"Господа Бога святите в сердцах ваших: будьте всегда готовы всякому требующему у вас ответа в вашем уповании дать ответ с кротостью и благоговением" (1 Петр. 3, 15).
В недалеком прошлом, когда духовный вакуум, царивший в нашем обществе, затруднял поиски ответа на "вечный вопрос русских мальчиков: "Есть ли Бог или нет?" (Ф. М. Достоевский), мне всегда вспоминался мой детский страх и внутреннее негодование при виде умершего человека. Я никак не мог представить себя умершим: все во мне противилось этому. Вернее, детская фантазия позволяла мне представить себя лежащим в гробу, но в сознании моем никак не укладывалась мысль о возможном прекращении существования, о смерти. Душа всякий раз томилась и изнывала от тоски, протестуя при всяком помышлении о том, что я могу навсегда исчезнуть из этого мира. И уже никогда ничего не будет... Ответы, которые можно было услышать в кругу взрослых, не удовлетворяли: еще не вкусившая греховного яда детская душа остро чувствовала всю их потаенную фальшь и все больше, и больше томилась...
Опыт подобных переживаний рано или поздно ставит перед человеком множество неразрешимых мировоззренческих вопросов, которые в конце концов сливаются в один извечный вопрос: "В чем же состоит смысл человеческой жизни?" Школьное образование того времени в соответствии с господствующей тогда идеологией навязывало свой не подлежащий, как утверждалось, переоценке ответ на этот вопрос. Смысл жизни сводился к борьбе, правда было не совсем понятно за что именно. "...Мы идем сквозь револьверный лай, чтобы, умирая воплотиться в пароходы, в стройки и в другие долгие дела..." (В.Маяковский). Некоторая доля оптимизма для исполненного гордостью сердца здесь была, но тайной душевной тоски было еще больше. Ведь гордое сердце непрестанно жаждет во что бы то ни стало заявлять о себе всему миру. И что ему проку в "бессмертии" дел человеческих, когда сам человек как личность смертен. Пребывание с детских лет в лоне Православной Церкви, хотя по началу лишь на чисто традиционном уровне, не превышающем одного только не слишком осознанного обрядоисполнения, все же очень сильно облегчило для меня решение этого "проклятого", как называл его Достоевский, вопроса. Очень скоро появилась внутренняя убежденность, что искать ответ на него нужно именно в Православии, сохранившем в недрах своих непосредственное ведение Истины, именуемой Богом.
Но что можно сказать человеку о Боге, Который превыше всех человеческих слов?!
Во-первых, опыт христианской проповеди однозначно свидетельствует, что слово о Боге может быть обращено лишь к искренне ищущему высшего смысла жизни человеку. Только "алчущие и жаждущие правды" способны принять Истину. Если есть в душе человека хоть малая "искорка" этой жажды, то слово христианской проповеди даст в ней (в душе) свои плоды, в противном случае оно останется для человека либо "соблазном", либо "безумием".
Вторым и не менее важным по значению условием успеха христианской проповеди является личность самого проповедника, т. е. насколько он по внутренним своим качествам соответствует евангельскому идеалу, который пытается донести до других, какие всходы дало семя благодати в его собственной душе. Ибо "истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (Ин. 12, 24). Существует опасное искушение с большим пафосом "агитировать" за православную веру других вместо того, чтобы сначала самому хоть немного укрепиться в ней. Всякий, пытающийся говорить о Евангелии, призывающий жить по его заповедям, должен постоянно помнить слова Спасителя о сучке в глазу ближнего и о бревне в своем собственном (Мф. 7. 3), чтобы не уподобиться лукавым и слепым в своем лукавстве фарисеям.
В последние годы в моей жизни неоднократно возникали ситуации, когда мне приходилось давать посторонним для Церкви людям ответ о своем уповании (1 Петр. 3. 15), говорить о том, почему я верю в Бога, почему принадлежу к Православию. Но в большинстве случаев это заканчивалось досадными неудачами: либо говорил без кротости и благоговения, о необходимости которых писал апостол; либо метал жемчуг перед теми, для коих он не представлял никакой ценности. Но и этот горький опыт оказался во многом поучительным и полезным. Чаще всего первым вопросом, который мне задавали, был вопрос о возможности разумного обоснования существования Бога. Сама постановка этого вопроса, наверное, уже говорит о том, что у человека имеется потребность получить действительно разумный ответ. Для защиты своего отрицания принципов религии, отрицания бытия Божия люди, стоящие на атеистических позициях, пытались взять себе в союзницы науку. Но в наше время уже достаточно хорошо известно, что миф о научности атеизма разрушен самой же наукой. Наука не занимается, да и не способна заниматься "исканием" Бога. Она не может претендовать на знание абсолютной Истины, так как ее задачи и методы находятся в совершенно другой плоскости. Метод редукционизма, широко используемый в современной науке, позволяет нарисовать лишь схему разрозненных частей нашего мира, но не способен показать его целостной реальности.
По большому счету даже сама реальность нашего мира и возможность его познаваемости являются для настоящей "трезвой" науки предметом только веры, а не доподлинного знания. Об этом говорят и сами представители науки. "Без веры в то, что возможно охватить реальность нашими теоретическими построениями, - писал Альберт Эйнштейн, - без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могло бы быть никакой науки. Эта вера есть и всегда останется основным мотивом всякого научного творчества". Другой великий ученый XX века Р. Фейман писал о крайней условности научного знания еще более откровенно: "Вот почему наука недостоверна: как только вы скажете об области опыта, с которым непосредственно не соприкасались, вы сразу лишаетесь уверенности. Но мы обязательно должны говорить о тех областях, которые мы никогда не видели, иначе от науки не будет толку... Поэтому, если мы хотим, чтобы от науки была какая-то польза, мы должны строить догадки... Ничего дурного тут нет, только наука оказывается из-за этого недостоверной, а если вы думали, что наука достоверна, - вы ошибались".
К тому же можно привести множество имен ученых, которые, серьезно занимаясь наукой, были при этом людьми религиозными, искренне верующими в Бога: Н. Коперник, Н. Кеплер, Б. Паскаль, И. Ньютон, М. Ломоносов, Л. Гальван, А. Вольт, А. Ампер, Д. Менделеев, С. Ковалевская, А. Попов, И. Павлов и многие другие. Это является убедительным аргументом в защиту того, что научные знания сами по себе не противоречат религиозному мировоззрению, но, напротив, весьма успешно с ним сочетаются.
Но при этом нельзя забывать, что вера в наличие некоего надмирного Разума еще не делает человека христианином. Наверное, любой человек, искренне ищущий высшего смысла жизни, рано или поздно придет к признанию единого Бога, и в этот момент очень важно, к какой именно религии он обратиться, в какой религиозной традиции он начнет Его искать. Есть опасность превратиться, по едкому определению Ф.М. Достоевского, в "религиозных праздношатаев". Неопределенные понятия о религии вообще и о христианстве в частности не позволяют многим людям реально обрести Христа, как Бога и Спасителя. На пути непрестанных религиозных "шатаний", когда Истина, как нечто отвлеченное, лишь неопределенно мерцает в каких-то туманных полутонах, когда сердце не способно с искренней мольбой обратиться к живому и вездесущему Богу: "Верую, Господи! Помоги моему неверию" (Мк. 9, 24), - едва ли религиозные искания человека могут увечаться успехом. Эти искания из средства становятся самоцелью, и душа теряет в конце концов восприимчивость к благодатному призыву свыше. Имея сейчас возможность сравнить то, что предлагают различные религии в качестве ответа на "вечные вопросы" человечества, убеждаешься в величии и глубине Православия! Предлагаемый им трезвый и беспристрастный взгляд на свое собственное духовное состояние - вот уникальнейшее средство для приобретения верного внутреннего критерия для оценки самых различных реалий. Человек, вставший на православный путь жизни, очень скоро сможет почувствовать сверхъестественную помощь в борьбе со своими грехами и немощами, пережить их чудесное исцеление касанием беспредельной Божественной любви. Очень скоро он сможет понять, что ему самому дарована возможность стать носителем этой великой жертвенной и смиренной любви, любви без всякой героики, щекочущей нервы. Очень скоро он в глубине своего сердца сможет доподлинно убедиться, что колоссальное множество христианских праведников, мученников и преподобных, ставших сосудами Истины и богами по благодати, - это не миф, не легенда, не плод человеческой фантазии, но превосходящая рассудочное постижение реальность. Все это, конечно же, не может оставить равнодушными искренних и честных искателей Истины.
Но если какой-либо "искатель", не желая жертвовать своим житейским благополучием и душевным комфортом, не желая прилагать усилий для нравственного подвига, пытается лишь одним только рассудочным сравнительным методом препарировать ту или иную религиозную концепцию, то рано или поздно его ждет серьезная духовная болезнь. Святой праведный Иоанн Кронштадтский так говорит об этом: "Быть духом, иметь духовные потребности и стремления и не находить им удовлетворения - какое мучение для души". Это мучение - горький, хотя и закономерный, плод атеистической веры, отрицающей не только бытие высшей Истины - Бога, но и бессмертие человеческой личности. "Ни в телесном, ни в каком бы то ни было виде, - говорится в "Настольной книге атеиста", - данный человек нигде и никогда не повториться. По смерти его ожидает то же, что было до рождения, - небытие... С разрушением тела прекращается существование данной личности". Вместо христианской веры в свое вечное бессмертие предлагается мрачная и безысходная вера в вечную смерть. От этой безысходности веет ужасным холодом. И чтобы человек не отчаялся окончательно, атеизм вместо идеи личного бессмертия предлагает ему какую-то жалкую пародию: "Человек продолжает свое существование в памяти людей, в книгах, творениях искусства, машинах, домах и других плодах своей жизни...".
Как не ужаснуться от этой диавольской философии и не поразиться величием Христианства?! Христианство говорит, что есть смысл не только в земной временной жизни, но и за ее порогом. На земле все начинается, но ничего не заканчивается. Человек призван к познанию не только частных преходящих истин, но и в первую очередь к постижению Истины непреходящей, вечной и живой. Человек призван к бесконечному уподоблению этой Истине, к бесконечному духовному и нравственному совершенствованию. "Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный" (Мф. 5, 48), - призывает Евангелие. Этот призыв уже почти две тысячи лет находит отклик во множестве человеческих сердец, приводит людей к Богу. На этот призыв откликались люди из разных народов и сословий, высоко образованные и невежественные, опустившиеся до самых низменных пороков и неутратившие нравственной чистоты... - всех их поражала предлагаемая христианством высота назначения человека. Поражала не просто красота евангельских образов и слов (формально красивы и многие философские системы), но реальное видение за этими образами и словами нетленной красоты Божественного совершенства. Вместе с тем они также реально видели свое несоответствие этой красоте, несоответствие своему назначению и при этом понимали, что только с помощью Божией можно преодолеть все болезненное несовершенство своего естества.
Существование нравственного закона, объективно существующего независимо от человека, - еще один аргумент в защиту христианства, так как именно в христианстве нравственный закон явлен во всей своей полноте. Суть его состоит в свойстве различать добро и зло, в наличии совести у человека и внутреннем требовании правды. Не сложно понять, что этот закон не является продуктом биологического развития человека, так как в таком случае добром бы считалось то, что удовлетворяет естественные потребности человека, а злом - все то, что мешает их удовлетворению. А нравственный закон нередко требует от человека отказа от личной выгоды, а в некоторых случаях и даже от самой жизни. Вместе с тем ясно, что нравственный закон - это и не продукт общественной жизни. У животных и насекомых, живущих сообществом нет нужды в нравственном законе, так как у них нет свободы воли. Человек, напротив, ею обладает, и никакая писанная мораль не вмещает в себя свободу проявления нравственных деяний. И в человеческом обществе нравственный закон не рождается сам по себе, а только проявляется. Сам человек не мог быть его творцом (это прекрасно доказал И. Кант), так как зачем бы человеку совесть, которая так часто его мучит. У каждого человека своя дорога к Богу. Редко, кто нашел ее легко и безболезненно. Одни, отчаявшись нащупать ее через научное знание или философские поиски, признавали, наконец, свое ничтожество и тогда внезапно поражались величию открывающегося им Творца. Другие, опустившись в самые мрачные низины порока, даже там находили в себе решимость откликнуться на Божий призыв, непрестанно звучащий везде и повсюду. Благоразумный разбойник встретил Христа в последние мгновения своей жизни, умирая на кресте. Другой разбойник даже и перед смертью отказался от этой встречи. К герою Достоевского Раскольникову после совершенного им убийства "приходит жадный заимодавец совесть", и начинается исцеление. Действительно, каждый, взыскующий Небесной Правды, может прийти к "своей осанне" через самые различные "горнила поисков и сомнений". Но никто не достигнет желанной цели - Христа без подчинения себя важнейшему закону христианства, именуемому смирением. Для людей, не знакомых с православием, смирение неверно понимается как бессильная покорность обстоятельствам, унижение своего человеческого достоинства, бездеятельность и слабость. Для христиан же смирение - это свидетельство великой силы человеческого духа. Только смиренный, т. е. сознающий свои духовные недуги, страдающий от них способен искренне обратиться к Врачу человеческих душ - Христу. По силе и желанию обнажить свою больную душу даются и действуют благодатные средства к исцелению. В свое время вышеуказанные аргументы, чтение литературы на эту тему, беседы с людьми, деятельно стремящимися стать настоящими христианами, позволили сделать мне свой выбор. То же самое я попытался бы предложить вопрощающему: "Почему ты христианин?"
Таким образом, убедительность христианства состоит в первую очередь в том, что оно не просто дает логически неопровержимые аргументы в свою защиту, но и предлагает все средства для того, чтобы на личном опыте удостовериться в истинности своих утверждений, а также приводит тысячи и тысячи свидетелей, подтвердивших верность этого опыта. В Евангелии указан путь проверки: "Блаженны чистые сердце, ибо они Бога узрят" (Мф.5, 8). О том, как очистить сердце, говорят деятельно прошедшие этот путь. Христиане называют их Святыми Отцами. Они опытно познали, что "Бог превыше всякого ума" и постоянно стремились к тому, "что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала" (Флп. 4, 8). И сердца, и мысли их были во Христе.
Есть предание о том, что как-то у Иоанна Кронштадтского спросили: "Батюшка, откуда у вас такая пламенная вера?" Он ответил: "Я жил в Церкви". Святой Лев Великий пишет: "Лучшее и вернейшее познание Бога не то, которое выработано усилиями рассудка и выпотением мозга, но то, которое возгорается от небесного огня в сердцах и вносит в душу Божественный свет, более ясный и убедительный, чем все рассудочные доказательства. Искать же боговедения лишь в книгах и писаниях - значит искать живого между мертвыми. Внутри себя ищи Бога! Он лучше всего распознается, так сказать, духовным осязанием".