Сказанное в предыдущей главе является идеологическим обоснованием для пастырского служения. Напоминаем вкратце эти предпо­сылки для пастырствования, которое протекает не в пустыне, а в миру и среди людей. Мир, как совокупность враждебного Богу и добру — это область лежащего во зле, но мир, как эм­пирическая тварность сам по себе нисколько не зол. Человек, пусть и падший, но все же образ Божий: "образ есмь неизреченныя Твоея славы, аще и язвы ношу прегрешений". В глу­бинах человеческой души могут быть водово­роты греха, но человек, тем не менее, остается любимым созданием Божиим, которого пас­тырь не может не любить, как он не может не любить и мир — эмпирическую тварность.

       Пастырское делание, пасение, которое неко­торые пасторалисты любят филологически приближать в спасению, есть делание, внут­реннего созидания Царства Божия в человеке. Это созидание Царства Христова, новой твари о Христе есть, конечно, в то же время и борьба с царством зла, с силами зла в нас. Но добро и зло непонятны без свободы, о которой было сказано выше. Добро, к которому зовет пас­тырь,  есть только свободное добро. Принудительное добро не есть уже и добро. Только то добро — добро, которое не искажено злом, на­силием, принуждением, угрозами адских мук. За таким добром, навязанным из чувства стра­ха, легко видится отблеск инквизиционных костров.

      Таковы идеологические предпосылки пас­тырского служения. По своему внутреннему содержанию служение это требует к себе также более внимательного отношения. Если подойти к нему исторически, то станет ясным, что православное христианское пастырствова­ние качественно отличается от внехристианских типов священнического служения.

        В язычестве в главном господствует тип жреческого священства. Жрец, шаман, иерофант являлся по преимуществу посредником между человеком и божеством. Он приносит жертвы, заклинает, умилостивляет разгневан­ного бога, он заговаривает человеческие болез­ни, предохраняет человека от злого рока. На наивысших точках языческого религиозного сознания, там, где человек поднимается над уровнем примитивных религиозных пережива­ний, пробуждается мистическое религиозное чувство. Здесь сильнее обнаруживается в свя­щеннослужителе руководитель человека в об­ласти таинственных откровений, в сообщении ему недоступного людям религиозного видения. Мист, иерофант, таинник проникает в те об­ласти, куда рядовому человеку и обычному жрецу нет доступа. В мистериях, на этих вер­шинах дохристианского религиозного сознания, обнаруживается тоска по подлинной духовнос­ти, которую религия масс не может сообщить. Эксотеризм и эсотеризм —- типичны для язы­чества. В мистических культах и священство и посвященные больше и острее чувствуют при­ближение подлинного Откровения и жаждут его. Но к священнику все же применяются еще очень малые требования духовного руководст­ва. Понятие пастырства еще не созрело в язы­честве.

Значительно выше священническое служе­ние понимается в Ветхом Завете. Наряду с разработанным жреческим кодексом, особливо в послеплененный период истории Израиля, священство связано и рядом иных обязаннос­тей, в большинстве случаев неведомых язычест­ву или только отчасти свойственных его жре­ческому классу. Ветхозаветный священник яв­ляется не только жертвоприносителем. Он и судья, и учитель, а иногда и управитель. Вет­хому Завету присуща гораздо большая разра­ботанность этических норм. Наиболее совер­шенный нравственный кодекс до Христа был известен именно библейскому священнику. Ветхий Завет вырабатывает понятие святости, отсутствующее у других религий древнего мира. Библейский религиозный идеал дал оп­ределенное понятие праведности, выражающе­еся в исполнении предписаний закона. Этика закона, этика нормы преобладала в ветхоза­ветном сознании. Она возвышалась над други­ми этическими представлениями древности, но она же носила в себе свою немощь. Закон, как сумма заповедей, которые надо исполнить для оправдания, не давал сам по себе сил для ис­полнения этих заповедей. Больше того, закон обезнадеживал человека, указуя ему постоян­но на его немощь, несовершенство и неправед­ность. "Немощь закона" — тема проповеди ап. Павла. Немощь человека не могла быть воспол­нена немощью закона. Человек оставался, и при наличии идеального нравственного закона таким же далеким от Бога неправедником. Закон не давал сил для освящения человечес­кого духа, не сообщал средств к достижению той святости, которую он так ясно указывал.

Закон учил добру, закон обличал за недоста­ток добра, но и обезнадеживал человека, ищу­щего этого добра, но изнемогающего под бреме­нем предписаний этого же закона. Сострадания к грешнику не знал Израиль. Пророк Илия, ревнующий о Боге совершенной ревностью, не только ненавидит грех, но ненавидит и греш­ника. Он сжигает пророков Иезавели, он неми­лосерд к твари и к людям, он заповедует сти­хиям и даже смерти, но не ощущает милосер­дия к падшему.

Священство Ветхого Завета немощно перед Богом и не несет утешения человеку-грешнику. Масса предписаний раввинов о нечистоте жи­вотных, человека в разных случаях его жизни, порождают детализированный кодекс разных омовений, очищений, жертв умилостивления, жертв всесожжения и под., но приблизить че­ловека к Богу или Бога к людям они не в со­стоянии.  Строгое  понятие  об  избранничестве,  обрезание, как знак завета с Богом, отчужде­ние от других народов — вот та сфера религи­озно-нравственных понятий, в которых свя­щенствует священник Ветхого Завета. Весь Израиль — суть народ и сыны Божии, но по­нятия об усыновлении человека, как создания Божия, не существовало в религии древних иудеев.

       Только благовестие Нового Завета принесло людям и новое откровение о священстве и на­стоящем пастырствовании. Евангелие Христа Спасителя принесло новое учение о богоусыновлении. Всякий человек есть сын Божий и может Богу сказать: "Отче". Проповедь апос­толов дала человеку надежду стать причастни­ком Божеского естества, что потом в богосло­вии свв. Афанасия, Григория Богослова и Гри­гория Нисского, Максима Исповедника, Симеона Н. Богослова и Григория Паламы ра­зовьется в законченное учение об Обожении, начала и корни которого восходят к Платону и Плотину. Евангелие дало веру в то, что во Христе — мы новая тварь. Акт Боговочеловечения и вознесения нашего естества превыше ангельских чиноначалии окрыляет человека в его христианском самосознании. Христианский гуманизм, противоположный гуманизму язы­ческому и революционному облагораживает понятие человека сравнительно с языческим сознанием и сознанием ветхозаветного Израи­ля. Во Христе сглаживаются грани, непреодо­лимые для язычников и иудеев. В Царстве Евангелия нет ни эллина, ни иудея, ни мужеского пола, ни женского, ни варвара, ни скифа (Гал. III, 26-28). Христанство несет с собой ра­достный космизм, т. е. полнокровное приятие мира, твари, природы и, конечно, человека, этого лучшего, по образу Божию, создания Творца.

Поэтому всему, и священство и пастырство Христово существенно, качественно отлично от священства языческого и левитства иудейско­го. Священник Христов — строитель тайн, строитель Тела Христова. Он призван сам, а через него и другие, созидать новое Царство благодати.

 Священник Христов призван к проповеди усыновления, к собранию воедино расточен­ных чад Божиих, к преображению мира и че­ловека. Ясно, что не совершенство евангельс­кой морали и не разработанность догматичес­ких истин составляют самое важное в христианстве. Самое важное — это Сам Бого­человек. "Велия благочестия тайна", тайна Боговочеловечения (I Тим. III, 16) лежит в ос­нове христианской проповеди, в нашей евха­ристической жизни, в нашей аскетике богоуподобления или преподобничества, в нашей мистике. Бог есть не только начальная при­чина мира и человека, но и конечная его цель. "Богоматериальный процесс", о котором в свое время писал Владимир Соловьев ("Оп­равдание Добра"), есть проповедь всемирного совершенства, о котором дерзнул учить толь­ко Тот, Кто есть Создатель этого мира. Это предопределяет     отношение     христианского  пастыря к миру и человеку, о котором сказано было в предыдущей главе.

Человек, в обществе которого призван пас­тырствовать пастырь, был, есть и будет, не­смотря на все эти грехи и падения — любимое создание Божие. Православному пастырю поэ­тому должна быть внушена вера в человека, в его предопределение в предвечном Совете к причастию Богочеловека, его сродника по плоти, по слову преп. Симеона Нового Богосло­ва (Гимн 58-й).

Поэтому главным пастырским средством долж­на быть Благая весть о спасении, вселение веры в это спасение и Обожение, а не запугива­ние адскими муками. Пастырь поменьше должен в сердце своем предопределять людей к этим мукам и брать на себя дерзновенный суд.