе­мая и руководимая Духом Святым, всегда создает особую пись­менность, целый и целостный ряд словесных памятников непогре­шимого Предания, коренящегося в ее религиозно-православном самосознании. Таким образом, в Церкви и Церковью всегда за­писывается только некоторая часть из того, что составляет рели­гиозную сущность ее бытия и жизни всех истинно верующих христиан. Очевидно, что не все богооткровенное учение, не вся религиозная жизнь, не весь, так сказать, догматико-канонический "материал   веры"   (Glaubenstoff),   находящийся   и   живущий   в Церкви, вполне и всецело выражается и запечатлевается в пись­менных творениях и словесных памятниках церковных»²⁰. Разуме­ется, это отнюдь не умаляет значения данных творений, посколь­ку письменное Предание является существенной и неотъемлемой частью всего Священного Предания.

Сложнее и запутаннее обстоит дело с обозначением «учители Церкви». На католическом Западе в 1298 г. декретом папы Бонифация из числа прочих отцов были выделены четыре - Амвросий, Иероним, Августин и папа Григорий Великий (Двое­слов); они получили почетное наименование «высокочтимых учи­телей Церкви» (egregii doctores ecclesiae), «учителей Церкви по преимуществу» (doctores ecclesiae per eminentiam) или «великих отцов Церкви». Затем к этим «преимущественным учителям Церкви» были причислены еще четыре восточных отца: Афана­сий Великий, Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. Позднее титул просто «учителей Церкви» (doctores ecclesiae) усвоили целому ряду как восточных (Кириллу Иеру­салимскому, Кириллу Александрийскому, Иоанну Дамаскину), так и западных церковных писателей (Иларию Пиктавийскому, Льву Великому, Фоме Аквинату, Бернару Клервоскому, Петру Дамиани и др.) ²¹. А «в православной Церкви и у православных патрологов наименование "учители Церкви" не имеет устойчиво­го и строго определенного значения. Иногда оно прилагается как особенно почетный титул ("великий вселенский учитель") к знаменитейшим из отцов Церкви (Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоусту); большей же частью употреб­ляется   в   отношении   к   наиболее   выдающимся   из   церковных писателей, которые не удостоены Церковью почетного звания "отцов Церкви", но известны своими высокими качествами, исключительной образованностью, подвижнической жизнью и пользуются уважением в Церкви, хотя и не в числе святых (например, Климент Александрийский, Ориген, Иероним, Авгу­стин, Феодорит Кирский), и по своему значению близки к отцам, стоя в тесной связи с ними. Впрочем, каких-нибудь определенных указаний в этом отношении не выработано, почему у нас отцам Церкви противополагаются просто церковные писа­тели, т. е. такие писатели, которые не имеют некоторых свято­отеческих свойств, - не отпечатлели в своей жизни и сочинени­ях в совершенной чистоте и целости преданной веры Церкви, но до конца жизни пребывали в духовном общении с Церковью и т. п., каковы, например, названные Климент Александрийский, Ориген, Тертуллиан, Лактанций, Евсевий Кесарийский, Иеро­ним, Августин, Феодорит Кирский и др. Одни из них самою Церковью по какому-либо поводу выделены из ряда отцов (Ев­севий Кесарийский на VII Вселенском соборе), ошибки других выяснены были при точной формулировке церковного учения (на­пример, мнения Оригена), об иных Церковь не высказала своего суждения или не признала их святыми и прославленными» ²².

Именно отсутствие четких критериев в определении понятия «учители Церкви» приводит иногда к некоторому расхождению в мнениях среди православных патрологов. Например, С. Л. Епифанович, в отличие от Н. И. Сагарды, на сей счет высказывается так: «Надо заметить, что у нас неправильно называют "учителя­ми" церковных писателей, которые погрешали в истории и не удостоены имени св. отцов, между тем как наименование "учи­тель Церкви" более почтенно, чем "отец Церкви", и усвоено немногим из них, которые были корифеями и вождями в борьбе против ересей. Гораздо правильнее поэтому всех, не причислен­ных к лику отцов, называть "писателями церковными" (eccle-siastici scriptores). К ним неприложимы признаки отцов Церкви, главным образом по отсутствию Православия в их воззрениях по некоторым пунктам учения и, следовательно, по отсутствию общения с Церковью. Авторитет за ними Церковью не признает­ся, причем это непризнание их выражается или в форме остав­ления   их   без   внимания   при   перечне   свидетелей   Священного Предания и непринятия в святцы, или в форме открытого отвержения» ²³. Однако, на наш взгляд, подобная точка зрения представляет определенную крайность, особенно в отношении древнейшего периода церковной письменности. Дело в том, что некоторые из названных христианских писателей (Климент Алек­сандрийский, Ориген) исполняли особое церковное служение в качестве «дидаскалов» и воспринимались Церковью именно как «учители». Учитывая такую специфику древнейшего периода церковной литературы (которая, следует заметить, проявлялась достаточно часто и в позднейшие эпохи, вплоть до наших дней), вероятно, возможно применять название «учитель Церкви» к тем христианским писателям, которые подвизались на великом поприще церковного учительства ²⁴.

Необходимо подчеркнуть, что «и церковные писатели, не имеющие церковного авторитета, равного святоотеческому, также должны быть предметом тщательного и обстоятельного изучения в патрологической науке. И необходимость этого основывается, прежде всего, на том, что деление на отцов Церкви и просто церковных писателей возможно только в отвлечении, когда цер­ковный писатель оценивается как личность, выделенная из обще­го хода церковной жизни и особо рассматриваемая в отношении к ее личным достоинствам, твердости в вере и непоколебимой преданности учению Церкви; но такого деления нельзя произвес­ти, если живо представить себе широкое, часто бурное, течение жизни древней Церкви; здесь непрестанно сменяются отцы Цер­кви писателями церковными, одни влияют на других, все прини­мают деятельное участие в жизни Церкви, в ее борьбе с внеш­ними и внутренними врагами веры, в раскрытии и обосновании христианской истины, и нет возможности точно расчислить, что должно отнести на счет литературной деятельности признанных отцов Церкви, с одной стороны, и церковных писателей, с дру­гой. Достаточно вспомнить о том влиянии, какое имел церков­ный писатель Тертуллиан на отца Церкви Киприана, Ориген - на выдающихся отцов Церкви IV в., блаж. Августин - на бого­словов западной Церкви. Далее, церковные писатели - богосло­вы и образованнейшие мужи христианской древности - оказали сильное и весьма важное влияние на раскрытие внутреннего со­держания христианства, углубление и формирование церковного учения; в подтверждение этого можно указать на Климента Александрийского, Оригена, Августина, Феодорита Кирского. Наконец, и как исторические свидетели о вере и жизни Церкви своего времени церковные писатели имеют весьма важное значе­ние. Что касается, так сказать, юридического права на при­влечение к изучению и произведений церковных писателей, не провозглашенных Церковью в качестве "отцов", то оно в до­статочной степени обосновывается на том историческом факте, что православная Церковь ни разу не ставила своею нарочитою задачей определить церковное значение всех церковных писате­лей и степень точности выражения ими церковного учения». Поэтому «патрологическая наука не должна наперед устанавли­вать определенного выбора между произведениями древнецер­ковной письменности и одни исследовать, а другие отвергать; все сохранившиеся памятники древнецерковной письменности, весь литературно-исторический материал, оставленный членами древней Церкви, необходимо изучить с той подробностью и обстоятельностью, каких требует значение его в целом и отдель­ных частях»²⁵. Этому подходу к церковной письменности, ясно сформулированному Н. И. Сагардой, мы и постараемся следовать в нашем курсе патрологии.

 

2. Издания и переводы творений отцов Церкви и памятников церковной письменности

Изобретение книгопечатания в XV в., а также интерес к произведениям классической древности (включая и христиан­скую древность), характерный для гуманистов эпохи Ренессанса, послужили главными причинами появления первых изданий свя­тоотеческих творений ²⁶. В конце XV в. И. Хейнлен (J. Heynlin) первый высказал идею издания творений четырех латинских «великих учителей Церкви», а И. Амербах частично осуществил эту идею, выпустив в свет сочинения св. Амвросия Медиолан­ского и ряд творений (Opera) блаж. Августина (1492; 1506). Вслед за ними последовала публикация «патристических анто­логий» И. Зигхарда (Antidotum contra diversas omnium fere saeculorum haerese; 1528) и Г. Герольда (Orthodoxographa; 1555). Стали появляться и достаточно монументальные издания, нося­щие названия «Библиотек святых отцов»; первый опус такого рода в 9 томах появился в Париже в 1575 г. (Sacra BibHotheca sanctorum Patrum supra ducentos... per Marguarinum de la Bigne). За ним последовали «Большая Библиотека» (Magna BibHotheca veterum Patrum et antiquorum scnptorum ecclesiasticorum; 14 то­мов; Кёльн, 1618) и «Самая большая Библиотека» (Maxima Bibliotheca veterum Patrum et antiquorum scnptorum ecclesiasti-corum; 27 томов; Лион, 1677). В двух последних изданиях был принят хронологический принцип печатания творений цер­ковных писателей, но их существенным недостатком было то, что греческие отцы Церкви издавались лишь в латинском пере­воде. Указанный недостаток попытались исправить Ф. дю Дюк (F. du Duс), издавший в Париже в 1624 г. два тома некото­рых сочинений греческих церковных писателей в оригинале с латинским переводом, и Ф. Комбефи (два аналогичных издания; 1648 и 1672).

Эти и прочие издания XVI-XVII вв. подготовили почву для серьезного начинания так называемых «мауристов», связанного с созданием французскими бенедиктинцами в 1618 г. в Париже конгрегации святого Мавра. Основным делом этой конгрегации была публикация текстов творений отцов и учителей Церкви: начавшись в 1679 г. изданием трудов блаж. Августина, публи­кация закончилась в 1778 г. выходом в свет первого тома произведений св. Григория Богослова, охватив большинство самых   выдающихся   авторов   христианской   древности.    Среди мауристов - этих подлинных подвижников науки - можно назвать имена Ж. дю Фрише (издавшего творения св. Амвро­сия), Р. Массье (выпустившего в свет произведения св. Иринея Лионского), Б. де Монтфакона (творения свв. Афанасия Вели­кого и Иоанна Златоуста) и др. Мауристы имели много пре­емников, из которых наиболее выдающимся можно признать А. Галланда (1709-1779), выпустившего в Венеции обширную «Библиотеку древних отцов» (Bibliotheca veterum Patrum antiquorumque smptorum ecclesiasticorum [graeco-latma]; 14 то­мов ее появились в 1765-1781 гг.). В первой половине XIX в. важное значение приобрели издания памятников церковной пись­менности, осуществленные кардиналом и префектом Ватиканской библиотеки А. Маи (ум. 1854). Он выпустил в свет три серии таких памятников: «Новое собрание древних писателей» {Scriptorum veterum nova collectio; 10 томов; Рим, 1825-1838), «Римский сборник» (Spicilegium romanum; 10 томов; Рим, 1839-1844) и «Новая Библиотека отцов» (Nova patrum Bib­liotheca; 9 томов; Рим, 1852-1888). Данная серия была за­вершена уже после смерти А. Маи . Все начинания подобного рода создали хорошие условия для выхода в свет эпохального труда аббата Ж.-П. Миня (1805-1875).

Его жизнь совпала с той «реставрацией католицизма», кото­рая началась во Франции после печально знаменитой революции и достигла апогея ок. 1860 г.²⁷ Сам Ж.-П. Минь являлся ярким представителем данной «реставрации», подвизаясь на ниве ду­ховного просвещения и как пастырь, и как журналист, и как издатель²⁸. Венцом его просветительской, научной и издатель­ской деятельности можно считать две монументальные серии «Патрологий». Латинская «Патрология» (Париж, 1844-1855) включает 221 том, хронологически доведена до времени папы Иннокентия III (ум. 1216); греческая «Патрология» (Париж, 1857-1866) включает 161 том, освещает период до середины XV в. (до Флорентийского собора 1438-1439). По полноте охвата наследия христианских авторов и грандиозности пред­принятого  дела  издание  Миня  остается  непревзойденным  и  по сей день. Естественно, что столь огромное предприятие потре­бовало привлечения многих соработников; из наиболее ревно­стных и трудолюбивых сотрудников Миня следует упомянуть П.-Л.-П. Геранже, Ж.-Б. Питру и П. Драша (обращенного раввина, ставшего горячим проповедником учения Христова) ²⁹. Высоко оценивая значение монументального труда аббата Миня, необходимо отметить и некоторые его существенные недостатки. По словам Н. И. Сагарды, «Минь не был ученым издателем и научных целей не преследовал: он не ставил задачей издавать неизданных авторов и не устанавливал критически текста, - он перепечатывал только старинные авторитетные издания, обычно полагая в основу лучшее бенедиктинское издание, более полное и авторитетное сравнительно с другими, и присоединяя, где было нужно, недостающие в нем творения из позднейших из­даний. Таким образом, Минь повторил недостатки прежних изданий, увеличив только погрешности. Кроме того, и это из­дание не представляет совершенно полного собрания церковных писателей» ³⁰.

Данные недостатки труда Миня, а также совершенствование методов работы патрологов и филологов имели следствием тот факт, что, начиная со второй половины XIX в., на Западе по­является ряд патрологических серий, основывающихся на тща­тельном изучении рукописной традиции и учете всех известных рукописей (так называемые «критические издания»). Именно на основе детального анализа всех сохранившихся рукописей, позво­ляющих восстановить изначальные (или близкие к изначальным) тексты произведений древнецерковных писателей, началось изда­ние латинских христианских авторов в Вене с 1866 г., получив­шее название «Венский корпус» (Corpus scnptorum ecclesiasti-corum latinorum);, вышло в свет около 70 томов, охвативших значительную часть латинской церковной письменности (творе­ния блаж. Иеронима, блаж. Августина и др.). Несколько позд­нее (с 1897 г.) в Берлине под руководством известного про­тестантского  богослова  и ученого  А. Гарнака  стала  издаваться серия «Греческие христианские писатели первых трех веков» (Die gnechischen christlichen Schnftsteller der ersten drei Jahrhun-dert); затем ее название несколько изменилось: «Греческие хри­стианские писатели первых веков», а в связи с этим изменился и хронологический диапазон охватываемых авторов. Она продол­жается до настоящего времени: было издано более 50 томов ее, включающих сочинения св. Ипполита Римского, Климента Алек­сандрийского, Оригена, св. Епифания Кипрского и др. Данный «Берлинский корпус» отразил отмеченный выше подход про­тестантских ученых к «истории христианской литературы», ибо в нем, наряду с сочинениями церковных писателей, публикуются и произведения еретические, например коптские гностические трактаты (в переводе на немецкий язык).

В XX в. напряженная текстологическая и филологическая работа патрологов не иссякает, а наоборот, занимает все более ведущее место в общем «преуспеянии» патрологических иссле­дований. Так, в 50-х гг. XX в. бенедиктинцами аббатства Ште-енбрюгге (Steenbriigge) в Бельгии начато грандиозное издание, своего рода «новый Минь», получившее название «Свод христи­анских авторов» (Corpus Chnstianorum). Этот свод включает в себя четыре серии. Латинская серия (Series Latino) по плану должна охватывать произведения латинских христианских авто­ров первых восьми столетий и содержать 250 томов; издание ее наиболее продвинулось и вышло уже более 180 томов. Вторая серия под названием «Средневековое продолжение» (Continuatio Mediiaevalis)  непосредственно примыкает к первой и должна охватить период с VIII до XII вв.; появилось уже около 70 то­мов этой серии. Третья серия, наиболее интересная для нас, - греческая (Series Graeca). Цель ее- критическое издание после-никейских греческих христианских писателей (которые не вошли в «Берлинский корпус»). Вышло в свет около 30 томов этой серии; среди прочих здесь изданы творения св. Амфилохия Иконийского, Диодора Тарсийского, преп. Максима Исповед­ника и др. Наконец, четвертая серия - «апокрифическая» (Series Apocryphorum); в ней изданы апокрифические «Деяния Иоанна», «Армянские деяния Апостолов» и др.

Не менее важным и грандиозным начинанием, чем бельгий­ский «Свод», представляется французская серия «Христианские источники» (Sources chretiennes), в которой появилось уже более 400 томов.   Будучи   серьезным   научным   изданием,   эта   серия 25 ставит перед собой и более широкие задачи: предоставить в распоряжение подготовленных читателей сокровища христиан­ской письменности. Наряду с текстом оригинала здесь приво­дится параллельный французский перевод; кроме того, каждый том, как правило, снабжен обширным предисловием и подроб­ными комментариями. В этой серии увидели свет произведения не только греческих и латинских авторов (хронологический диапазон которых весьма широк: от II до XV вв.), но и некоторых сирийских: Афраата Персидского Мудреца, Иоанна Апамейского, Филоксена Мабуггского и др. (они издаются только в переводе на французский язык). Помимо названных значительных патрологических серий, на Западе тексты творе­ний святых отцов издаются и во множестве других серий. Среди них можно отметить такое солидное издание, как «Тейбнеровская библиотека» (Bibliotheca Scnptorum Craecorum et Romanorum Teubnenana), в котором появился критический текст «Посланий» и «Амфилохий» патриарха Фотия Констан­тинопольского, а также «О природе человека» Немесия Эмесского; серию «Патристические тексты и исследования» (Painstische Texte und Studien), где, например, недавно увидело свет критическое издание «Ареопагитик»; так называемую «Лёбовскую классическую библиотеку» (The Loeb Classical Library) и др.

В конце XIX- XX вв. большое значение придается изданию сочинений восточных христианских писателей. Так, в 1894 г. в Париже начато издание «Сирийской патрологии» (Patrologia Syriaca), но по ряду причин оно было прервано (вышло в свет только 3 тома). Более успешно продвигается «Восточная патро­логия» (Patrologia Orientalis), начатая в 1907 г. также в Пари­же (вышло более 30 томов). Однако самым монументальным изданием является «Свод восточных христианских писателей» (Corpus Scnptorum Chnstianorum Onentalium), который включа­ет в себя шесть серий: сирийскую, коптскую, арабскую, армян­скую, грузинскую и эфиопскую. Начиная с 1903 г. в Париже издано более 100 томов этого «Свода». Наконец, нельзя не ска­зать, что в XIX- XX вв. появилось множество переводов тво­рений отцов и учителей Церкви на современные западно­европейские языки. Из огромной массы подобного рода изданий можно выделить такие английские серии, как «Доникейская христианская   библиотека»   (The Ante-Nicene   Chnstian   Library;

24 тома, 1866-1872) и «Избранная библиотека никейских и посленикейских отцов христианской Церкви» (A Select Library оf Nicene and Post-Nicene Fathers of the Chnstian Church). He уступает им и такая немецкая серия, как «Библиотека отцов Церкви» (Bibliothek der Kirchenvater), которая выходила в несколько этапов: сначала 80 томов (1869-1888), затем 61 том (1911-1930) и позднее еще 20 томов (1932-1939). Все указанные издания и множество других послужили и служат твердым фундаментом для всестороннего и глубокого изучения святоотеческого наследия.

 

3. Основные этапы развития патрологии. Русская патрологическая наука

 

Первые шаги патрологической науки.

Истоки патрологии можно обнаружить в достаточно глубокой христианской древно­сти. Уже в известном труде «отца церковной истории» Евсевия Кесарийского содержится весьма обширный патрологический ма­териал, ибо Евсевий стремился написать такую церковную исто­рию, которая одновременно была бы и историей церковной лите­ратуры ³⁰. В распоряжении Евсевия были богатые сокровища Иерусалимской и Кесарийской библиотек, где хранились писа­ния древних отцов и учителей Церкви ³¹ а поэтому его сведения о памятниках первохристианской письменности приобретают пер­востепенное значение, поскольку многие из них впоследствии были утеряны.

Если произведение Евсевия являет собой как бы изначальный синтез церковно-исторической науки и патрологии, то первой попыткой создания собственно «патрологического труда» можно считать «Книгу о знаменитых мужах» блаж. Иеронима Стри-донского. В ней блаж. Иероним являет себя «пионером в сфере истории богословской литературы»³². Это произведение (De viris illustnbus) имело еще и другое название: «О церковных писате­лях» (De scnptonbus ecclesiasticis). Оно заимствовано блаж. Иеронимом у римского автора Светония Транквилла,  в  начале II в. описавшего жизнь и сочинения наиболее ярких представи­телей римской словесности ³³. Свою книгу блаж. Иероним создал в 392 г. В предисловии, обращаясь к другу и покровителю пре­фекту Декстру, он так определяет ее задачи: «Ты советуешь мне, Декстр, чтобы я, следуя примеру Транквилла, изложил по порядку сведения о церковных писателях и чтобы то, что он сделал в перечне знаменитых мужей языческой древности, я сде­лал относительно наших, то есть чтобы я кратко изложил тебе сведения о всех оставивших потомству какие-либо из сочинений священного содержания, начиная от страдания Христа до четыр­надцатого года императора Феодосия». Указывает блаж. Иеро­ним и на трудности своей задачи, сравнивая себя с языческими писателями, создававшими подобного рода труды: «Мое и их положение неодинаково. Ибо они, раскрыв древние исторические сочинения и летописи, могли как бы с обширного луга сплести не малый венок своего творения. Что же могу сделать я, кото­рый, не имея в этом деле никакого предшественника, должен следовать наихудшему, как говорится, руководителю - самому себе, - хотя Евсевий Памфилов в десяти книгах Церковной ис­тории оказал нам весьма важное пособие и хотя книги каждого из тех, о которых мы намерены писать, часто свидетельствуют о времени жизни своих авторов?» Наконец, блаж. Иероним наме­чает и апологетическую цель своей книги: «Итак, пусть узнают Цельс, Порфирий, Юлиан, неистовствующие против Христа псы, пусть узнают их последователи (которые думают, что Цер­ковь не имела никаких философов и ораторов, никаких учите­лей), сколь многие и великие мужи ее основали, создали и укра­сили; пусть перестанут они укорять нашу веру в деревенской только простоте и пусть лучше сознаются в своем невежестве» ³⁴. Произведение блаж. Иеронима состоит из 135 глав, каждая из которых посвящена какому-либо знаменитому мужу христианской древности, начиная от святых Апостолов и Евангелистов; закан­чивает сочинение блаж. Иероним сведениями о собственной ли­тературной деятельности.  В «Книге» упоминаются и три иудея:

Филон Александрийский, Иосиф Флавий и Иуст Тивериадский (первых двух древнецерковные писатели вообще считали «сво­ими»), а также некоторые писатели сомнительной, с православ­ной точки зрения, репутации: Вардесан, Новациан и Евномий. Сведения о греческих христианских писателях блаж. Иероним заимствует, в основном, у Евсевия; причем такое заимствование осуществляется не всегда корректно и допускается ряд ошибок. Однако начиная с IV в. Иероним вполне самостоятелен, хотя и здесь не избегает погрешностей. Несмотря на ошибки и погреш­ности, труд блаж. Иеронима имеет, несомненно, первостепенное значение, ибо является первым «патрологическим очерком» в ис­тории христианской письменности и содержит массу ценнейших свидетельств.

Значение данного труда блаж. Иеронима определяется еще и тем, что на протяжении более тысячи лет он был образцом для множества подобных произведений средневековых авторов (именуются иногда «номенклаторами»), обычно также носящих название «О знаменитых мужах». Первым «продолжателем Иеронима» стал пресвитер Геннадий Марсельский (ум. ок. 480), который в 91 главе своего произведения охватил творения цер­ковных писателей с конца IV в. до последней четверти V в. В рукописной традиции его труд обычно присоединялся к книге блаж. Иеронима в качестве ее второй части. Затем появилось сочинение «О знаменитых мужах» архиепископа Исидора Севильского (ум. 638), повествующее преимущественно об испан­ских христианских писателях; к нему сделал дополнение ученик Исидора Ильдефонс Толедский (ум. 667). Беда Достопочтенный (673-735) как бы завершает активный период просветительской и ученой деятельности в области изучения христианской древно­сти, характерной для раннего средневековья. Правда, его знаме­нитый труд «Церковная история англов», а также несколько житий английских святых относятся, во-первых, скорее к сфере истории Церкви, чем к собственно патрологии, а во-вторых, име­ют преимущественно «местное» значение, описывая церковную жизнь этого далекого уголка Римской империи³⁵. После же Беды, в связи с общими историческими катаклизмами, сопровождав­шимися затуханием культурной деятельности, на средневековом Западе преемственность подобного рода «патристических опусов» прерывается на несколько веков. Лишь в XII в. вновь появляют­ся продолжатели дела блаж. Иеронима, такие как бенедиктинский монах Зигеберт (ум. 1112), пресвитер Гонорий Августодунский (ум. ок. 1150), аббат Иоанн Тритенгейм (ум. 1516) и др. Что касается греческого Востока, то здесь, помимо перевода на греческий язык упомянутой книги блаж. Иеронима (он был осуществлен анонимом в период VII- IX вв.), можно назвать только один труд, освещающий историю древнецерковной лите­ратуры, - это знаменитая «Библиотека» Константинопольского патриарха Фотия. Она представляет собой сборник «конспектов» прочитанных патриархом произведений как христианских, так и языческих авторов. Всего «Библиотека» содержит 280 таких «конспектов» («кодексов»), сопровождаемых обычно критичес­кими ремарками патриарха, относящимися к содержанию и ли­тературной форме этих произведений, а также к характеру миро­созерцания их авторов. Данный труд патриарха Фотия имеет важнейшее значение для патрологической науки, ибо он сохра­нил ценные сведения о тех памятниках церковной письменности, которые ныне утеряны.

 

Развитие патрологической науки на Западе (XVII- XX вв.). В новое время, начиная с XVII в., патрология по­степенно конституируется как самостоятельная наука, хотя про­цесс обретения ею «индивидуального лика» протекал достаточно сложно. Два фактора сыграли решающую роль в становлении научной патрологии. Первый - появление уже упоминавшихся печатных изданий творений древнецерковных писателей и отцов Церкви, которые заложили фундамент для «патрологических штудий». Второй фактор - полемика между католиками и протестантами, в которой патрология, подобно церковно-исто­рической науке, играла весьма видную роль, ибо, отталкиваясь от «схоластической рутины», протестанты стремились обосно­вать свой раскол /обращением к «чистым истокам христианской древности», в том числе к творениям древнехристианских пи­сателей. Поэтому у протестантов возникает такая дисциплина, как «историческое богословие» (theologia historica), которая со второй половины XVII в. получает название «патристического богословия» (theologia patristica). Именно в рамках данной дисциплины появляются обобщающие труды типа «Патрологии» И. Зерхарда (1653) и И. Хюльсеманна (1670), «Греческая Биб­лиотека»   (1790-1809;  12 томов)   и   «Латинская   Библиотека»  (1754;   6 томов)   И. Фабриция,   «Патристическая   Библиотека» И.-Г. Валха (1770) и др.

«Возврат к отцам Церкви» во многом определил также като­лическое богословие и науку XVII-XVIII вв. Отход от мертвя­щей рутины поздних эпигонов схоластики здесь наметился уже в XV в., а активная деятельность по изданию святоотеческих тво­рений ускорила этот процесс. В результате у католиков появля­ется первый серьезный патрологический труд Р. Беллармино - «Книга о церковных писателях» (Рим, 1613; впоследствии он был дополнен Ф. Ляббе: Париж, 1660). Затем выходит в свет монументальное произведение сорбоннского профессора Л.-Е. дю Пена (L.-E. du Pin) «Новая Библиотека церковных авторов» (Париж, 1686-1711; 47 томов), использовавшего методы исто­рической критики, что вызвало реакцию недовольства в консер­вативных католических кругах, поведшую к наложению запрета на это многотомное исследование. В противовес дю Пену бене­диктинец Р. Гейллье (R. Geillier) создает «Общую историю свя­щенных и церковных авторов» (Париж, 1721-1763; 23 тома), в которой прослеживается строго католический взгляд на исто­рию церковной письменности. Нельзя не упомянуть солидные труды немецких католических исследователей: «Анализ творений святых отцов и церковных писателей» (1780-1796; 18 томов) Д. Шрама и «Богословско-критическая история жизни, творений и учения святых отцов и прочих церковных писателей» (1783- 1799; 13 томов) Г. Люмпера - оба труда написаны на латин­ском языке.

XIX в. знаменуется, с одной стороны, множеством открытий неизвестных дотоле произведений древнецерковной литературы (так называемый «Философумен», или, более точно, «Опровер­жения всех ересей» св. Ипполита Римского, «Дидахе» и пр.), а с другой - определенной переориентацией патрологических ис­следований, прежде всего в протестантском ученом мире. Здесь «патрология» (или «патристика») постепенно исчезает как само­стоятельная научная дисциплина, уступая место «истории древ­нехристианской литературы». Дух суетно-неуемного «критическо­го разума», разъедающего, подобно кислоте, всю протестантскую культуру XIX в., излился и на эту церковно-историческую и богословскую дисциплину. Находя повсюду неисчислимые про­тиворечия во взглядах различных древнецерковных писателей, протестантские ученые пришли к выводу, что нет и в принципе не может быть цельного «богословия отцов»; возможно только изучение памятников древнехристианской письменности с чисто историко-литературной точки зрения, исключающей их богослов­скую оценку. Именно такой подход обнаруживается, например, в «Истории древнехристианской литературы первых трех веков» Г. Крюгера³⁶. Впрочем, хотя протестантские ученые и выплески­вали из ванны вместе с грязной водой ребенка, это отнюдь не означает, что их труды полностью лишены всякого значения. В данном плане можно отметить, например, фундаментальное исследование А. Гарнака «История древнехристианской литера­туры до Евсевия» и его органичное продолжение «Хронология древнехристианской литературы» (всего 5 томов, вышедших в 1893-1904 гг., затем неоднократно переиздававшихся). А. Гарнаком также была начата в конце XIX в. серия «Тексты и исследования по истории древнехристианской литературы», про­должающаяся и доныне; в ней появились как публикации от­дельных памятников древнецерковной письменности, так и их монографические исследования, вкупе с различными сборниками статей (в настоящее время вышло в свет около 140 выпусков этой серии).

  В отличие от протестантских ученых, католические иссле­дователи остались верными традициям предшествующих патро­логических изысканий. Некоторое время понятия «патрология» и «патристика» являлись у них взаимозаменяемыми, о чем сви­детельствует, например, «Учебник патрологии и патристики» И. Ниршля (1881-1885; 3 тома). Затем слово «патристика» постепенно выходит из католического научного обихода, заме­няясь порой на «историю древнецерковной письменности» или «историю древнехристианской литературы» (последнее выраже­ние, хотя внешне и напоминает аналогичный «протестантский жанр», по внутреннему своему смыслу является тождественным «патрологии», т. е. предполагает богословскую оценку произве­дений). В конце XIX - первых десятилетиях XX вв. католи­ческие исследователи уверенно занимают лидирующее место в области патрологии. Помимо многочисленных конкретных исследований, выходят в свет и такие обобщающие патроло­гические   труды,    как   пятитомная    «История   древнецерковной литературы" О. Барденхевера (выдержавшая несколько изданий),трехтомная «Патрология и история богословия» Ф. Кайре (F. Сауге), трехтомная «История греческой христианской лите­ратуры вплоть до конца IV в.» А. Пюеша и др. В XX в., особенно в последние десятилетия, у католических патрологов можно наблюдать определенную тенденцию переноса центра тяжести научной деятельности на более тщательное издание памятников древнецерковной письменности и связанное с ним детальное изучение рукописной традиции. Все большее внимание уделяется монографическим исследованиям отдельных патроло­гических проблем.

Мощная и солидная традиция католической патрологии по­родила в XX в. целую плеяду выдающихся ученых, пора­жающих своей многосторонней эрудицией, таких как Г. Барди, М.Ришар, Ж. Даниелу и пр. Крупнейшие католические бого­словы, например Г. де Любак и Г.-У. Бальтазар, стремятся ос­новывать свои богословские построения на фундаменте прочного знания святоотеческого Предания, а поэтому и сами предстают как вполне профессиональные патрологи. Итоги тщательного исследования различных областей истории древнецерковной письменности подводятся в таких классических учебниках, как «Патрология» И. Кастена (три тома изданы самим автором, четвертый том подготовлен после кончины Кастена его учени­ками) и «Патрология» Б. Альтанера и А. Штуйбера (весьма ценная с библиографической точки зрения). Впрочем, конста­тируя ведущее значение католической патрологии в XX в., нельзя не отметить того факта, что и современные протестант­ские ученые добились ряда важных успехов в области изданий святоотеческих творений (например, публикация вновь найден­ных творений преп. Макария Египетского), в сфере изучения жизни, творчества и миросозерцания отдельных отцов и учи­телей Церкви (серия работ В. Фёлкера, посвященных Клименту Александрийскому, Оригену, св. Григорию Нисскому, преп. Максиму Исповеднику, преп. Иоанну Лествичнику, преп. Симе­ону Новому Богослову, Николаю Кавасиле), а также в осмыс­лении основных тенденций развития святоотеческого богословия («История раннехристианских учений» Д.-Н. Келли, «Филосо­фия отцов Церкви» Г. Вольфсона и «Христианская традиция» Я. Пеликана). Подводя итоги данному краткому и очень схематичному  обзору,   можно  сказать,   что  в  настоящее   время возникает настоятельная необходимость в создании обобщаю­щего труда по истории патрологической науки, который бы по­зволил оценить в полной мере результаты многовековых усилий ее подвижников.

 

Русская патрологическая наука. Естественно возникает вопрос: как на фоне такой активной издательской, переводческой и исследовательской деятельности западных ученых выглядит русская патрологическая наука? Отвечая на него, сразу следует сказать, что святоотеческая традиция является основой всей русской православной культуры. Об этом свидетельствует уже то, что большинство памятников древнерусской письменности (более 90%)являются произведениями, переведенными с греческого языка, и значительную часть их составляют творения отцов Церкви. Уже в домонгольский период были переведены некото­рые творения свв. Иоанна Златоуста, Григория Богослова и других свв. отцов; большое распространение получили различные сборники («флорилегии»), состоящие в основном из святооте­ческих цитат (самый ранний из известных - «Изборник Свято­слава», 1073). В ходе последующего развития русской культуры такая переводческая деятельность практически почти не преры­валась, хотя интенсивность ее была неодинаковой в различные века. Особенно активной она стала в XIX в. Когда в 1821 г. при Петербургской Духовной Академии возник периодический журнал «Христианское Чтение», в нем регулярно стали печа­таться переводы святоотеческих творений. Но наиболее эпохаль­ным событием явилось, конечно, издание серии «Творения святых отцов в русском переводе». Идея серии созревала по­степенно и потребовала для своей реализации определенного времени. Одним из первых высказал ее архимандрит Никодим (Казанцев) (впоследствии епископ Енисейский), однако подлин­ными вдохновителями и реализаторами данной идеи стали архи­мандрит Филарет (Гумилевский) (ректор Московской Духовной Академии в 1835-1841 гг., впоследствии архиепископ Чернигов­ский) и свт. Филарет (Дроздов). Благодаря их совместным усилиям (особенно важную роль здесь сыграл, несомненно, свт. Филарет),   с   1843 г.   началось   издание   указанной   серии³⁷.

Одновременно с «Творениями» стали издаваться и «Прибавле­ния» к ним, которые впоследствии преобразовались в особый журнал «Богословский Вестник», ставший печатным органом Московской Духовной Академии. Издание серии продолжалось до 1917 г. Позднее переводческая деятельность распределилась между четырьмя Духовными Академиями: в Московской пере­водились, в основном, отцы Церкви «классического периода» (свв. Афанасий Великий, каппадокийские отцы, Епифаний Кипрский, Макарий Египетский и др.); в Петербургской - преимущественно исторические сочинения (церковные истории Евсевия, Сократа, Созомена и Евагрия, а также произведения византийских историков - Георгия Акрополита, Григория Пахимера и др.). Киевская Духовная Академия взяла на себя труд по переводу творений западных отцов и учителей Церкви (Тертул­лиана, блаж. Иеронима, блаж. Августина и др.); в Казанской Духовной Академии был осуществлен перевод деяний Вселенских соборов. Кроме того, преподавателями Академии переводились сочинения Оригена, св. Ипполита Римского, св. Григория Двое­слова и др. Следует заметить, что переводческая деятельность не ограничилась стенами Духовных Академий, но распространи­лась по многим городам и весям земли Русской. Так, например, П. Преображенский выпускает в свет переводы творений мужей апостольских, греческих апологетов II в., св. Иринея Лионского; Н. Корсунский переводит произведения Климента Александрий­ского и Оригена; П. М. Боголюбский- «Толкование на Апока­липсис» Андрея Критского и «Жизнь во Христе» Николая Ка­василы. Епископ Арсений (Иващенко) - подлинный подвижник православной науки - издает и переводит произведения поздних византийских богословов (Георгия Схолария, свв. Григория Па­ламы, Марка Ефесского и др.).

Важным центром переводческой деятельности становится Оптина пустынь, где под руководством старца Макария и братьев Киреевских издаются переводы аскетических творений отцов Церкви (в переводах принимают деятельное участие преп. Амвросий, отец Леонид (Кавелин), отец Ювеналий (Половцев), отец Климент (Зедерхольм) и др.). Что же касается «Добро­толюбия» св. Феофана Затворника, то значение этого великого труда святителя вряд ли можно преуменьшить, ибо пять томов его стали настольной книгой каждого православного человека. Важным   центром   по   изучению   рукописного   наследия   отцов Церкви становится Пантелеимонов монастырь на Афоне. Здесь особо необходимо отметить деятельность библиотекаря монасты­ря отца Матфея (ум. в 1911). Не получив богословского обра­зования, он, став афонским иноком, самостоятельно изучил греческий, латинский, сербский и французский языки. Приведя в идеальный порядок библиотеку монастыря, отец Матфей предоставил ее в распоряжение ученых всего мира, состоя в пе­реписке с многими известными исследователями рукописей и давая им профессиональные советы. Он был также редактором переводов преп. Симеона Нового Богослова и других изданий, выпущенных в свет Пантелеимоновым монастырем. За свою неусыпную научную деятельность этот простой инок удостоился звания академика Французской академии наук³⁸.

Однако такая бурная переводческая деятельность, имея сама по себе огромное значение, представляла только одну сторону медали. Другой стороной медали является тот факт, что патро­логическая наука в России «как отдельная и самостоятельная существует только с 40-х годов XIX столетия и должна была развиваться при постоянном почти скептическом отношении к ее состоятельности как научной системы, к ее задаче, методу и практической необходимости»³⁹. Отстав от западной патрологии на два века, эта наука испытывала в России серьезные проблемы роста. Будучи с 1840 г. введена в курс преподавания Духовных Семинарий (чуть позднее и Академий), она долгое время не могла обрести свое законное место среди прочих богословских и церковно-исторических дисциплин. Так, бакалавр И. И. Лобовиков в 40-х гг. прошлого века определяет ее задачи следующим образом: «в кругу богословских наук патристика явилась вслед­ствие сознания богословов, что не довольно им объяснения и защищения христианских догматов, (не довольно) основательно знать Св. Писание, но еще нужно столь же основательно знать Св. Предание, представители коего суть Отцы Церкви». Очевидно, «это - вспомогательная наука об Отцах Церкви как свидетелях и изъяснителях Свящ. Предания, а через Преда­ние - и Свящ. Писания». Ради этого «анализ сочинений Отцов должен пополниться и вместе увенчаться синтезом  (сводом)  их учения. В нем - ближайшая цель патристики, лучшая награда трудов, которых стоят исследования относительно жизни и писаний Отцов - очищенный плод, какого ожидает богослов от патролога, и, наконец, - торжество Православия: потому что здесь собраны и представлены будут в ясном свете самые лучшие свидетельства Церкви на исповедываемые нами догма­ты». Η. Η. Глубоковский, процитировавший это высказывание И. И. Лобовикова, замечает: «Теоретический элемент рисуется тут главнейшим предметом, а догматический интерес служит дви­жущим стимулом и конечной целью патрологического изучения. В своем одностороннем логическом развитии это направление грозило подорвать независимость патрологических знаний и дол­жно было отнимать у них объективно-самобытную научность, ес­ли даже и "синтез" граничил у И. И. Лобовикова с утилитарно-иллюстрирующим "сбором замечательнейших пунктов учения" известного церковного писателя»⁴⁰. Вряд ли Η. Η. Глубоковский абсолютно прав в своей излишне резкой реакции на точку зре­ния «утилитаристов», ибо «объективно-самобытная научность» патрологии должна служить Православию; однако и противо­положная крайность, против которой восставал Η. Η. Глубоков­ский, была также опасна для зародившейся в лоне русской пра­вославной культуры молодой патрологической науки.

Поиск «среднего, или царского, пути» занял достаточно про­должительное время. Первым на этот путь встал архиепископ Филарет (Гумилевский) в своем замечательном труде «Истори­ческое учение об отцах Церкви». Однако и выход в свет данно­го труда не прекратил борьбы за верное понимание места патро­логической науки в общей системе православного веросознания и православной культуры. «Еще в конце 60-х годов XIX столетия Санкт-Петербургская Духовная Академия "находила возмож­ным, без ущерба для полноты богословского образования, совер­шенно исключить из круга преподававшихся наук патрологию, пастырское богословие и гомилетику", как Московская Акаде­мия считала для первой "излишним преподавание", ибо "все содержание ее входит частью в церковную историю, частью в исторический отдел догматического богословия и церковного красноречия". Однако эта дисциплина удержалась в академическом обучении под именем "патристики"... которую (по уставу 1910 г.) сменила "патрология" с сохранением общеобязатель­ности для всех студентов и даже при двух преподавателях. Положение этой отрасли возвышалось до такой степени, что некоторые... относили к основным богословским наукам только две- о Свящ. Писании и об отцах и учителях Церкви»⁴¹. Следовательно, лишь к началу XX в. патрология отвоевала себе законное «место под солнцем» в общем «космосе» русского ду­ховного образования.

Поэтому в конце XIX- начале XX вв. русская патрологи­ческая наука стала достойно представляться большим количест­вом  имен  вполне  европейского  уровня⁴².   Среди   профессоров   и преподавателей Духовных Академий,  специализирующихся  пре­имущественно  в  области  патристических  исследований,   следует выделить  в  первую очередь  профессора  Московской  Духовной Академии И.В.Попова⁴³. Его работы, посвященные жизни, твор­честву  и  богословию  как  латинских   (Тертуллиана,   св. Илария Пиктавийского, блаж. Августина), так и греческих (свв. Афана­сия Александрийского, Амфилохия Иконийского, преп. Макария Египетского и др.) отцов и учителей Церкви, написанные ярким и емким языком, дают цельный образ этих великих зодчих Цар­ства Божиего; небольшая книга «Идея Обожения в Древневос­точной Церкви» сочными мазками представляет наиболее харак­терные   черты   основной   интуиции   православной   сотериологии. Для   учебных   целей   весьма   полезен   и   «Конспект   лекций   по патрологии»   И. В. Попова,   охватывающий   наиболее   значимых представителей  церковной письменности  первых четырех  веков. Его    предшественник   по    кафедре   патристики   в    Московской Духовной Академии А. Мартынов менее известен, хотя ряд его патрологических эссе (например, о нравственном учении Климен­та Александрийского и об антропологии св. Григория Нисского) до сих пор не потерял еще своего значения. Кроме того, в Мос­ковских Духовных школах в области патрологических изысканий подвизались А. Орлов  (богословие  св. Илария  Пйктавийского) и И. Адамов (творчество св. Амвросия Медиоланского). В этой же связи нельзя не упомянуть и выдающегося филолога-классика нашего времени С. И. Соболевского. Будучи профессором Мос­ковской Духовной Академии, он осуществил перевод творений преп. Исаака Сирина, снабдив компетентным предисловием, примечаниями и указателями. Весьма актуальна для нынешнего времени его актовая речь, посвященная значению знания древних языков для изучения богословских наук, в которой он подчерки­вает, что «человек, не знающий греческого и латинского языка, не может шагу ступить в научной работе, касающейся Св. Пи­сания или древне-христианской литературы вообще»⁴⁴.

В Петербургской Духовной Академии среди знатоков истории древнецерковной письменности заметно выделяется Н. И. Сагарда. Известный прежде всего своей монографией о св. Григории Чудотворце и переводом творений этого отца Церкви, Н. И. Сагарда отличается тонким пониманием основных тенденций в развитии церковной письменности и богословия, о чем свидетельствует, например, его очерк «Древне-церковная богословская наука на греческом Востоке в период ее расцвета (IV-V вв.), ее главнейшие направления и характерные особен­ности». Талант Н. И. Сагарды как патролога наиболее полно раскрывается в его «Лекциях по патрологии», на которые мы постоянно ссылаемся, но которые, к сожалению, не были изда­ны ⁴⁵. В силу печально-известных исторических катаклизмов, та­кой же талант его брата, А. И. Сагарды, не успел расцвести. Магистерская диссертация о Клименте Александрийском «млад­шего Сагарды» не увидела свет в печатном виде (только некото­рые извлечения из нее опубликованы в «Христианском Чтении»), а «Лекции по патрологии» до сих пор еще хранятся под спудом в рукописных собраниях. Из других патрологических исследо­ваний членов преподавательской корпорации Петербургской Духовной Академии необходимо отметить диссертацию великого церковного историка В. В. Болотова «Учение Оригена о Святой Троице», замечательную книгу об Иоанне Скоте Эриугене А. И. Бриллиантова, непревзойденный и до сих пор монумен­тальный труд о блаж. Феодорите Кирском всестороннего зна­тока Священного Писания Η. Η. Глубоковского, монографию (правда, незаконченную) о преп. Макарии Египетском А. Бронзова и работу А. Садова о Лактанции.

В Киевской Духовной Академии серия солидных патроло­гических исследований открывается книгой К. Скворцева о фи­лософии отцов Церкви, а также рядом работ В. Певницкого, осветившего в них проповеднический аспект творчества многих видных представителей древнецерковной письменности. Их пре­емником является К. Д. Попов, вошедший в историю мировой патрологической науки, помимо монографии о Тертуллиане, сво­им классическим изданием творений блаж. Диадоха Фотикийского (билингва с обширнейшими комментариями, представляю­щими собой необходимейшее пособие для всякого, изучающего святоотеческую аскетику). Особо следует сказать о С. Л. Епифановиче - ученом, не дожившем и до 32 лет. После его смер­ти все близкие ему люди сходились в мнении, что «это был подвижник и науки, и веры. О нем говорили, как о Григории Богослове с Василием Великим в их бытность для образования в Афинах, что он знал две дороги: в Академию и храм». Перед своей кончиной этот «светский схимник», по выражению одного из друзей, смиренно оценивал свои научные работы так: «Много было толков, но как мало сделано. Есть кое-что из написанного, но все это не окончено, а потому и значения никакого не име­ет». - «Там доучусь! - произнес как-то больной, окидывая прощальным скорбным взором свои обремененные книгами пол­ки» ⁴⁶. Действительно, в чисто количественном отношении Сергей Леонтьевич успел сделать немного: его магистерская диссертация о преп. Максиме Исповеднике, почти уже готовая, так и не увидела свет, а переводы творений преп. Максима прервались, едва начавшись. Однако и две выдержки из диссертации С. Л. Епифановича, вышедшие отдельными выпусками, - «Преподобный Максим Исповедник и византийское богословие» и   «Материалы  к  изучению  жизни  и  творений  преп. Максима Исповедника» - составляют целую эпоху в истории русской патрологической науки. Недаром в рецензии на первую книгу А. Прахов⁴⁷ говорит, что она, по своему глубинному проникно­вению в суть богословия преп. Максима, обнаруживает, «за исключением трудов знаменитого Болотова, беспримерную в рус­ском богословии самостоятельность работы». Подобное сравне­ние с В.В.Болотовым С. Л. Епифанович, несомненно, заслу­жил. Его рукописный курс патрологии подтверждает необычный Божий дар у почившего в Бозе молодого профессора, с рвением первохристианских «дидаскалов» исполнившего свое церковное служение на земле. Из других представителей «киевской патро­логической школы» следует назвать М. Оксиюка (обширное ис­следование об эсхатологии св. Григория Нисского), П.Н. Гроссу (монография о преп. Феодоре Студите), Т. Лященко (труд о жизни и церковной деятельности св. Кирилла Александрийского) и Н. Фетисова (работа о Диодоре Тарсийском).

Не менее активно деятельность по изучению жизни и твор­чества святых отцов и учителей Церкви разворачивалась и в Казанской Духовной Академии. Так, здешний профессор по кафедре патрологии Д. Гусев издал серию выпусков своих «Чтений по патрологии», в которых представлены достаточно удачные характеристики некоторых памятников древнецерковной литературы и их авторов. Его преемник по кафедре Л. Писарев стал известен солидным трудом, посвященным богословию му­жей апостольских, и монографией об антропологии блаж. Авгус­тина, не говоря уже о ряде своих патрологических и богослов­ских эссе. В Казани начинал свою деятельность будущий ректор Московской Духовной Академии архиепископ Феодор (Позде-евский), издавший здесь классический труд об аскетическом богословии преп. Иоанна Кассиана Римлянина. В Казани также были изданы многие другие монографии, освещающие деятель­ность и миросозерцание различных отцов и учителей Церкви. Среди них можно упомянуть книгу П. Н. Виноградова о бо­гословии св. Григория Богослова и аналогичную работу о св. Григории Нисском известного русского религиозного мысли­теля В. Несмелова, исследование К. Лопатина о триадологии св. Афанасия Александрийского, книгу Е. Полянского о блаж. Иерониме и др.

Необходимо подчеркнуть, что названные «патрологические школы» четырех Духовных Академий, обладая каждая неко­торым своеобразием, представляли все вместе единый фронт патрологических изысканий. Однако эти изыскания отнюдь не замыкались стенами Духовных Академий. Как и переводческая деятельность по выпуску в свет творений святых отцов и учи­телей Церкви, исследования памятников древнецерковной пись­менности распространились по многим градам Руси. Например, в Одессе печатается солидный труд А. Доброклонского о преп. Феодоре Студите и яркая монография П. Лобачевского о преп. Антонии Великом, в Кишиневе появляется работа В. Благоразумова о св. Афанасии Александрийском, в Житоми­ре - книга П. Владимирского о Немесии Эмесском, в Томске - серьезное исследование П. Прокошева о Didascalla Apostolorum и т. д. Многочисленные статьи по патрологии печатаются не только в периодических изданиях Духовных Академий («Бого­словском Вестнике», «Христианском Чтении», «Трудах Киев­ской Духовной Академии» и «Православном Собеседнике»), но и в журналах «Вера и Разум» (орган Харьковской Духовной Семинарии), «Странник», «Православное Обозрение» и др.

В целом можно констатировать, что к 1917 г. русская патро­логическая наука менее чем за столетие проделала тот путь, на который у западных патрологов ушло почти три века. Столь быстрое «преуспеяние» этой молодой науки в России объясняет­ся, на наш взгляд, двумя причинами. Во-первых, тем уже отме­ченным обстоятельством, что святоотеческая традиция лежала в основе всей русской культуры, никогда не затухала в ней и была своего рода «жизненным нервом» русской православной духов­ности. Во-вторых, данное «преуспеяние» объясняется тем, что русские патрологи сумели органично усвоить лучшие достижения своих западных коллег, избежав ряд их просчетов. Будучи, как правило, людьми европейски образованными, русские исследо­ватели древнецерковной письменности сознательно служили Православию, поэтому они не просто слепо копировали лучшие образцы западной патрологической науки, но искали новые пути и способы для все более полного усвоения русской культурой святоотеческого наследия, ориентируясь на высшие ценности Православия. Вследствие этого патрология в России начала XX в. не только достигла уровня патрологической науки Запа­да, но и стала органичной и неотъемлемой частью всей православной культуры; она не превратилась в предмет интереса для узкого круга специалистов (как это нередко бывает на Западе), а всегда пребывала в живом единстве со всем организмом Тела Христова.

Указанные характерные особенности русской патрологической (и вообще - богословской) науки отчетливо проявились тогда, когда волей Промысла Божиего некоторые представители ее оказались «в рассеянии», проповедуя Православие в западном мире - часто либо лишь формально религиозном, либо вообще безрелигиозном. Примеры тому - протоиерей Георгий Флоровский, архимандрит Киприан (Керн), архиепископ Василий (Кривошеин), протопресвитер Иоанн Мейендорф. Все они бы­ли и глубокими знатоками древнецерковной письменности, и разносторонними богословами, живо откликавшимися на мно­гообразные духовные проблемы современности. Среди данных представителей русской православной диаспоры следует вы­делить, на наш взгляд, Владимира Николаевича Лосского. По благодати Божией, в трудах этого современного учителя Церкви - преемника и наследника древнехристианских «дидаскалов» - ожил дух святоотеческого богословия, еще раз показав миру все преизобилие благости Творца. По словам архиепископа Антония (Мельникова), «он живым языком святоотеческого богословия сказал о Жизни вечной». Ценность богословского наследия В. Н. Лосского состоит прежде всего в том, «что это не книжное изложение христианских истин, а это сама жизнь, так как он сам в своей жизни исполнил то, о чем писал»⁴⁸. При этом «верность церковному Преданию никогда не вырождалась у Владимира Лосского в статический консерватизм, интеллектуальную пассивность или обрядовые привычки, так же как ясность и сила его мысли никогда не становилась упрощенным интеллектуализмом. Его традицион­ность и "патристическое устроение" носили динамический и творческий характер верности живому, Духом Святым движи­мому Преданию в призвании непрестанно обновляющимся ходом творческой мысли продолжать богословский труд отцов Цер­кви». Поэтому «различные аспекты богословской деятельности Владимира   Лосского   обретали   свое  единство   и   свою   плодотворность в одном, едином источнике: его глубоком и живом благочестии, его всецелой "вовлеченности" человека церковного. Молитва Церкви не только укрепляла и питала его мысль, но и формировала его духовную сущность подлинного христианина»⁴⁹. Заветы именно такой православной патрологической науки пе­реданы нам для их продолжения и претворения в жизнь.

 

4. Эпохи истории церковной письменности. Хронологические рамки «классической патрологии»

За свою почти двухтысячелетнюю историю церковная литера­тура неоднократно меняла формы своего выражения, применяясь к различным историческим обстоятельствам. В то же время по содержанию она представляет собой единый процесс, в котором, тем не менее, можно выделить отдельные фазы, или эпохи, развития, во многом совпадающие с эпохами истории Церкви. Первой такой эпохой следует считать доникейский период. Примыкая непосредственно к Священному Писанию Нового Завета, церковная письменность начинает свое бытие с конца I в., и первая эпоха ее простирается до начала IV в. В церков­ной литературе данной эпохи можно выделить несколько как бы «блоков», каждый из которых обладает определенным единством и цельностью, т. е. памятники церковной письменности объеди­няются в некие группы, отражающие, хотя не всегда и не полностью, богословско-мировоззренческие течения. Первой та­кой группой являются те произведения древнехристианской сло­весности, которые с некоторой долей условности называются обычно творениями мужей апостольских. К. ним непосред­ственно примыкают произведения греческих апологетов II в. Эти последние находят свое органичное продолжение, правда в несколько ином культурно-историческом контексте и с более широким богословским размахом, в сочинениях представителей Александрийской школы: Климента Александрийского, Ори­гена, св. Дионисия Александрийского, Феогноста, Пиерия, св. Петра Александрийского и Дидима Слепца. В рассмотрении этой группы церковных авторов, являвшихся «дидаскалами» Александрийского   «огласительного   училища»,   хронологические рамки следует расширить до конца IV в. С ними в теснейшей связи находятся ученик Оригена - св. Григорий Чудотворец, перенесший традиции Александрийской школы на каппадокий­скую почву, и мученик Памфил - сторонник и почитатель Оригена в Кесарии Палестинской. Особняком стоят несколько церковных писателей: св. Мефодий Олимпийский (или Патар-ский) - видный оппонент Оригена и весьма самостоятельный богослов, Секст Юлий Африкан и анонимный автор диалога «О правой вере»; их объединение в одно группу - чисто услов­ное. Наконец, последняя группа христианских писателей доникейской эпохи представлена западными богословами. Родо­начальником западной патристической мысли можно считать св. Иринея Лионского, перенесшего в Галлию традиции мало­азийского богословия. За ним следуют апологет Минуций Феликс, Тертуллиан, св. Ипполит Римский, Новациан, св. Кип­риан Карфагенский, Арнобий и Лактанций.

 

Следующий мощный пласт в истории церковной литературы составляют творения отцов и учителей Церкви эпохи Все­ленских соборов (начало IV- начало IX вв.). Данная эпоха, в свою очередь, подразделяется на три периода. Первый период обычно принято называть золотым веком святоотеческой письменности, хронологические рамки которого можно прибли­зительно установить 325- 451 гг. В этом «веке» явно намечают­ся несколько ведущих богословско-литературных течений. Пер­вый мы обозначили бы (понимая лишь относительную точность такого обозначения) как новоалександрийско-каппадокийское направление в святоотеческом богословии; оно представлено творениями свв. Афанасия Александрийского, Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Амфилохия Иконийского и Кирилла Александрийского. Антиподом данного на­правления является Антиохийская школа; возникнув еще в доникейскую эпоху (благодаря деятельности св. Лукиана), это течение богословской мысли оформилось в творениях св. Евстафия Антиохийского, Диодора Тарсийского, св. Иоанна Злато­уста, Феодора Мопсуестийского и блаж. Феодорита Кирского. «Эпигонами» Антиохийской школы следует считать Нестория и Евферия Тианского. Вне этих двух основных направлений богословской мысли греческого Востока стоят такие церковные писатели, как Евсевий Кесарийский, св. Кирилл Иерусалимский, св. Епифаний Кипрский, Исихий Иерусалимский, свв. Прокл и Геннадий Константинопольские, которых условно можно объеди­нить в одну группу. Важнейшим и существенным элементом церковной литературы «золотого века» является монашеская письменность IV-V вв. (здесь хронологические рамки данного «века» следует несколько раздвинуть). Ее представляют творе­ния преп. Антония Великого, св. Аммона, преп. Пахомия Вели­кого и его учеников, преп. Макария Египетского, Евагрия Понтийского, Палладия Еленопольского, преп. Исидора Пелусиота, преп. Нила Анкирского, преп. Марка Подвижника, блаж. Диадоха Фотикийского и нескольких менее известных авторов (св. Серапиона Тмуитского, Стефана Фиваидского и др.). К этой группе относится также сборник Apophthegmata Patrum (в двух основных редакциях, которые в русском переводе назы­ваются: «Древний Патерик» и «Достопамятные сказания о под­вижничестве святых и блаженных отцов»), анонимное сочинение на греческом языке «История египетских монахов» (на русский язык оно не переводилось и известно преимущественно в латин­ской переработке Руфина Аквилейского как «Жизнь пустынных отцов»), творения преп. Иоанна Кассиана (хотя они написаны на латинском языке, но по содержанию и духу своему при­надлежат целиком миру древних египетских иноков) и сочинения аввы Исаии (в связи с работой исследователей над рукописной традицией возникло множество проблем, в том числе - пробле­ма авторства). Неотъемлемую часть церковной письменности «золотого века» составляют, естественно, творения западных отцов Церкви: свв. Илария Пиктавийского, Амвросия Медио­ланского, блаж. Иеронима Стридонского, блаж. Августина и св. Льва Великого, к которым примыкают менее известные латинские писатели (Руфин Аквилейский, Никита Ремесианский и др.). И, наконец, сирийская церковная письменность (или: сирийская патрология), представленная в первую очередь тво­рениями таких ярких богословов, как Афраат Персидский Мудрец, св. Ефрем Сирин, Кириллона, Иоанн Апамейский и др., органично вписывается в этот век.

За «золотым веком» следует большой и несколько аморфный (с точки зрения наличия ясно выраженных богословских направ­лений) период, который можно назвать путем к патриоти­ческому синтезу (вторая половина V - начало VIII вв.). Группировать в нем произведения церковной литературы, из-за отсутствия   рельефно   намеченных   богословских   течений,   часто бывает достаточно затруднительно. Характерной чертой этого периода является также наличие значительного числа полеми­ческих сочинений, что и неудивительно, ибо как раз на него приходится пик христологических споров. Открывается он зна­менитым «Ареопагитеким корпусом», проблема авторства кото­рого до сих пор служит предметом самых жарких научных дис­куссий. Совсем иной род церковной словесности представляют произведения православных полемистов VI в., которых иногда разделяют на так называемых «неохалкидонитов» и «строгих халкидонитов» (впрочем, такое разделение весьма относительно, а сами наименования далеко не бесспорны). К этой группе церковных авторов принадлежат: Нефалий Александрийский, Иоанн Грамматик Кесарийский, Иоанн Скифопольский, Леонтий Византийский и Леонтий Иерусалимский (несколько особняком стоит Леонтий - пресвитер Константинопольский, бывший до­статочно талантливым проповедником), св. Ефрем Антиохийский, император Юстиниан Великий, Ираклиан Халкидонский, Ипатий Ефесский, «скифские монахи», Памфилий Богослов, монах Евстафий, Феодор Раифский, Анастасий I Антиохийский и Евлогий Александрийский. Сочинения этих многочисленных авто­ров, намечающих в основном решение христологической пробле­мы, подготовили почву для зрелого творчества отцов VII в.: св. Софрония Иерусалимского, преп. Максима Исповедника и преп. Анастасия Синаита. Рассмотренная линия развития свято­отеческого богословия находит завершение в творениях св. Иоан­на Дамаскина, который в определенной степени подвел итоги всей предшествующей церковной науки.

Сущностным элементом «патристического синтеза», намечен­ного в основных чертах прежде всего преп. Максимом Исповед­ником и св. Иоанном Дамаскиным, является аскетическая письменность VI-VII вв. Ее представляют: «Руководство к ду­ховной жизни» преп. Варсануфия Великого и Иоанна, агиогра­фические труды Кирилла Скифопольского, «Пандекты» Антиоха Монаха- малоизвестное сочинение инока палестинской Лавры Саввы Освященного, создавшего в начале VII в. своего рода «компендиум» всего христианского нравственного богословия, творения аввы Дорофея, «Главы» (или «Слово подвижничес­кое») Иоанна Карпафийского (об этом авторе практически ниче­го неизвестно; предполагается только, что жил он в V-VII вв.), «Духовный луг» блаж. Иоанна Мосха, «Главы о любви» аввы Фалассия, известная «Лествица» преп. Иоанна - одного из ро­доначальников «синайского исихазма»: к последнему можно также причислить творения преп. Филофея и преп. Исихия (хотя вопрос о времени жизни этих подвижников остается открытым). К данной группе аскетических писателей следует еще отнести и преп. Исаака Сирина - несторианского подвижника и епископа, удостоившегося быть причисленным к лику святых Православ­ной Церкви.

 Латинская церковная литература этого периода представ­лена весьма большим количеством авторов, из которых можно выделить такого яркого проповедника и даровитого аскетичес­кого писателя, как Кесарий Арелатский, крупного философа и богослова Боэция, столпа западного монашества св. Венедикта Нурсийского, энциклопедически образованного Исидора Севильского и папу св. Григория Двоеслова. К ним необходимо также отнести Беду Достопочтенного и Иоанна Скота Эриугену - по­следний, хотя и жил в IX в., завершает своим творчеством «патристический цикл» на латинском Западе.

Церковная письменность эпохи Вселенских соборов на гре­ческом Востоке заканчивается периодом защитников иконопо­читания (начало VIII-начало IX вв.). Св. Иоанн Дамаскин, завершая своим творчеством предшествующий период, одновре­менно начинает новый этап святоотеческого богословия. Его со­временником был св. Герман Константинопольский, известный не только тремя посланиями, в которых он одним из первых да­ет отпор нахлынувшей волне иконоборчества, но и проповедями, литургическими песнопениями, толкованием на Божественную Литургию и рядом богословско-философских трактатов. Большое значение для понимания развития теории иконопочитания имеет сочинение «Наставление старца о святых иконах», открытое и опубликованное Б. М. Мелиоранским, в котором простой монах Георгий Киприянин развенчивает епископа - сторонника иконо­борчества, показывая всю несостоятельность богословских посы­лок данной ереси. Творения св. Никифора Константинопольского и преп. Феодора Студита подводят черту под этим сравнительно кратким, но чрезвычайно существенным для православного веро­учения периодом истории церковной литературы.

 

Данный период служит своего рода «переходным мостом» к патристической письменности средне и поздневизантий­ской   эпохи   (начало   IX- середина  XV вв.).   К  сожалению, из-за слабой изученности (с патрологической точки зрения) этой эпохи, в ней наблюдается множество «белых пятен». Поэтому представляется возможным лишь слабым пунктиром наметить тенденции развития церковной литературы и богословия данного важнейшего этапа патристической мысли. Начало ему в средне-византийский период полагает творчество св. Фотия Констан­тинопольского - выдающегося богослова, ученого-энциклопе­диста, экзегета и проповедника, творения которого практически неизвестны русскому православному читателю. Затем на небо­склоне византийской церковной словесности немерцающим све­том начинает гореть звезда тайнозрительного богословия преп. Симеона Нового Богослова. Его ученик и духовное чадо - преп. Никита Стифат - также занимает немаловажное место в истории православной литературы средневизантийского периода. Помимо «Жития» своего наставника, он известен как автор достаточно многочисленных трудов: антилатинских трактатов, аскетических «Глав», богословско-философских произведений, посланий и пр. Такие аскетические писатели, как Илия Экдик и преп. Петр Дамаскин, продолжают в этот период традиции предшествующего монашеского любомудрия. Совсем иной харак­тер носит творчество Николая Мефонского - преимущественно полемиста против «латинской ереси», раскрывшего в ходе борь­бы с ней ряд немаловажных аспектов православной триадологии, Христологии и экклесиологии. На грани перехода от средне-византийского к поздневизантийскому периоду церковной сло­весности весьма заметно выделяется личность Никифора Влеммида, разностороннего литератора, византийского «дидаскала», ученого и философа, догматиста и полемиста. Один из византий­ских «императоров-богословов» Феодор II Ласкарис завершает средневизантийский период (особого внимания требует его сочи­нение «Христианское богословие»).

Поздневизантийский период церковной письменности практически совпадает с правлением династии Палеологов, кото­рое характеризуется пышным расцветом культуры («Палеологовский Ренессанс»). Сущностное средоточие этого периода составляют творения главных представителей «поздневизантийского исихазма»: св. Феолипта Филадельфийского, преп. Григо­рия Синаита, св. Григория Паламы и Николая Кавасилы. К ним органично примыкают богословские трактаты защитника исихаз­ма Иоанна Кантакузина (одно  время восседавшего на императорском престоле, а затем принявшего монашеский постриг с именем Иоасафа), «Наставление безмолвствующим» Каллиста и Игнатия Ксанфопулов, высокоумозрительный трактат Каллиста Катафигиота «О Божественном единении и созерцательной жиз­ни» и ряд других аскетических произведений. Наконец, творчес­кий взлет духовной мысли умирающей Византии лебединой пес­ней звучит в трудах св. Марка Ефесского, Георгия Схолария (ставшего константинопольским патриархом под именем Генна­дия II) и блаж. Симеона Солунского.

Пятнадцатым столетием заканчивается, на наш взгляд, та патрология, которую можно условно назвать «классической пат­рологией». Она представляет собой преемственный ряд памятни­ков церковной письменности, непрерывным потоком струящихся от апостольских времен до гибели Византии. После ее гибели этот поток не иссяк, но преобразовался и изменил свой вид, разбившись на множество более мелких рукавов «национальных патрологий». Собственно говоря, процесс образования их начал­ся еще в период прочного бытия византийской державы, когда стали возникать поместные национальные Церкви: перевод бого­служения на родной язык в них стимулировал и создание на­циональных церковных литератур. Образование их протекало с различной степенью интенсивности; наиболее плодотворным дан­ный процесс оказался в Грузии и в славянских странах. Среди славянских христианских литератур ведущее место вскоре заняла русская церковная словесность (или «русская патрология»). Что касается термина «сирийская патрология», то он после V в. вряд ли имеет право на существование, поскольку, с отделением несториан и монофизитов от Православной Церкви, можно го­ворить только о «сирийской христианской литературе» (учиты­вая, естественно, тот своеобразный оттенок, который она при­обретала у несториан или монофизитов). В таком же смысле следует говорить об «армянской, коптской, арабской» и пр. «христианских литературах», хотя здесь есть и исключения: например, арабский христианский писатель Феодор абу Кура - ученик св. Иоанна Дамаскина, также как и преп. Исаак Сирин, не должен выпадать из поля зрения патрологической науки. Впрочем, разработка концепции «национальных патрологии» выходит за пределы нашей компетенции.

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ВОЗНИКНОВЕНИЕ ЦЕРКОВНОЙ ПИСЬМЕННОСТИ. РАЗДЕЛ  ПЕРВЫЙ МУЖИ АПОСТОЛЬСКИЕ