БОЯРСТВО.   ОПРИЧНИНА. ЗЕМСКИЕ СОБОРЫ

ИСТОРИКИ НЕОДНОКРАТНО сетовали на "загадочность" и даже на "великую загадочность" опричнины. Между тем, ничего загадочного в ней нет, если рассматривать опричнину в свете веками складывавшихся на Руси отношений народа и власти, общества и царя. Эти "неправовые" отношения, основывавшиеся на разделении обязанностей, свойственных скорее семейному, чем государственному быту, наложили отпечаток на весь строй русской жизни.

Так, русское сословное деление, например, имело в своем основании мысль об особенном служении каждого сословия. Сословные обязанности мыслились как религиозные, а сами сословия — как разные формы общего для всех христианского дела: спасения души. И царь Иоанн IV все силы отдал тому, чтобы "настроить" этот сословный организм Руси, как настраивают музыкальный инструмент, по камертону православного вероуче­ния. Орудием, послужившим для этой нелегкой работы, стала опричнина. Глядя на нее так, все можно понять и объяснить. Вот что действительно невозможно, так это понимание действий Иоанна IV (в том числе и опричнины) с точки зрения примитив­но-утилитарной, во всем видящей лишь "интересы", "выгоду", "соотношение сил", странным образом сочетая это с привержен­ностью "объективным историческим закономерностям".

Для того, чтобы "настроить" русское общество в унисон с требованиями христианского мировоззрения, прежде всего тре­бовалось покончить с понятиями "взаимных обязательств" как между сословиями, так и внутри них. Взаимные обязательства порождают упреки в их несоблюдении, взаимные претензии, обиды и склоки — и это ярче всего проявилось в таком уродливом явлении, как боярское местничество. Безобидная на первый взгляд мысль о взаимной ответственности порождает ощущение самоценности участников этой взаимосвязи, ведет к обособле­нию, разделению, противопоставлению интересов и, в конечном итоге, — к сословной или классовой вражде, по живому рассека­ющей народное тело.

Не разъединяющая народ ответственность "друг перед дру­гом", неизбежно рождающая требования "прав" и забвение обя­занностей, а общая, соборная ответственность перед Богом дол­жна стать, по мысли Грозного, основой русской жизни. Эта общая ответственность уравнивает всех в едином церковном служении, едином понятии долга, единой вере и взаимной любви, запове­данной Самим Господом в словах: "Возлюби ближнего как самого себя". Вспомним царское упоминание о стремлении "смирить всех в любовь". Перед Богом у человека нет прав, есть лишь обязанности — общие всем, и это объединяет народ в единую соборную личность "едиными усты и единым сердцем", по слову Церкви, взывающую к Богу в горячей сыновней молитве.

В таком всенародном предстоянии Богу царь находится на особом положении. Помазанник Божий, он свидетельствует со­бой богоугодность государственной жизни народа, является той точкой, в которой символически соединяются небо и земля, Царствие Божие и человеческое. В своем царском служении он "не от мира сего", и поэтому перед ним, как перед Богом, все равны, и никто не имеет ни привилегий, ни особых прав. "Есте­ством телесным царь подобен всякому человеку. Властию же сана подобен... Богу. Не имеет бо на земли вышша себе. Подобает убо (царю) яко смертну, не возноситися, и, аки Богу, не гневатися... Егда князь беспорочен будет всем нравом, то может... и мучити и прощати всех людей со всякою кротостию", — говорится в одном из сборников второй половины XVI века. К такому пониманию царской власти и старался привести Россию Иоанн Васильевич. Но на его пути встало боярство.

"...Уже к половине XV века московский великий князь был окружен плотной стеной знатных боярских фамилий, — говорит Ключевский. Положение усугубилось вступлением на москов­скую службу князей, покидавших упраздненные удельные столы. — С тех пор во всех отраслях московского управления — в государственной думе советниками, в приказах судьями, то есть министрами, в областях наместниками, в полках воеводами яв­ляются все князья и князья. Вслед за князьями шли в Москву их ростовские, ярославские, рязанские бояре". В этом не было бы ничего дурного, если бы объединение Великороссии и возвыше­ние московского великого князя до уровня общенационального государя не изменило роковым образом воззрения боярства на свое место в русской жизни.

В удельные века боярин в Москве служил, и принадлежность к сословию означала для него прежде всего признание за собой соответствующих обязанностей. Весь XIV век — это век самоот­верженного служения московского боярства общенациональным идеалам и целям. Отношения с великим князем московским складывались поэтому самые полюбовные. "Слушали бы во всем отца нашего владыки Алексея да старых бояр, кто хотел отцу нашему добра и нам", — писал в духовном завещании к своим наследникам Симеон Гордый, поставляя рядом по своему значе­нию митрополита и боярство. Святой благоверный князь Дмит­рий Донской относился к боярам еще задушевнее. Обращаясь к детям, он говорил: "Бояр своих любите, честь им достойную воздавайте по их службе, без воли их ничего не делайте".

Но к концу XV—началу XVI века положение изменилось. В боярстве, пополнявшемся титулованной удельной знатью, при­несшей в Москву понятия о своих наследственных правах, уста­новился взгляд на свое руководящее положение как на "законное" дело — привилегию, не зависимую от воли государя. Это грозило разрушением гармонии народного бытия, основанной на со-служении сословий в общем деле, на их взаимном равенстве перед Богом и царем. "Еще при Грозном до опричнины встречались землевладельцы из высшей знати, которые в своих обширных вотчинах правили и судили безапелляционно, даже не отдавая отчета царю", — пишет Ключевский. Более того, царь, как лицо, сосредоточившее в себе полноту ответственности за происходя­щее в стране, представлялся таким боярам удобной ширмой, лишавшей их самих этой ответственности, но оставлявшей им все их мнимые "права". Число знатнейших боярских фамилий было невелико — не превышало двух-трех сотен, зато их удель­ный вес в механизме управления страной был подавляющим.

Положение становилось нестерпимым, но для его исправле­ния царь нуждался в единомышленниках, которые могли бы взять на себя функции административного управления страной, традиционно принадлежавшие боярству. Оно в своей недостой­ной части должно было быть от этих функций устранено. Эти "слугующие близ" государя верные получили названия "опрични­ков", а земли, отведенные для их обеспечения, наименование "опричных". Вопреки общему мнению, земель этих было мало. Так, перемещению с земель, взятых в опричнину, на другие"вотчины" подвергалось около тысячи землевладельцев — бояр, дворян и детей боярских. При этом опричнина вовсе не была исключительно "антибоярским" орудием. Царь в указе об учреж­дении опричнины ясно дал понять, что не делит "изменников" и "лиходеев" ни на какие группы "ни по роду, ни по племени", ни по чинам, ни по сословной принадлежности.

Сам указ об опричнине появился не вдруг, а стал закономер­ным завершением длительного процесса поиска Иваном Гроз­ным наилучшего, наихристианнейшего пути решения стоявших перед ним, как помазанником Божиим, задач. Первые его попыт­ки в этом роде связаны с возвышением благовещенского иерея Сильвестра и Алексея Федоровича Адашева. Лишь после того, как измена Адашева и Сильвестра показала в 1560 году невозмож­ность окормления русского народа традиционно боярскими ор­ганами управления, встал вопрос об их замене, разрешившийся четыре года спустя указом об опричнине.

Адашев сам к боярству не принадлежал. Сын незначительного служилого человека, он впервые появляется на исторической сцене 3 февраля 1547 года на царской свадьбе в качестве "ложничего" и "мовника", то есть он стлал царскую постель и сопровож­дал новобрачного в баню. В 1550 году Иоанн пожаловал Адашева в окольничие и при этом сказал ему: "Алексей! Взял я тебя из нищих и из самых молодых людей. Слышал я о твоих добрых делах и теперь взыскал тебя выше меры твоей ради помощи душе моей... Не бойся сильных и славных... Все рассматривай внима­тельно и приноси нам истину, боясь суда Божия; избери судей правдивых от бояр и вельмож!"

Адашев правил от имени царя, "государевым словом", возне­сенный выше боярской знати — царь надеялся таким образом поставить боярское сословное своеволие под контроль. Оприч­нина стала в дальнейшем лишь логичным завершением подо­бных попыток. При этом конечным результатом, по мысли Гроз­ного, должно было стать не упразднение властных структур (та­ких, как боярская дума, например), а лишь наполнение их новым, религиозно осмысленным содержанием. Царь не любил ломать без нужды.

Адашев "правил землю русскую" вместе с попом Сильвестром. В благовещенском иерее царь, известный своим благочестием (ездивший в дальние монастыри на покаяние замаливать даже незначительные грехи — "непотребного малого слова ради") — хотел видеть олицетворение христианского осмысления государственности. Однако боярская верхушка сумела "втянуть" Адашева и Сильвестра в себя, сделать их представителями своих чаяний. Адашев вмешался в придворные интриги вокруг Захарьиных — родственников Анастасии, жены царя, сдерживал в угоду удель­ным интересам создание единого централизованного русского войска. Сильвестр оказался не краше — своего сына Анфима он пристроил не в "храбрые" и "лутчие люди", а в торговлю, испросив для него у царя назначение ведать в казне таможенными сборами.

Царю в случае успеха боярских замыслов оставалось лишь "честь председания". Русская история чуть было не свернула в накатанную западно-европейскую колею, в которой монарх вы­полнял роль балансира между противоречивыми интересами различных социальных групп. Лишь после охлаждения отноше­ний царя с прежними любимцами дело двинулось в ином на­правлении. В 1556 году были приняты царские указы, в резуль­тате которых все землевладельцы, независимо от размера своих владений, делались служилыми людьми государства. "Речь шла об уравнении "сильных" и "богатых" со всеми служилыми людь­ми в служебной повинности перед государством именно несмот­ря на их богатство, на их экономическую самостоятельность", — признает Альшиц. Он же пишет, что в период деятельности Адашева и Сильвестра "решался вопрос — по какому пути пойдет Россия: по пути усиления феодализма (читай: православного самодержавия — прим. авт.) или по пути буржуазного развития... То, что реформы Адашева и Сильвестра... имели тенденцию направить развитие страны на иной путь (чем предначертал Грозный — прим. авт.) в политическом устройстве и... в основе экономики, а именно — на путь укрепления сословно-представи-тельной монархии, представляется несомненным".

Идея опричнины прямо противоположна. "Аз есмь царь, — говорил Грозный, — Божиим произволением, а не многомятеж­ным человеческим хотением". Русский государь не есть царь боярский. Он не есть даже царь всесословный — то есть общена­родный. Он — Помазанник Божий. Инструментом утверждения такого взгляда на власть и стала опричнина.

В опричнину брали только "лутчих", "по выбору". Особенно тщательный отбор проходили люди, имевшие непосредственное отношение к жизни государя. До нас дошла опись царского архива, в которой есть следующая запись: "Ящик 200, а в нем сыски родства ключников, подключников, и сытников, и поваров, и помясов, и всяких дворовых людей". На 20 марта 1573 года в составе опричного двора царя Иоанна числилось 1854 человека. Из них 654 человека составляли охранный корпус государя, его гвардию. Данные, взятые из списка служилых двора с указанием окладов, обязанностей и "корма", совпадают с показаниями ино­странцев. Шлихтинг, Таубе и Крузе упоминают 500 — 800 чело­век "особой опричнины". Эти люди в случае необходимости слу­жили в роли доверенных царских порученцев, осуществлявших охранные, разведывательные, следственные и карательные фун­кции. В их числе, кстати, находился в 1573 году молодой еще тогда опричник "Борис Федоров сын Годунов". Остальные 1200 опричников разделены на четыре приказа, а именно: Постель­ный, ведающий обслуживанием помещений дворца и предмета­ми обихода царской семьи; Бронный, то есть оружейный; Коню­шенный, в ведении которого находилось огромное конское хозяйство дворца и царской гвардии, и Сытный — продовольст­венный (13).

Опричное войско не превышало пяти—шести тысяч человек. Несмотря на малочисленность, оно сыграло выдающуюся роль в защите России; например, в битве на Молодях, в 1572 году, во время которой были разгромлены татарские войска, а их коман­дующий Дивей-мурза взят в плен опричником Аталыкиным. Со временем опричнина стала "кузницей кадров", ковавшей госуда­рю единомысленных с ним людей и обеспечивавшей проведение соответствующей политики. Вот лишь один из примеров:

В сентябре 1577 года во время Ливонского похода царь и его штаб направили под город Смилтин князя М. В. Ноздроватого и А. Е. Салтыкова "с сотнями". Немцы и литовцы, засевшие в городе, сдаться отказались, а царские военачальники — Ноздре­ватый и Салтыков — "у города же никоторова промыслу не учинили и к государю о том вести не учинили, что им литва из города говорит. И государь послал их проведывать сына боярско­го Проню Болакирева... И Проня Болакирев приехал к ним ночью, а сторожи у них в ту пору не было, а ему приехалось шумно. И князь Михайлы Ноздроватого и Ондрея Салтыкова полчане и стрельцы от шума побежали и торопяся ни от кого и после того остановилися. И Проня Болакирев приехал к государю все то подлинно сказал государю, что они стоят небрежно и делают не по государеву наказу. И государь о том почел кручи-нитца, да послал... Деменшу Черемисинова да велел про то сыс­кать, как у них деелось..." (14).

Знаменитый опричник, а теперь думный дворовый дворянин Д.Черемисинов расследовал на месте обстоятельства дела и до­ложил царю, что Ноздроватый и Салтыков не только "делали не гораздо, не по государеву наказу", но еще и намеревались завладеть имуществом литовцев, если те оставят город. "Пущали их из города душою и телом", то есть без имущества. Черемисинов быстро навел порядок. Он выпустил литовцев из города "со всеми животы — и литва тотчас город очистили..." Сам Черемисинов наутро поехал с докладом к царю. Князя Ноздроватого "за службу веле государь на конюшне плетьми бить. А Ондрея Салтыкова государь бить не велел". Тот "отнимался тем, что будто князь Михайло Ноздроватый ему государеву наказу не показал, и Ондрею Салтыкову за тое неслужбу государь шубы не велел дать".

В необходимых случаях руководство военными операциями изымается из рук воевод и передается в руки дворовых.

В июле 1577 года царские воеводы двинулись на город Кесь и заместничались. Князь М. Тюфякин дважды досаждал царю че­лобитными. К нему было "писано от царя с опаскою, что он дурует". Но не желали принять росписи и другие воеводы: "А воеводы государевы опять замешкались, а к Кеси не пошли. И государь послал к ним с кручиною с Москвы дьяка посольского Андрея Щелкалова... из Слободы послал государь дворянина Да­ниила Борисовича Салтыкова, а веле им итить х Кеси и промыш­лять своим делом мимо воевод, а воеводам с ними".

Как видим, стоило воеводам начать "дуровать", как доверенное лицо царя — дворовый, опричник Даниила Борисович Салтыков был уполномочен вести войска "мимо" воевод, то есть отстранив их от командования. Только что препиравшиеся между собой из-за мест князья все разом были подчинены дворовому Д. Б. Салтыкову, человеку по сравнению с ними вовсе "молодому".

Со временем боярство с помощью опричнины излечилось от сословной снеси, впрягшись в общее тягло.

К сожалению, излечилось боярство не полностью. И в царствование Феодора Иоанновича (1584-1598), и в царствование Годунова (1598-1605) часть бояр продолжала "тянуть на себя". Эта "самость", нежелание включаться в общенародное дело закономерно привели к предательству 21 сентября 1610 года, когда, боясь народного мятежа, боярская вер­хушка тайно ночью впустила в Москву оккупантов — 800 немецких ландскнехтов и 3,5-тысячный польский отряд Гонсевского.  Вообще, роль боярства, сыгранная им в подготовке и разжигании первой русской Смуты (начала XVII века) схожа с гой ролью, какую сыграла русская интеллигенция в организации второй русской Смуты (в XX столетии) И там, и здесь все начиналось с того, что у части общества мутилось национально-религиозное самосознание, терялось ощущение единства с народным телом.

О том, что оприч­нина не рассматривалась как самостоятельная ценность и ее длительное существование изначально не предполагалось, свиде­тельствует завещание царя, написанное во время болезни в Нов­городе в 1572 году. "А что есьми учинил опричнину, — пишет Грозный, — и то на воле детей моих Ивана и Федора, как им прибыльнее, пусть так и чинят, а образец им учинен готов".

Я, мол, по мере своих сил показал, как надо, а выбор конкретных способов действия за вами — не стесняю ничем.

Земщина и опричнина в конце концов смешались, и послед­няя тихо отмирала по мере осмысления правящим классом России своего религиозного долга, своего места в общерусском служении. Тем более, что мощным фактором становления такого общего мировоззрения стали земские соборы, первый из кото­рых был созван Иоанном IV еще в начале его царствования, в 1550 году (по другим источникам — в 1547 году). Это был "собор примирения", в ходе которого перед собранными "из го­родов всякого чину" людьми царь обещал загладить все невзгоды лютого боярского правления.

Собор мыслился как символический акт, возвращающий на­роду и царю утраченное в смуте междуцарствия единство. "По всем этим чертам, — пишет Ключевский, — первый земский собор в Москве представляется каким-то небывалым в европей­ской истории актом покаяния царя и боярского правительства в их политических грехах". "Вниде страх в душу мою, — расскажет позже Иоанн Грозный о религиозных переживаниях, подсказав­ших ему идею собора, — и трепет в кости моя, и смирися дух мой, и умилихся и познах своя согрешения". Заметим, что покаяние было взаимным — народ тоже каялся в грехах перед властью. Это превратило соборы в инструмент борьбы со всякой смутой путем утверждения всенародного церковного единства.

До конца XVI века земские соборы собирались еще три раза — в 1566, 1584 и 1598 годах. Исключая собор 1566 года, решав­ший вопросы войны и мира, которые требовали в тех условиях всенародного одобрения, остальные соборы созывались для пред­отвращения междуцарствия и подтверждения религиозно-мис­тического единства народа и царя.

Духовная основа соборности, конечно же, ничуть не мешала решению практических вопросов.

Этим же целям служили знаменитый собор 1613 года, положивший конец развалу русско­го государства и католическим проискам, призвав на Российский престол новую династию и засвидетельствовав соборной клятвой свою вечную верность роду Романовых как Богом данных России царей.

УПАСЕШИ Я ЖЕЗЛОМ ЖЕЛЕЗНЫМ...

ВОНМИ СЕБЕ,  НЕ ЗАБУДИ ГОСПОДА, БОГА ТВОЕГО...

ГОСПОДИ, СИЛОЮ ТВОЕЮ ВОЗВЕСЕЛИТСЯ ЦАРЬ...