БЫЛИНЫ  КАК ЗЕРКАЛО НАРОДНОГО   СОЗНАНИЯ

НАЗВАНИЕ "БЫЛИНЫ" установилось за русскими народными эпическими песнями о богатырях и добрых молодцах, в которых описываются их подвиги и приключения. Сам термин "былины" не народного, а литературного происхождения. В народе эти повествования носили название "старин" или "старинушек", сви­детельствуя о своей древности и притязании на достоверность. Термин "былины" впервые использовал И. Сахаров в своих "Ска­заниях русского народа", назвав так отдел, в котором он поместил перепечатку эпических песен из более ранних сборников.

Первые былины были сложены, вероятно, еще до крещения Руси и носили черты очень древнего языческого эпоса, хотя в последующем в достаточной мере "христианизировались". Они отличаются от более поздних былин слабым развитием истори­ческого, достоверного содержания и хронологической неопреде­ленностью времени действия. Из героев былин к дохристиан­скому циклу принадлежат Святогор, Микита Селянинович, Воль-га... Многие их мотивы относятся к так называемым "бродячим сюжетам", коренящимся в общности религиозно-культовых эле­ментов дохристианской Европы. Порой языческое влияние чув­ствуется и в былинах более позднего происхождения, а точнее говоря, — там, где в дохристианские сюжеты народная фантазия внесла действия своих любимых героев позднего времени.

Крещение Руси и эпоха святого равноапостольного князя Вла­димира стали ядром обширного былинного цикла, в основании которого лежат достоверные исторические события и личности. Главными действующими лицами киевских былин являются богатыри-воины, защищающие святую Русь от посягательств иноверцев. Центральной фигурой этого цикла, да и всего русско­го эпоса, стал Илья Муромец. Его мощи вплоть до революции почивали нетленно в ближней Антониевой пещере Киево-Печерской лавры.

Первые исторические свидетельства о почитании преподобного Илии Муромца относятся к концу XVI века. Известно, что сперва его мощи находились в гробнице при Софийском соборе, а потом были перенесе­ны в лаврские пещеры. Перенесение, вероятно, произошло в том же XVI веке, поэтому житие древнего подвижника не попало в знаменитый Киево-Печерский патерик, составление которого относится к ХШ веку. В 1594 году австрийский посол Эрих Лассота, проезжая через Киев, видел остатки разрушенной гробницы богатыря и его мощи в пещерах. Когда в 1661 году в Киеве готовилось первое печатное издание патерика (оно было иллюстрированным), печерским черноризцем Илией была вырезана иконная гравюра — образ его небесного покровителя, препо­добного Илии Муромца. У другого печерского монаха — Афанасия Кальнофойского, соратника киевского митрополита Петра Могилы, в книге 'Тератургим" — ее он написал в 1638 году — указано, что препо­добный Илия Муромец жил за 450 лет до того.

Сохранились свидетельства путешественников, еще в XVI веке видевших эти нетленные мощи. Настоятель собора Василия Блаженного отец Иоанн Лукьянов, посетив Киев проездом на пути в Иерусалим в 1701 году, так описывает мощи преподобного: "Видехом храброго воина Илию Муромца в нетле­нии под покровом златым, ростом яко нынешних крупных людей; рука у него левая пробита копием; язва вся знать на руке; а правая его рука изображена крестное знамение..." (4).

Сознание религиозного содержания его бранных подвигов — особого пути православного служения — пронизывает все были­ны. В одной из них, в частности, говорится: "Прилетала невидима сила ангельска и взимала-то его со добра коня, и заносила во пещеры во Киевски, и тут старый преставился, и поныне его мощи нетленныя". В другой былине перенесение преподобного Илии в Киево-Печерский монастырь происходит после того, как во время паломничества в Константинополь он находит на дороге дивный крест, под которым спрятано великое сокровище — се­ребро и злато. Сокровища преподобный жертвует князю Влади­миру на строительство храма, а сам чудесным образом перено­сится в лавру, где по его успении остаются нетленные мощи.

При общем числе былинных сюжетов, доходящем до 90, с бесчисленными их вариантами, Илие Муромцу посвящено более десятка, причем большинство из них имеет отношение к защите Православия на Руси. Все это говорит о том, что богатырство на Руси представляло собой особый вид церковного (а возможно, даже иноческого) служения, необходимость которого диктова­лась заботой о защите веры. Вспомним события, предшествовав­шие Куликовской битве в 1380 году. Святой благоверный князь Дмитрий Донской приехал в Троицкий монастырь за благосло­вением преподобного Сергия Радонежского. Великий старец не только благословил князя на битву за Святую Русь, не только пророчествовал победу, но сделал, казалось бы, невозможное для монаха. Кроткий подвижник послал на бой двух смиренных иноков, Пересвета и Ослябю, "за послушание" отправив их с великим князем на Куликово поле. Именно Пересвет, монах-во­ин, и был богатырем, сразившимся перед началом битвы с та­тарским великаном Темир-Мурзою.

Главнейшие сюжеты былин о преподобном Илие следующие:

1. Илья получает богатырскую силу. "Просидев сиднем" долгие годы, парализованный Илья получает "силушку богатырскую" чудесным образом от "калики перехожего" — Божьего странника, фигуры столь хорошо на Руси известной и столь любимой рус­ским народом. В Толковом словаре Владимира Даля "калика" определяется как "паломник, странник, богатырь во смирении, в убожестве, в богоугодных делах... Калика перехожий — странст­вующий, нищенствующий богатырь". Подвиг странничества (часто соединяющийся с подвигом юродства о Христе) являет собой одно из высших состояний духа христианина, поправшего все искушения и соблазны мира и достигшего совершенства, по слову Господа Иисуса Христа: "Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим... и гряди в след Мене" (Мф. 19:21).

Черты странничества и юродства о Христе есть и в поведении самого Ильи. У него нет ни постоянного дома, ни хозяйства, он не связывает себя никакими житейскими попечениями и забо­тами, презирая богатство и славу, отказываясь от чинов и наград. "Странничество, — говорит преподобный Иоанн Лествичник, — есть невозвратное оставление всего, что сопротивляется нам в стремлении к благочестию... Странничество есть неведомая пре­мудрость, необнаружимый помысл, путь к Божественному вож­делению, обилие любви, отречение от тщеславия, молчание глубины... Странничество есть отлучение от всего, с тем намерением, чтобы сделать мысль свою неразлучною с Богом... Велик и достохвален сей подвиг..."

Юродивые, обличая лицемерие и фарисейство современни­ков, часто совершали на глазах у людей поступки оскорбитель­ные, выходящие за рамки приличия. Этим они пытались пробу­дить у своих осуетившихся сограждан ревность о Боге, о защите "оскорбляемых" православных святынь, о подвижнической, бла­гочестивой жизни. Буйство юродивого — это его напоминание нам о страшном определении Божием равнодушному и боязли­вому христианину: "Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв...Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих" (Откр. 3:1;15-16).

Юродствует и преподобный Илия. В одной из былин, недо­вольный равнодушием князя к своему богатырскому служению, он уходит из дворца, собирает по всему Киеву "голи кабацкие", сшибает стрелами золоченые маковки киевских церквей и на выручку от них поит "зеленым вином" собранную им по кабакам толпу.

В сюжете об исцелении преподобного несомненно присутст­вует мотив преемственной передачи благодатного дарования — "харизмы". Дар получен для служения "Святой Руси" и народу "святорусскому", для сохранения в стране православной государ­ственности и чистой веры. И если в "Слове о законе и благодати" митрополита Илариона особенно отчетливо отражено начинаю­щееся сознание православной соборности как народного русского качества, то в былинах об Илье Муромце отражается начавшееся осмысление второго драгоценного качества народа "святорусско­го" — его державности. Державности, отлившейся в XIX веке в чеканную формулу московского митрополита Филарета: "Лю­бите врагов своих, сокрушайте врагов Отечества, гнушайтесь врагами Божиими". То есть, осмысление религиозной ответст­венности каждого за здоровье общества и крепость православной государственности. Не принудительной ответственности "за страх", а добровольного служения "за совесть".

2. Вторым сюжетом, в котором явственно отражена мысль о харизматической преемственности богатырства, является сюжет былины об Илье и Святогоре, которая называется еще "Смерть Святогора". Происхождение образа Святогора очень сложно, и вряд ли может быть однозначно определено. Любопытно, однако, что в нем есть черты с ходства со святым великомучеником и победоносцем Георгием. Содержание былины следующее: Святогор и Илья находят гроб. Для Ильи гроб велик, а Святогору как раз. Он ложится в гроб, крышка закрывается, и открыть ее Илья не может, как ни старается. Святогор остается в гробу, а силу свою передает Илье.

Как только не пытались объяснить появление этого сюжета! Его истоки искали в египетских мифах об Озирисе и даже в повествованиях Талмуда о Моисее и Аароне. В действительности дело гораздо проще и "православнее".

В своем послании к Галатам апостол Павел говорит: "Я умер для закона (имеется в виду закон фарисейского иудейства), что­бы жить для Бога. Я сораспялся Христу..." (Гал. 2:19). И в другом месте: "Я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят и я для мира" (Гал. 6:14). Эта добровольная смерть, это распятие миру есть содержание и путь монашеского подвига. Такова и "смерть" Святогора.

Сам термин "монах" происходит от греческого "монос" — один. Лишь тот настоящий монах, кто преодолел искушения и соблаз­ны мира, отвлекающие человека от исполнения его религиозного долга, и остался один, наедине с Богом — таково святоотеческое толкование монашества. "Когда слышишь о гробах, — говорит святой Макарий Великий, — представляй мысленно не только видимые гробы, потому что гроб и могила для тебя — сердце твое" (5). Заключаясь, как в гробу, в себе самом, оставшись наедине с совестью, этим обличителем и судией грехов наших, монах трезвенно, сосредоточенно и благоговейно рассматривает себя — все ли в нем приведено в соответствие с требованиями Заповедей Божиих? Так он чистит себя по слову Господа: "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят" (Мф. 5:8). "Конец нашей подвижнической жизни есть Царствие Божие, а цель — чистота сердца, без которой невозможно достигнуть того кон-ца"(6), — свидетельствует преподобный Кассиан Римлянин, свя­той подвижник V века по Рождеству Христову. Не умрешь для мира — не родишься для Бога. Таково безоговорочное мнение всех святых отцов. "Мир есть имя собирательное, обнимающее собою то, что называем страстями, — говорит великий наставник иноков преподобный Исаак Сирианин. — И скажу короче: мир есть плотское житие и мудрствование плоти. По тому, что человек исхитил себя из этого, познается, что изшел он из мира" (7). Образ и символ этой смерти для мира — монашеский постриг. Не напрасно одежда схимников носит черты погребальных одея­ний. "Гроб" Святогора — это постриг в великую схиму, отрешаю­щий человека от мирской жизни в его стремлении к Богу.

"Смерть и погубление, которых от нас требует Бог, состоят не в уничтожении существования нашего, — они состоят в уничто­жении самолюбия... Самолюбие есть та греховная страсть, кото­рая составляется из полноты всех прочих разнообразных страстей"(8). Этим словам преподобного Игнатия Брянчанинова, ска­занным в XIX веке, из глубины столетий (V век по Рождеству Христову) вторит блаженный Диадох, епископ Фотики: "Кто себя любит, тот Бога любить не может".

Пройдя успешно послушание богатырства, служения Богу и Церкви на поприще мятежной бранной жизни, Святогор заслу­жил освобождение от суеты, упокоение от страстей в священном безмолвии — бесстрастном предстоянии Богу, ненарушимом заботами земной жизни. Дар своей богатырской силы вместе с обязанностями этого служения он передал Илье. Такова в дейст­вительности православная основа сюжетных построений былины о смерти Святогора.

Коснувшись в своих рассуждениях вопросов, связанных с монашеством, мы прикоснулись к самому сердцу России, к са­мым глубоким основам русского миросознания и мироощуще­ния. Многовековое сосредоточенное молчание России, так удив­лявшее прытких исследователей, стремившихся мерить ее при­вычными мерками "просвещенной" и многоречивой Европы, есть благоговейное молитвенное молчание тщательного монаха. Такое молчание преподобный Исаак Сирианин назвал "таинст­вом будущего века", ибо происходит оно не от невежества или лени, а от благодатной полноты религиозного чувства, от сосре­доточенной ревности в богоугождении, от изумления перед вели­чием Божиим, открывающимся благочестивому взору смирен­ного подвижника. Это состояние не нуждается в словесном выра­жении. Оно вообще не передается словами — оно постигается лишь любящим сердцем.

3. Поездка Ильи Муромца в Киев. Илья "стоял заутреню во Муроме, ай к обеденке поспеть хотел он в стольный Киев-град". Исполнить это благочестивое желание ему помешала иноверче­ская "силушка великая", которой под Черниговом "нагнано-то черным-черно". Расправившись с этой силой и получив от "му­жичков да тут черниговских" благоговейное величание: "Ай ты славный богатырь да святорусский", — Илья собрался ехать даль­ше, но выяснилось, что у "славного креста у Левонидова" сидит

Соловей-Разбойник Одихмантьев сын (имеющий легко узнава­емое половецкое происхождение). Победив его и приторочив к стремени, Илья приезжает в Киев, где "ай Владимир-князь" толь­ко что "вышел со Божьей церкви". Подивившись мужеству Ильи, он попросил Соловья свистнуть. После того, как смертоносные способности Разбойника подтвердились, Илья "во чистом поле" "срубил ему да буйну голову".

Удивительно, как неразрывно-тесно сплелась народная мысль с православным мироощущением. Начиная с побудительной причины подвига и кончая бытовыми деталями, все в былине "оправославлено" и "воцерковлено". Глубоко ошибается тот, кто принимает это за дань традиции, за благочестивую риторику. В риторических излишествах можно заподозрить официальный документ, неизбежно склонный к торжественности. Можно обви­нить в этом автора, связанного личными склонностями и при­вычками. Но укоренившаяся "склонность" народа как соборного автора былин, пронесенная через века, должна именоваться ина­че. Искренним, живым и глубоким благочестием проникнуто большинство былин. Это интимное, внутреннее чувство челове­ческого сердца невозможно подделать. И когда переживает это чувство весь народ, он оставляет неизгладимые следы своих переживаний на всем, к чему прикасается в жизни и творчестве.

4. Илья Муромец и Калин-царь. Этот сюжет еще можно назвать "ссора Ильи с князем". Князь прогневался на Илью и посадил его в погреб. Былина не сомневается в правомочности княжеского поступка (уже формируется взгляд на божественное происхожде­ние самодержавной власти), но осуждает его неразумность и поспешность, ибо "дело есть немалое. А что посадил Владимир-князь да стольно-киевский старого казака Илью Муромца в тог во погреб холодный" ("Казаком" Илья стал в период Смутного времени, так что это свидетельствует о поздней редакции были­ны). Не дело сажать богатыря в погреб, ибо "он мог бы постоять один за веру, за отечество... за церкви за соборные". Да и нужда в защите не заставила себя долго ждать. "Собака Калин-царь" идет на Киев, желая "Божьи церкви все на дым спустить".

Расплакавшись, раскаивается князь, что сгубил Илью: "Неко­му стоять теперь за веру, за отечество. Некому стоять за церкви ведь за Божии". Но, оказывается, Илья жив — предусмотритель­ная дочь князя Апракса-королевична велела его в темнице холить и кормить. Илья обиды не помнит и спасает князя от "поганых".

Этот сюжет интересен тем, что доказывает существование целого сословия богатырей-верозащитников, широкую распространенность державного богатырского послушания. Когда Илья увидел, что силе поганой конца-краю нет, он решил обратиться за помощью к сотоварищам по служению — к "святорусским богатырям". Он приезжает к ним на заставу и просит помощи. Дальнейшее развитие повествования дает лишнее свидетельство правдолюбия былины, ее ненадуманности. Сперва богатыри по­могать князю отказываются. При этом старший из них — Сам­сон Самойлович, "крестный батюшка" самого Ильи Муромца, мотивирует это так: "У него ведь есте много да князей-бояр, кормит их да поит да и жалует. Ничего нам нет от князя от Владимира". Но обида богатырей держится недолго, и когда Илья, изнемогая в бою, вновь просит помощи, они, не раздумы­вая, вступают в битву и плененного "собаку Калина-царя" ведут по совету Ильи в Киев к Владимиру-князю. Показательно прояв­ляющееся в былине уважение к царскому достоинству. Калин-царь хоть и "собака", но все же царь, и потому "Владимир-князь да стольно-киевский, Он берет собаку за белы руки, И садил за столики дубовые, Кормил его яствушкой сахарною, да поил-то питьицем медвяным". И только выказав уважение, подобающее царскому достоинству поверженного врага, Владимир-князь оп­ределяет его себе в вечные данники.

5. Илья и Жидовин. Былина описывает битву Ильи с Великим Жидовином, заканчивающуюся победой русского богатыря. Су­ществуют два достоверных исторических события, которые мог­ли послужить отправной точкой для сюжета. Первое — разгром Святославом Хазарского каганата. Иудейское иго длилось по 965 год, когда хазарская держава пала под ударами дружин русского князя. Учитывая человеконенавистническое содержа­ние учения талмудических религиозных сект, признающего че­ловеческое достоинство лишь за "богоизбранным" народом и приравнивающего остальную часть человечества к скотам, ли­шенным бессмертной души, вполне вероятно, что общение с хазарскими "жидовинами" не оставило в русичах никаких прият­ных воспоминаний.

Крещение Руси лишь увеличило неприязнь иудеев к русским. История донесла до нас достоверные отголоски этой жгучей религиозной нена­висти. В 1096 году в Корсуни местным иудеем был замучен инок раз­оренного половцами Киево-Печерского монастыря Евстратий Постник. Еврей купил его у половцев, принуждал отречься от Христа, морил голодом, а в день Святой Пасхи распял его на кресте в присутствии других членов иудейской религиозной общины. Православная Церковь празднует память преподобного мученика Евстратия 28 марта по старо­му стилю. Со временем мартиролог "умученных от жидов" православных христиан рос, и это тоже не могло вызывать на Руси никаких симпатий.

Вторым историческим событием, которое могло повлиять на былину, стал разгром в конце XV века ереси "жидовствующих", носившей кроме чисто религиозных черт и черты политического заговора. Не знавшая за пятьсот лет ни одной ереси, Русь была потрясена коварством еретиков, тайно разрушавших устои веры и государства при внешнем лицемерном благочестии. Впрочем, эти события вряд ли могли стать источником сюжета былин. Он явно более раннего происхождения. Борьба с ересью "жидовст­вующих" могла лишь оказать некоторое влияние на Дальней­шее его развитие.

Столь же "оправославленными" и укорененными в соборном сознании народа являются и другие сюжеты былин об Илье, например, былина о его бое с Идолищем Поганым. Есть, впро­чем, и "секуляризованные" сюжеты, например, бой Ильи с паленицей (богатыршей) или бой Ильи с сыном (не узнавших друг друга).

Об исторических прототипах двух других богатырей Киевско­го цикла — Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче существуют разные мнения. Указывают на летописного Добрыню, дядю кня­зя Владимира, как на прототип былинного богатыря. Александр, или Олешко Попович, упоминается в русских летописях неодно­кратно, причем события, связанные с его именем, отстоят одно от другого на 250 лет. "В лето 1000 (от Рождества Христова) прииде Володар с половцы к Киеву, — повествует Никоновская летопись. — И изыде нощью во сретенье им Александр Попович и уби Володаря...". В Тверской летописи имя Александра Попо­вича упоминается в связи с княжескими усобицами 1216 года, а в Суздальской летописи, в рассказе о битве на Калке, сказано: "И Александр Попович ту убит бысть с теми 70 храбрыми".

Но нам важны не исторические параллели былинных собы­тий. Важно то, что былины отразили истинно народный взгляд на вероисповедный характер русской национальности и государ­ственности. Мысль о неразделимости понятий "русский" и "пра­вославный" стала достоянием народного сознания и нашла свое выражение в действиях былинных богатырей.

Этому не противоречит наличие в Киевском цикле былин, никак не связанных с подобными понятиями. Так, в одной из них Дунай (Дон) Иванович состязался в стрельбе из лука с женой своей Настасьей (Непрой). Настастья (Непра) побеждает Дуная (Дона). Рассердившись, он убивает сперва жену, а затем себя. Из их крови разлились реки Дунай (Дон) и Днепр. Число подобных былин и популярность их героев не идут ни в какое сравнение с былинами об Илье.

Помимо Киевского  цикла выделяют еще Новгородский цикл, состоящий из былин о Садко и Ваське Буслаеве. Один из возмож­ных исторических прототипов Садко отличался большим благо­честием — новгородская летопись за 1167 год упоминает об основании человеком по имени Садко Сытинич церкви Бориса и Глеба. Васька Буслаев тоже вполне православен — сюжет одной из былин составляет ею паломничество в Иерусалим.

Говоря о былинах как о зеркале самосознания народа, нельзя не заметить, что их отвлеченно-философское содержание весьма скудно. И это понятно, ибо народу не свойственно облекать свои взгляды, основанные на живом опыте, в мертвые формы отвле­ченного рассуждения. Ход истории и свое место в ней здоровое самосознание народа воспринимает как нечто очевидное, естест­венно вплетающееся в общее мироощущение. Учитывая это, можно сказать, что былины являются яркими и достоверными свидетельствами добровольного и безоговорочного воцерковления русской души.

И ВРАТА АДОВЫ BE ОДОЛЕЮТ ЕЕ

ДУХОВНЫЕ   ОСНОВЫ   РУССКОГО БОГАТЫРСТВА

ЧАСТЬ МОЯ ГОСПОДЬ,  РЕЧЕ ДУША МОЯ...