Пагуба католичества для Русской земли состояла в том, что оно создало всеохватывающую организацию мирового господства, являющуюся скорее политической, чем рели­гиозной. Главной целью католичества было не христиан­ское служение, а политическая власть. Для западного мира оно стало орудием экспансии и подавлением других народов. Рядом с католическим священником шел воору­женный солдат, подавляющий всякое самобытное начало, как это, например, было сделано испанскими католиками в Америке. Попытки подчинить себе славянский мир католицизм предпринимал неоднократно. В частности, еще в X веке Рим запрещает вести богослужение на славян­ском языке, объявляя его ересью.

Начиная с эпохи Возрождения христианство превраща­ется в Европе в театральный фарс, в зрелище на потребу по своей сути языческой толпе. Оно не отвергнуто, но оно не связано с душой человека, а выступает как внешний факт, как роскошь, как формальный обряд, за которым скрывается жадный потребитель жизни — язычник. Посмотрите, например, на живопись, образ Богоматери, срисованный с красотки-натурщицы или веселой подруж­ки художника. Образ Господа теряет духовные черты и начинает напоминать какого-то купца или ростовщика. Почитается не Бог, а богатство, не дух, а деньги и плотская красота и биологическая полнота жизни человека-потреби­теля. Различные протестантские толкования западного христианства пытаются противостоять этому язычеству, но, как правило, не более, чем продолжается жизнь их основателей, а дальше сами попадают в плен, делая свою веру — верой купцов и ростовщиков.

Протест русских людей против подобных верований был очень резок. Православные, побывавшие в Европе, по возвращении с возмущением рассказывали своим едино­верцам о «бабах голых» в Риме, «о блудницах в образе Богородицы», о нечестности и корыстолюбии тамошнего духовенства. Вера, как формальный обряд, вера без добротолюбия, без духовных начал — не истинная вера — делали вывод русские люди. Латинству (католи­цизму) и протестантской «прелести» прямой путь в Россию был закрыт.

Первой победой западной цивилизации над русской была церковная уния, т. е. подчинение западнорусской церкви римским католикам. Опершись на предательские, изменнические элементы русского общества в западных землях, католицизм потаенно, путем темных интриг разру­шил духовное единство русского народа, создав противо­речие между народом и правящим слоем, в значительной части пошедшим на отступничество, отход от идеалов русской цивилизации. Как справедливо отмечал Г. Флоровский, уния расколола западнорусскую церковь, разъ­единила иерархию и народ. Это было прежде всего клерикальное движение. Уния была делом епископов, действовавших в отрыве от церковного народа, без его свободного и соборного согласия и совета, «скрыто и потаенно, без поразумления народу хрестьянского».

Флоровский   Г. — С. 38.

И создавалось странное положение: во главе православного народа оказывалась униатская иерархия, подобостраст­но подчиняющаяся всем унизительным антирусским реше­ниям Рима. Подавляющее большинство русского народа в западных землях не приняло унию, а к униатским священ­никам относилось как к предателям и отступникам от веры.

С этих пор западные русские земли стали оплотом разрушения русской цивилизации. Католицизм и его политический агент, униатство, подтачивали ее ценности, отравляя сознание правящего класса и духовенство этих земель.

К концу XVI века часть правящего класса западно­русских земель окатоличилась, а часть подпала под униатство. Только твердый протест простого народа удерживал остальную часть правящего класса от духовного разложения, но даже в эту, оставшуюся часть, вливался яд западной цивилизации, выражавшийся в презрении к традиционной культуре своего народа.

Даже православные священники и иерархи в западных землях вольно или невольно подпадают под разлагающее влияние чуждых духовных представлений. Прежде всего это отражается в сочинениях западнорусских писателей того времени, которые были преимущественно духовного сана. «Всего важнее и опаснее было то, что русские писатели привыкли обсуждать богословские религиозные вопросы в их западной постановке» (Г. Флоровский). Именно с тех времен «известный налет протестантизма навсегда остался на украинском народном складе».

Язва униантства сохранялась и поддерживалась в западных землях с помощью католического золота, воспи­тывая тысячи отступников от русского народа и правосла­вия. Именно используя униантство, части русского народа, жившего в западных землях, удалось внушить, что он не русский, а какой-то особый, украинский народ. По своей сути униатство было создано западными католиками как антирусская  организация,   недаром   в   годы   Великой

Отечественной войны оно вошло в тесное сотрудничество с гитлеровским режимом и благословляло массовые убий­ства русский людей.

Другая струя вредоносного влияния западной цивили­зации шла на Россию из Греции. С потерей государствен­ной самостоятельности многие образованные греки, на которых в России по традиции смотрели как на светочей веры, становятся зависимы от ценностей, складывающихся в то время на Западе, ибо свое образование и многие культурные навыки получали именно там. «Греческие учителя, — пишет Г. Флоровский, обычно приходили с Запада, где учились сами, в Венеции или Падуе, или даже в Риме, или в Женеве, или в Виттенберге, и приносили оттуда не столько византийские воспоминания, но чаще западные новшества. В XVI веке это бывали обычно протестантские симпатии, позже, напротив, прикрытый латинизм».

Внешне католицизм ни на йоту не ущемил формальный канонической стороны западнорусской церкви. Все обря­ды и каноническая независимость были сохранены, а главный удар католицизма пришелся на духовно-нрав­ственную сферу русского народа, поразив его мировоз­зрение и язык. Католики были готовы закрывать глаза на религиозно-драматическое расхождение, но за это требо­вали власти над русским народом. Католики стремились поработить душу народа, что им из-за предательства правящего класса в значительной степени и удалось.

«Внутренняя свобода и независимость были потеряны, и было утрачено и самое мерило для самопроверки... Восточные связи были прерваны. Утверждается чуждая и искусственная, не органическая традиция, и она как бы перегораживает творческие пути... На опустевшем месте строится латинская и латинствующая школа, и латиниза­ции подвергаются не только обряд и язык, но и богословие, и мировоззрение, и сама религиозная психо­логия. Латинизируется самая душа народа» (Г. Флоров­ский).

 Латинизация народного сознания в западных землях имела трагические последствия не только для западнорусского народа. После возвращения западных земель в состав России эта латинизация начинает проникать и в центральные области страны, отравляя национальное со­знание правящего класса, хотя практически не затрагивает сознание широких народных масс.

Сочинения Петра Могилы, М. Смотрицкого, а позднее Симеона Полоцкого получают признание среди некоторых представителей образованного слоя в сердце России. Созданная в Москве Славяно-греко-латинская академия повторяла учебные программы, разработанные в Киево-могилянской коллегии, строившейся по образу католических духовных учреждений, да и преподаватели в московской академии в значительной части были из западных земель.

Западное влияние затрагивает даже таких выдающихся деятелей церкви, как св. Дмитрий Ростовский (1651-1709) и Стефан Яворский (1658-1722).

Главный труд св. Дмитрия Ростовского «Жития Свя­тых» составлен преимущественно по западным источни­кам, и в основу положены латинский сборник Л. Сурия, а также труды кардинала Барония и П. Скарги. Запад­нический характер носили и его проповеди.

Ректор Киевской духовной академии С. Яворский учился у иезуитов, принял римское послушание и лишь позднее вернулся в православие. Его книга «Камень веры» — компиляция из многих латинский книг.

Так называемое украинское барокко, часто связыва­емое с именем предателя Мазепы, несло в себе нерусскую западническую струю, которое оказало разрушительное влияние на русскую цивилизацию. Даже в западных землях оно было бесплодно, так как имело заимствованный нетворческий характер.

Как отмечал Г. Флоровский, «сложилась школьная традиция, возникла школа, но не создалось духовного творческого движения. Сложилась подражательная и провинциальная схоластика, именно «школьное богосло­вие». Это обозначало некую новую ступень религиозно-культурного сознания. Но в то же время богословие было сорвано с его живых корней. Возникло болезненное и опасное раздвоение между опытом и мыслью. Кругозоркиевских   эрудитов   был  достаточно  широк,   связь  с Европой была очень оживленной,  и до  Киева легко доходили  вести  о  новых  движениях  и  исканиях  на Западе. И однако, была некая обреченность во всем этом движении. Это была псевдоморфоза религиозного созна­ния, псевдоморфоза православной мысли...».

Флоровский   Г. — С. 56.

Русская икона, столетиями воплощавшая высшие ду­ховные начала русской жизни, ее цельность и стремление к добру, теряет многие из этих качеств. Мощные, глубокие образы  Бога  и  святых  заменяются  их  описательными изображениями, в которых видишь не Бога или подвиж­ника, а портрет человека-современника! Духовный образ вытесняется рисунком с подробностями. Русская икона, тревожившая духовные начала человека, шедшая к его сердцу через духовные представления о Боге, сейчас ищет этот путь через чувственно-плотские представления о Нем. Бог и святые на иконах становятся похожи на нарядных бояр или даже немцев, картины мироздания или подвиж­нической жизни святых теряют обобщенность и начинают походить на бытовые рисунки.

Вырождение русской иконы — результат разруше­ния духовных начал русской цивилизации. Меняется все: и духовные представления, и средства их художественного выражения, хотя я не стал бы рассматривать вырождение русской иконы как абсолютный процесс. На самом деле ему противостояло многое, и даже в образах новой иконописи так или иначе сохранялись элементы прежних представлений.

Власть церкви в России была духовно-нравственной, отчасти экономической, но почти никогда политической. До конца XVI века Россия не имела своих патриархов, а русская церковь управлялась митрополитами, поставлен­ными Константинопольским патриархом, чаще всего по рекомендации царя. Эти митрополиты пользовались ог­ромным уважением, но политической власти и влияния на государственные дела не имели. То же было и с введением в России патриаршества (просуществовавшего тогда не более ста лет). Исключение, может быть, составляли патриарх Филарет, отец царя Михаила Федоровича, и патриарх Никон, возжелавший политической власти, чем все это закончилось, известно. В России сложилась традиция, что по всем важнейшим вопросам руководители церкви принимали точку зрения царя. Царь — помазан­ник Божий, его разумом и устами говорит сам Бог. В лице царя олицетворялось Российское православное государст­во, значение которого было абсолютно в сознании русский людей.

Царь, Церковь, Государство— неразрывные поня­тия, и ни у кого из русских людей не могло возникнуть мысли рассматривать их в отдельности. Царь — воля, церковь — дух, государство —тело, и все это вместе православное государство. Неразрывность этих понятий придавали устойчивость и стабильность могучему организму России, но вместе с тем повреждение одного из этих составляющих вело к глубокому кризису всей целос­тности, это хорошо понимали враги России. С ненависти «к царю и попу» (революционный лексикон) начинались все попытки разрушения российской державы.

Существует мнение, что царь Петр I своей церковной реформой ввел в русскую церковь протестантские эле­менты, произвел раскол между властью и церковью (Г. Флоровский). Это чисто формальный и поверхностный взгляд. Напротив, царь Петр довел до логического завершения целостность «царь, церковь, государство», изъяв из нее все возможности противоречий. Что бы ни говорили о Петре, но он мыслил национально, заботился об интересах Российского государства и если и проводил реформу церкви, то на основе сложившихся традиций. Введением нового «Духовного Регламента», упраздне­нием патриаршества Петр юридически узаконил уже реально существовавшее положение дел, ведущую роль православного царя — хранителя государства в церков­ной жизни. Возвеличивание царской власти, главенство царя в духовной, церковной жизни не изобретение Петра, а факт национальной жизни, существовавшей задолго до него. Петр придал этому факту юридическую определенность. Но  разве  противоречит  национальному  духу страны мысль  Феофана  Прокоповича,  принадлежащая,   по своей сути, самому Петру, что «Государь — власть высочайшая, есть надсмотритель совершенный, крайний, верховный и вседействительный, то есть имущий силу и повеления, и крайнего суда, и наказания, над всеми себе подданными чинами и властью, как мирскими, так и духовными. И понеже и над духовным чином государское надсмотрительство от Бога установлено есть, того ради всяк законный Государь в Государстве своем есть воистину Епископ Епископов».

Образование   Святейшего   Синода,   возглавляемого самим царем, и упразднение патриаршества только укрепили позиции русской церкви; не раскол духовной и царской власти произошел, а, наоборот, ее объединение. Церковь была и осталась частью православного государ­ства, ее литургическая сторона сохранялась без изменений. Разрушение церкви осуществлялось не в результате пет­ровских   реформ,   а   по   мере   разрушения   Российского государства, с которым она была связана неразрывно, а также с появлением на российском престоле неправослав­ных  государей.   Эрозия   национального   государства, космополитизация его в XVIII-XIX веках, западно­европейский чиновничий дух, насаждаемый в госаппарате, омертвили многие естественные связи православной церк­ви и государства, превращая священников в своего рода государственных служащих, сводя на нет духовно-нрав­ственный авторитет православия.

Еще больший вред русской церкви нанесло внутреннее разложение значительной части ее священников. Речь идет о внедрении в сознание западноевропейских религиозных представлений и потребительского мироощущения. В мыслях, в выборе тем, слов, богословских обсуждений все сильнее чувствуется западный дух. В проповедях и богос­ловских трудах все чаще используются сочинения католи­ческих и протестантских клириков и все реже — русских мыслителей и подвижников.

Во второй половине XVII века, а особенно при Петре из западных земель хлынуло в российские столицы большое   количество   священников   и   монахов,   просто отравленных католическими и протестантскими представ­лениями. Вера для них — обрядовая формальность, церковь — роскошь, священники — духовные дворяне, стоящие над толпой. Духовно-нравственные представле­ния православия, добротолюбия, соборность им непонятны и чужды, подвижническое служение добру — пустая фраза.

Пришельцы с западных земель несли не духовную культуру, а ее суррогат, состоящий из примитивно-школьного освоения католических и протестантских духов­ных мотивов. Оторванность от народной культуры, шко­лярство, духовная беспочвенность, умноженные на редкое самомнение малоросских учителей-чужаков, вели к пере­рождению русского православия и деградации пра­вославных священников.

«Все эти наставники были для учеников в собственном смысле слова люди чужие, наезжие из какой-то чужой земли...   с  своеобразными  привычками,   понятиями   и самой  наукой,  со своей малопонятной,  странной для великорусского уха речью; притом же они не только не хотели приноровиться  к просвещаемому ими юношест­ву... но даже явно презирали великороссов как дикарей, над всем смеялись и все порицали, что было непохоже на их малороссийское, а все свое выставляли и навязывали, как единственно хорошее».

Эту мутную волну псевдопросвещения русской культу­ре удалось преодолеть только во второй половине XVIII, отчасти даже начале XIX века.

Прекрасная оценка этого «просветительства» была дана М. В. Ломоносовым, который из своего учения в подобной школе не смог вынести полезных знаний, кроме мертвой латинской схоластики и отчасти некоторого знания слов латинского языка. Ученики бежали из этих школ, ибо они были чужды и почти бесполезны.

Была поломана традиционная система подготовки свя­щенников.

Как на Руси до Петра I приготовляли батюшек и ученых людей?

Они должны были с детства служить в церкви или в монастыре, практически изучить грамоту, чтение, пение и церковный устав. В их распоряжении нередко былимноготомные своды житий святых, служившие нрав­ственным примером и пособием по изучению истории, сочинения отцов церкви, а также многочисленные сбор­ники философско-религиозного и нравоучительно-исто­рического содержания — Златоуст, Златоструй, Измарагд. Мы уже не говорим о многочисленных произведе­ниях древнерусской литературы, которые, конечно, были не в каждом монастыре, но, во всяком случае, в большинстве. Все эти сочинения, на которых учились русские батюшки и ученые люди, при всей разнице их жанров, несли нравственно-нравоучительный заряд — добротолюбие. Человек, духовно вскормленный на этих сочинениях, не терял духовное преемство со своими предками, продолжая и развивая традиции русской цивилизации.

А что предлагали своим ученикам учителя из западно­русских земель, воспитанные в католическом или протес­тантском духе? Прежде всего знание мертвой латыни, латинскую грамматику, риторику, пиитику, заучивание латинских вокабул и флексий, бессмысленную зубрежку. Кстати говоря, сами учителя в этой латыни чаще всего были не вполне тверды и заставляли своих учеников заучивать просто варварскую тарабарщину. В нацио­нальном смысле это обучение носило антирусский харак­тер, ибо все коренное и самобытное объявлялось этими учителями темнотой и невежеством. Обучение вопросам веры велось формально по латинским учебникам, бес­смысленными силлогизмами, прерывалась отечественная традиция   религиозного   сознания   как  добротолюбия. Богословие приобретает латинский, западный характер, богословские диспуты ведутся на латыни, в неуклюжих, примитивных, схоластических формах. Главным стано­вился не поиск истины, а выбор формы изложения, стандартных выражений. Язык  богословия,  если его сравнивать с языком богословских произведений Древ­ней Руси, стал беден и примитивен. В общем, как справедливо отмечает Г. Флоровский, «это «школьное»   богословие  было  в  собственном  смысле беспочвенным. Оно взошло и взросло на чужой земле... Точно надстройка над пустым местом... и вместо корней сваи... Богословие на сваях, — вот итог XVIII века».

Но это богословие не ушло без следа, его образцы в той или иной форме проявлялись в духовных учреждениях России и в XIX веке. Беспочвенное богословие рожда­ло беспочвенное духовенство, а от беспочвенного духо­венства один шаг к атеизму и революционным представ­лениям. Разве удивительно, что большая часть российских революционеров и разрушителей национальной России вышла из духовного сословия? Нет, это было логическим итогом западного псевдопросвещения.

Удивительно ли, что в рассуждениях русских священ­ников появляются мысли и суждения, противоречащие православной традиции. Древняя традиция русской циви­лизации, русского православия, заключавшаяся в мысли, что вера без дел мертва, что только подвижническое служение, через практическое добротолюбие можно полу­чить спасение, начинает вытесняться протестантским пред­ставлением о сплочении только верой. В этом отношении весьма характерна мысль Феофана Прокоповича, одного из ближайших сотрудников Петра I, что «совершается спасение верою и дела человека не имеют никогда совер-шительной силы».

Протестантские и католические влияния сильно поколеба­ли духовную целостность русского православия. Конечно, этого бы не произошло, если бы на престоле царствовали истинно православные государи, но с Петра I только Елизавету, Николая I, Александра III и Николая II можно назвать истинно православными государями, верховными руководителями русской церкви. Все остальные были нетвер­ды в православии, некоторые в своей гордыни даже пытались его «улучшить». С национальной точки зрения для особы, возглавляющей русскую церковь, это было непростительно и вело к разрушению духовного ядра православия. Екатерина И, например, не видела разницы между православием и лютеран­ством. При Анне Иоанновне и Бироне гонение на православие приобрело безобразные формы. Чем сильнее склонялись к Западу русские императоры, тем больше Святейший Синод напоминал какую-то канцелярию. Хотя сам принцип главен­ства царя в духовной жизни был верен, дело было только в самом царе. Отделить церковь от царя и государства значило то же, что и произвести большевистскую реформу.

В XVIII веке в духовном сословии целенаправленно формируется слой людей, своего рода «Орден», из которого в основном формируются епископы русской пра­вославной церкви — «Орден ученого монашества», запад­ническое включение в русскую церковь.  Как пишет Г. Флоровский: «Это «ученое монашество» возникает впервые на Юге в XVII веке в связи с заведением новых латинских школ. И вместе с этими школами переходит и на Север. От живых   монастырских  преданий   это  новое   монашество вполне   отрывается.   Между  монашеством   «ученым»   и монастырским не было взаимного понимания, и рознь между ними достигала иногда трагической остроты... И главный парадокс в судьбе «ученого монашества» связан с тем, что организуется   оно   под   властью   и   верховенством   обер-прокурора... Это было не только обмирщение, но бюрокра­тизация монашества. «Орден» создается светской властью, как средство властвовать и в церкви. В сущности, то было только номинальное монашество, кроме видимого «образа» или одежды здесь мало оставалось монашеского. Это ученое «черное» духовенство всегда меньше было носителем аске­тического начала. Обеты молчаливо преступались по невы­полнимости.  Монашество для  «ученых» перестает быть путем послушания и подвига, становится для них путем власти, путем ко власти и чести...»

Флоровский   Г. — С. 340.

XVIII-XIX века нанесли русскому национальному созна­нию, русскому духовному религиозному сознанию огромный и,   можно   сказать,   невосполнимый  урон.   Это  сознание, отмечает Г. Флоровский, «так часто съеживалось, сжималось, укрывалось в молчании, в отмалчивании и замалчивании вопроса для самого себя... Утрачивался единый и общий язык, терялась  та  симпатическая  связь,   без  которой  взаимное понимание невозможно. И этому еще более содействовали те насмешки и издевательства, в которых так любовно изощря­лись русские культуртрегеры и просветители XVIII века... В истории   русского   богословия   и   русского   национального сознания вообще все эти противоречия и ушибы XVIII века отозвались и сказались с большей силой и болезнен­ностью...»

ОКАЯННАЯ НЕРУСЬ Парадигма чужебесия

Повреждение  веры

Масонство