На главную
страницу

Учебные Материалы >> История Русской Церкви.

Митрополит Макарий (Булгаков). КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. История Русской Церкви в период постепенного перехода ее к самостоятельности (1240–1589)

Глава: Глава III. Расширение Московской митрополии и ее епархии

По разделении Русской Церкви на две митрополии за Московскою митрополиею остались только те епархии, которые находились во владениях Московского, или собственно Русского, государства. Это были кроме митрополичьей, Московско-Владимирской, следующие восемь епархий: Новгородская, Ростовская, Суздальская, Рязанская, Тверская, Сарская, Коломенская и Пермская. С течением времени Московская митрополия более и более расширяла свои пределы: частию чрез распространение святой веры в самой России, на северных ее окраинах, в епархиях, уже существовавших,— Пермской и Новгородской, а частию чрез распространение святой веры в новых областях, какие приобретала Россия своим оружием на востоке и западе, чрез учреждение в них новых епархий и чрез возвращение прежних.

Святой Стефан, просветитель и первый епископ Перми, положил в ней прочные основания христианства. Но епархия его обнимала одну так называвшуюся Старую Пермь и вообще селения зырян, лежавшие по рекам Вычегде и Выми, в нынешних уездах Сольвычегодском, Яренском, Усть-Сысольском и отчасти Мезенском. А Великая Пермь, простиравшаяся по рекам Вишере, Каме и Чусовой в нынешних уездах Чердынском, Соликамском и отчасти Верхотурском и Оханском, оставалась еще в язычестве{416}. Не сохранилось известий о первых двух преемниках святого Стефана, Исаакии и Герасиме, продолжали ли они распространять веру между племенами зырянскими или заботились только охранить и утвердить то, что сделано Стефаном{417}. Но два последующие Пермские епископа, Питирим и Иона, оставили о себе память и своими благовестническими подвигами. Первый, известный уже нам как составитель канона святителю Московскому Алексию и краткого жития его, часто обозревая свою обширную епархию и преодолевая бесчисленные препятствия, успел обратить к святой вере вогуличей, кочевавших по притокам Печоры. Это возбудило против него сильную злобу в князе вогуличей Асыке. Пылая мщением, Асыка сделал внезапное нападение на город Усть-Вымь, в то время когда Питирим вместе с жителями города после Божественной литургии совершал крестный ход и молебствие на мысе при слиянии рек Выми и Вычегды. Безоружные богомольцы поспешили разбежаться, и святитель был замучен и умерщвлен дикарями в 19-й день августа 1455 г.{418} Еще более успеха имел святой епископ Иона (1455–1470). Он обратил к христианству всю Великую Пермь и, по выражению летописца, «добавне крести» ее, поставил в ней церкви и священников. В числе обращенных находился и сам князь Великой Перми, названный в крещении Михаилом, который своим влиянием весьма много мог способствовать успеху проповеди между его подданными{419}. Но, приняв христианскую веру, зыряне, подобно другим новопросвещенным язычникам, не вдруг усвоили себе самый ее дух и оставили свои прежние верования и обычаи. Преемник святого Ионы Филофей (1471–1501) хотя целые тридцать лет старался искоренить между ними остатки язычества, нарочно изучил зырянский язык, чтобы удобнее поучать их, писал к ним окружные пастырские послания, не мог, однако ж, достигнуть вполне своей желанной цели, так как самые священники мало ему в том содействовали. Спустя около трех месяцев после оставления Филофеем своей кафедры и удаления на покой митрополит Симон писал (от 22 августа 1501 г.) пермскому духовенству: «Слышу о вас, что вы о церковном исправлении нерадите, о своих духовных детях небрежете, душевной пользы не ищете, многие новокрещеные люди, ваши дети духовные, смотря на вас, соблазняются и творят то же: едят и пьют в праздники до обеда, да и женятся незаконными браками в племени и совершают другие богомерзкие дела по древнему обычаю; а вы им накрепко того не возбраняете. И прежде неоднократно посылал вам о том свои грамоты епископ Пермский Филофей, поучая вас, чтобы вы воздерживались от раноедения и питья, а детей своих духовных, новокрещеных христиан, учили закону Божию, вере христианской; но вы о всем этом небрегли и не слушались поучений своего епископа». Затем митрополит убеждал пастырей Церкви обратиться к благочестию, управлять себя по заповедям Христовым, заботиться о своих духовных детях и учить их, чтобы они жили по закону великого православия, не творили беззаконных браков и престали от всех древних богоненавидимых дел. В то же время митрополит писал ко всем жителям Перми и князю их Матфею Михайловичу как к людям новокрещеным, наставлял их держать веру христианскую «честно, твердо и неподвижно», посещать храмы Божии, чтить своих отцов духовных, соблюдать посты и убеждал, чтобы они «кумирам не служили, и Воипелю болвану не молились по древнему обычаю, и всех вообще тризн не творили идолам, и незаконных браков не чинили», а женились бы по закону христианскому{420}. Естественно также, если и между пермяками, как случалось между другими язычниками, обращавшимися к христианству, находились люди, которые не хотели следовать общему примеру и долго упорствовали в своей прежней вере. «Доселе еще между ними встречаются кое-где в лесах многие идолопоклонники,— писал Герберштейн уже после 1526 г.,— но монахи и пустынники, отправляясь туда, не перестают обращать их от заблуждения и ложного культа»{421}.

В то время как совершалось и оканчивалось просвещение зырян в Великой Перми трудами святителей Пермской епархии, начиналось обращение к христианству и других финских племен, живших севернее, по берегам Белого моря и Северного океана, в пределах новгородских владений и епархии. Честь этого начинания принадлежит Соловецкому монастырю, основанному преподобными Германом, Савватием и Зосимою (1429–1436). Сначала окрестные корелы смотрели неприязненно на святых отшельников и хотели вытеснить их с Соловецкого острова, на котором они поселились. Но когда обитель устроилась и наполнилась иноками, когда слава о добродетелях преподобного Зосимы, управлявшего обителию целые двадцать шесть лет (1452–1478), разнеслась повсюду, тогда многие из окрестных дикарей сами приходили к нему, принимали святое крещение и даже постригались в монашество — так свидетельствует современник и ученик преподобного Зосимы Досифей, бывший после него несколько времени игуменом (1482), хотя и не говорит, кто же именно проповедовал им святую веру и как велико было число крестившихся{422}. С 1-й четверти XVI столетия случаи обращения корелов и лопарей стали повторяться чаще и сделались значительнее. В 1526 г. лопари с Кандалажской губы (одного из заливов Белого моря) сами присылали в Москву уполномоченных к великому князю Василию Иоанновичу и просили антиминса и священников, которые бы просветили их святым крещением и освятили для них церковь. Государь приказал Новгородскому архиепископу Макарию отправить к ним из новгородского собора священника и диакона, и эти лица, прибыв по назначению, крестили многих лопарей и освятили для них церковь во имя Рождества святого Иоанна Крестителя. Через шесть лет другие лопари, с Мурманского моря (Северного океана), с рек Колы и Тутоломы обратились непосредственно к архиепископу Макарию и также просили себе антиминсов и священников. Опять посланы были из новгородского собора священник и диакон и крестили многих лопарей за Святым Носом (один из мысов Северного океана при входе в Белое море) и освятили для них две церкви: во имя Благовещения Пресвятой Богородицы и во имя святителя Николая{423}. Около половины XVI в. лопари с реки Поноя (впадающей в Белое море с северо-запада) и другие, им соседние, били челом Иоанну Васильевичу IV, чтобы он повелел поставить им церковь для их крещения; и великий князь повелел построить им церковь на реке Поное во имя святых апостолов Петра и Павла и пожаловал в нее иконы и книги, колокола и ризы и всякую утварь. И многие лопари крестились, а другие не успели креститься, потому что церковь та «от насильства сильных людей» запустела. Тогда лопари снова прибегли к государю с прежнею просьбою, и государь (от 20 февраля 1575 г.) послал грамоту старцу Феогносту, чтобы он устроил для них по старине церковь первоверховных апостолов, а при церкви устроил и священника, чтобы крестил тех из них, которые еще не крещены, и накрепко оберегал их от притеснений сильных людей, от царских данщиков, посланников и других. Чрез шесть лет, когда церковь эта осталась без причта, Троицко-Сергиев монастырь принял на себя обязательство содержать и ее и при ней священника, дьячка и пономаря под тем условием, если монастырю отдана будет на оброк половина реки Поноя с рыбною ловлею, принадлежащая церкви; царь утвердил условие своею грамотою (16 апреля 1581 г.){424}.

Нет сомнения, что все эти лопари, которые сами просили себе священников и крещения, уже были подготовлены к тому и еще прежде слышали евангельскую проповедь. От кого же они могли слышать ее? Всего скорее, от иноков Соловецкого монастыря. Монастырь Соловецкий имел много вотчин во всем поморском прибрежье между поселениями корелов и лопарей. При вотчинах находились дворы, в которых жили обыкновенно монастырские старцы для заведования промыслами и угодьями{425}. Эти-то старцы при постоянных сношениях с дикарями могли мало-помалу знакомить их с христианскими верованиями и располагать к принятию крещения. Но, кроме того, известны и по именам два достопамятные инока, которые действительно потрудились в деле просвещения святою верою жителей Лапландии,— это были Феодорит и Трифон.

Феодорит родился в Ростове, на тринадцатом году удалился из дому родительского в Соловецкий монастырь, а на четырнадцатом принял там пострижение в монашество{426}. Через пятнадцать лет, проведенных под руководством опытного старца Зосимы, рукоположен в иеродиакона и вскоре, за благословением его, отправился к преподобному Александру Свирскому в его обитель, обходил все заволжские монастыри, прожил около двух лет в Кирилло-Белозерском монастыре и около четырех в тамошней пустыни вместе с другими подвижниками и, между ними, с Порфирием, прежде бывшим игуменом Сергиевой лавры. Это могло быть не прежде как в 1525–1529 гг., потому что игуменство Порфирия в лавре кончилось в 1524 г.{427} Возвратившись на Соловки по письму своего старца, уже приближавшегося к смерти, и вскоре отдав ему последний долг, Феодорит удалился рекою Колою в страну диких лопарей, взошел на высокие горы и поселился в пустынных, непроходимых лесах. Там встретил он другого пустынника, по имени Митрофана, и провел с ним в совершенном уединении около двенадцати лет, питаясь суровыми зелиями и кореньями. Потом около 1540 г. оба они отправились в Новгород, где Феодорит удостоился получить сан иеромонаха от архиепископа Макария и два года был его духовником, может быть, пока Макарий не был возведен на митрополию (в 1542 г.){428}. Собрав в Новгороде от богатых людей довольно денег, пустынник опять отошел в свою пустыню на реку Колу, уже с некоторыми другими, и у самого устья ее создал монастырь, построил церковь во имя Пресвятой Троицы, собрал иноков, дал им общежительный устав. Тогда-то уже занялся старец проповедию Евангелия окрестным дикарям. Проповедь его имела успех потому особенно, что он знал их язык и перевел на их язык некоторые молитвы с славянского. Всех оглашенных и желавших креститься он крестил сам{429}. Чрез несколько лет число оглашенных и наученных им лопарей возросло до того, что в один день крестилось их около двух тысяч с женами и детьми. К сожалению, просветительная деятельность Феодорита была прервана. Иноки основанной им обители, недовольные строгостию монастырских правил, восстали против него и с насилием изгнали его не только из монастыря, но из самой страны. После этого Феодорит около двух лет был игуменом какой-то небольшой новгородской обители; по ходатайству за него пред царем троицкого игумена Артемия (следовательно, в 1551 г.) сделан был архимандритом суздальского Евфимиева монастыря, которым управлял будто бы от четырех до пяти лет; оклеветанный в единомыслии с Артемием, которого обвиняли в ереси (1554), сослан был в Кирилло-Белозерский монастырь; в 1557 г. отправляем был царем в Константинополь, откуда привез патриаршую грамоту, благословлявшую и утверждавшую царское венчание Иоанна, и наконец поселился в вологодском Прилуцком монастыре{430}. Но и отсюда, несмотря на свои преклонные лета, добрый старец два раза предпринимал дальний путь к своим любезным лопарям, объезжал их жилища по непроходимым пустыням, странствуя во время лета по рекам и морям, а зимою на оленях, и прежде крещенных утверждал в истинном благочестии, а еще не крещенных старался просветить евангельскою проповедию{431}.

Другой просветитель лопарей — Трифон родился в 1495 г. в новгородских пределах или, по иным сказаниям, близ Торжка и был сын священника{432}. С юных лет он чувствовал в себе влечение к уединенной жизни и часто удалялся из дому родительского в пустыню для богомыслия. Наконец, совсем покинув родину, он отошел на дальний север к лопарям, жившим еще за Колою по реке Печенге, у нынешнего Нордкапа. Эти люди находились на самой низкой степени дикости. Они боготворили гадов, ночных нетопырей и других ползающих животных. Жилища их были разбросаны по гористым и болотным местам, в расстоянии одно от другого верст на сто и более. Этим-то дикарям решился возвестить Трифон слово спасения. Долгое время они и особенно их кебуны, или жрецы, противились проповеднику, вступали с ним в прения; многократно били его жестоко и угрожали ему смертию, если не удалится от них; не раз даже действительно приходили к нему с дреколием, чтобы его убить. Но он укрывался в горы и расселины и все переносил для имени Христова. Чрез несколько лет он достиг наконец своей цели: огласил проповедию лопарей не только по рекам Печенге и Паз (Паэс), но и всех, живших в той стране; однако ж не крестил их, потому что не имел сана священства. Тогда он отправился в Новгород, выпросил у архиепископа благословенную грамоту на построение церкви, привел мастеров и соорудил храм на реке Печенге во имя Пресвятой Троицы в расстоянии ста пятидесяти верст от Колы. Но храм три года оставался без освящения, так как некому было его освятить. Трифон пошел в Колу, бывшую тогда еще небольшим поселением, и нечаянно встретил там иеромонаха Илию, которого и пригласил к себе. Илия освятил церковь на Печенге, крестил лопарей, обращенных Трифоном, и его самого постриг в монашество{433}. Новопросвещенные с усердием приносили Трифону от имений своих сребро и разные вещи, а другие жертвовали земли, озера, речные угодья. Трифон устроил при церкви и иноческую обитель. А чтобы обеспечить ее на будущее время, отправился в Москву с ходатайством к царю. Царь одарил обитель колоколами и церковною утварью и дал жалованную грамоту, которою предоставил Печенгскому монастырю и утвердил за ним разные вотчины, реки, рыбные ловли и другие угодья, в числе которых, вероятно, находились и пожертвованные Трифону прежде самими лопарями. Это было в 1556 г., откуда можно заключать, что самое основание Печенгской обители и крещение окрестных лопарей совершились незадолго пред тем. Возвратившись из Москвы, преподобный Трифон продолжал заботиться о своей обители, а для лопарей построил еще другой храм на реке Паз во имя святых Бориса и Глеба и скончался глубоким старцем в 1583 г.{434}

Страна диких лопарей, прилегавшая к Обонежской пятине новгородских владений и теперь в первый раз просвещенная святым крещением, составляла новое приобретение Новгородской епархии. Другие финские племена: корела, чудь, ижора, обитавшие в Вотской пятине тех же владений, преимущественно между Балтийским морем и Ладожским озером, уже издавна, еще с XIII в., были знакомы с христианством и входили в состав Новгородской епархии. Но, считаясь христианами, не переставали держаться грубых языческих суеверий. Многие из них вовсе не ходили в церковь, не обращались к священникам как к своим духовникам, не соблюдали постов, а ходили в свои прежние мольбища, поклонялись своим священным деревам и камням, призывали арбуев, или жрецов, приносили языческие жертвы. К младенцам своим, как только они рождались, приглашали сперва арбуев, которые и давали им имена, а потом уже священников. Своих умерших хоронили не на христианских кладбищах, а особо в лесах и курганах. Многие жили с женами и девицами без церковного благословения и венчания, хотя некоторые имели притом и законных жен. Узнав о всем этом, Новгородский архиепископ Макарий с соизволения государя написал окружную грамоту (от 25 марта 1534 г.) ко всем игуменам, священникам и диаконам Вотской пятины в чудские, ижорские, корельские, ореховские и другие уезды и погосты, где только находились подобные язычествовавшие христиане; послал туда своего домового иеромонаха Илию (с сеней от церкви Рождества Христова) и двух своих боярских детей, а с ними послал святую воду, которую освятил сам в Софийском соборе. В грамоте, укоряя местных пастырей Церкви за их крайнее нерадение о своих духовных детях, архиепископ предписывал первым, чтобы они, как только придет к ним Илия, собирали в своих приходах всех православных христиан и приказывали им всем вместе, тщательно и единодушно, по всем чудским и ижорским местам, в селах, деревнях и лесах разорять и истреблять огнем языческие мольбища, дерева и камни, а арбуев с их учениками приводить к священноиноку Илии для наставлений и убеждений. Потом, когда в каких-либо уездах и погостах будут истреблены языческие мольбища, священники вместе с Илиею совершали бы в церквах соборные молебствия, освящали воду и, соединив ее с тою, которая принесена из Новгорода, объезжали свои приходы и кропили этою святою водою всех жителей от мала до велика и самые их жилища. В то же время поучали бы, вразумляли и убеждали как арбуев, так и их последователей оставить прежние языческие дела и жить во всем по-христиански и тех арбуев, которые принесут покаяние, исправляли бы сами по правилам святых апостолов и святых отцов, а о тех, которые останутся упорными и непослушными, извещали бы боярских детей, которые обязаны брать их и препровождать в Новгород на суд владыки и гражданской власти{435}. Мера архиепископа Макария имела успех: Илия объехал многие погосты и уезды и всюду истребил языческие обычаи, восстановил правоверие и некоторых, еще не крещенных, крестил. А в следующем году по повелению владыки он снова посетил эти места для утверждения в них веры и объехал все остальные уезды, в которых прежде не был, и там также истребил язычество и обратил к христианству{436}. Но этот успех был кратковременный: едва исполнилось двенадцать-тринадцать лет, как новый архиепископ Новгородский Феодосий достоверно узнал, что финские племена, к которым посылал Макарий своего иеромонаха, опять держатся прежних языческих суеверий и обычаев под руководством арбуев, и счел нужным написать окружную грамоту к духовенству Вотской пятины такого же содержания, как была Макариева, послал туда софийского соборного священника Никифора и двух детей боярских и велел им поступить для истребления язычества точно так же, как прежде заповедано было Илии{437}. Не знаем, надолго ли и теперь предприятие увенчалось успехом.

Если на севере Церковь Русская одерживала победы над язычниками, то на востоке она делала себе новые приобретения между магометанами. Владычество монголов над Россиею окончилось (1480). Обессиленные раздорами и внутренними междоусобиями, подразделившись на несколько мелких враждебных между собою орд, монголы, прежде столь грозные для нашего отечества, начали теперь сами чувствовать над собою его могущество и нередко делались нашими пленниками. Случалось, что, находясь в плену, последователи ислама добровольно выражали желание принять крещение. Так поступил казанский царевич Кайдакул. Он взят был в плен в 1487 г. вместе с братом своим царем казанским Алегамом, матерью и другими ближайшими родственниками и сначала сослан был в Каргополь на жительство, а потом перемещен в Ростов, в архиерейский дом. Проведши в России осьмнадцать лет, этот царевич имел возможность хорошо ознакомиться с истинами христианской веры и, решившись принять ее, обратился к митрополиту Симону, чтобы тот испросил ему у государя Василия Иоанновича разрешение креститься. Когда государь повелел ему явиться в Москву, он повторил свою просьбу лично пред государем со слезами на глазах. И потому 21 декабря 1505 г. был крещен в Москве-реке в присутствии самого Василия Иоанновича и его двора, получив при крещении новое имя Петра{[65*]}. После крещения он дал присягу и письменное удостоверение за поручительством митрополита, что пребудет непоколебимым в православной вере и неизменно верным русскому государю до конца своей жизни. А чрез месяц удостоился чести сделаться зятем государя, женившись на сестре его Евдокии. И действительно, свято исполнил данный обет верности православию и русскому престолу († 1523){438}. Подобный случай обращения к христианству, хотя, как можно догадываться, не столько добровольный, был в правление Елены, матери Иоанна IV. Правительство наше почему-то прогневалось (в 1535 г.) на казанских пленников, живших в Новгороде и других городах с своими семействами, и приказало всех мужчин заключить в темницы. В Новгороде их оказалось более 80 человек, а в Пскове 70, и все они вскоре погибли в заключении. Остался жив только один из них, по имени Асак, который заявил желание принять святую веру со всем своим семейством, и действительно принял, и назван Михаилом. Вслед за тем жены погибших татар начали приходить к архиепископу Макарию и просить у него крещения. Макарий с соизволения государя велел раздать их священникам, чтобы предварительно наставили их в истинах веры и потом крестили. Таким образом крестилось: в Новгороде жен 43 и детей 36, в Пскове жен и детей 51, в Орешке 12, в Кореле 30{439}. Все это, однако ж, как и в предшествовавший период, были случаи крещения татар только в России. Пришло время пронести свет Евангелия из России в самые страны татарские.

Царь Иоанн Васильевич IV, собираясь войною на Казань, имел в виду не только покорить ее своей власти, но и насадить святую веру в земле неверной. Проникнутый этою мыслию, он еще во время третьего похода на Казань (в 1551 г.) приказал своему войску построить в пределах казанских город Свияжск с православными церквами как бы в знамение скорого водворения здесь христианства, и митрополит Макарий в послании своем к Иоанну в город Свияжск называл уже эти места «новопросвещенными от тьмы в свет, от неверия в православие»{440}. Пред последним решительным приступом к Казани (1 октября 1552 г.) государь велел всем своим воинам очистить совесть в таинстве покаяния, а сам, когда войска пошли уже на приступ и начали кровавую сечу с врагами, усердно молился в походном храме, отслушал утреню и литургию, исповедался и приобщился Святых Христовых Тайн. И едва только вышел Иоанн из храма, чтобы отправиться к сражавшимся, как ему принесена была весть, что Казань уже пала к стопам его. В избытке чувств он прежде всего пригласил духовенство собраться с крестами и иконами у ворот покоренного города, на месте, где дотоле стояло царское знамя, имевшее на себе изображение Нерукотворенного Образа Спасителя, и совершить благодарственное молебствие Господу, даровавшему победу. Затем собственными руками водрузил на этом месте крест и заложил первую церковь в честь Нерукотворенного Образа Спасителя, которая в один день была сооружена и освящена. Вступая торжественно в город с духовенством, синклитом и войском, царь велел нести пред собою крест Животворящего Древа. Как только вступил, снова приказал отправить благодарственный молебен на месте, которое указал сам и на котором тогда же водрузил крест и заложил соборную церковь во имя Благовещения Пресвятой Богородицы. Потом в присутствии государя совершен крестный ход по всем улицам и стенам города, все они окроплены святою водою и город посвящен Пресвятой Троице{441}. Взятие Казани русскими сильно подействовало на окрестных жителей, и они спешили предстать пред лицо Иоанна и изъявляли ему покорность. Многие из них тогда же с своими женами и детьми принимали крещение в Казани и с радостию возвращались в домы свои. По возвращении в Москву царь прислал в Казань для устроения дел церковных архангельского протоиерея Тимофея{[66*]}. К нему в числе других явился старик татарин из Арской страны и сказал, что он тридцать лет был болен ногами и не мог ходить, но как только, услышав о взятии Казани христианами, решился веровать во Христа и креститься, тотчас выздоровел и вот пришел сам просить себе крещения. Протоиерей окрестил его и назвал Стефаном. И этот новокрещеный вскоре оказался самым достойным христианином: никакие убеждения родных и близких не могли отклонить его от святой веры, и он мужественно потерпел за нее мучения и смерть. Москва, обрадованная взятием Казани, была свидетельницею крещения двух казанских царей: Утемиш-Гирея и Едигера. Первый, пятилетний отрок, крещен в Чудове монастыре митрополитом и, получив имя Александра, взят к царскому двору для научения русской грамоте и Закону Божию. Последний, в летах уже совершенно зрелых, искавший себе духовного возрождения не по каким-либо видам, как сам открыто исповедал пред митрополитом, а единственно по глубокому убеждению в превосходстве христианской веры пред магометанскою, крещен с большою торжественностию в Москве-реке в присутствии государя, вельмож и многочисленного народа и, будучи воспринят от купели самим первосвятителем, получил имя Симеона. «Тогда же,— продолжает современный летописец,— и прежде того, и потом мнози от неверных крестишася, мужие и жены, старии, и юноши, и девицы, и всякаго возраста, и от рода царска и княжеска, и прочих вельмож, и всякаго чина, и от крымских, и казанских, и астраханских, и черемисы, и иных орд»{442}.

Для утверждения в вере всех этих новокрещеных и для дальнейших успехов христианской проповеди между татарами признали необходимым открыть в Казани святительскую кафедру. По воле царя и по благословению митрополита Макария составился в Москве (в 1555 г.) Собор пастырей Церкви, на котором, между прочим, было положено: быть в Казани архиепископу и при нем архимандриту и игуменам, а в Свияжске — только архимандриту и игуменам; в состав же новой епархии должны входить город Казань с окрестными улусами, город Свияжск с горною стороною, город Василь и вся Вятская земля. На содержание Казанского владыки и его кафедры царь определил кроме разных угодий десятую часть из всех доходов Казанской земли и предложил митрополиту и всем владыкам и монастырям, чтобы они на первый раз пособили новому владыке деньгами и хлебом{443}. Занять открывшуюся в Казани кафедру первому судил Господь Гурию. Этот святой муж происходил из незнатной боярской фамилии Руготиных, родился в Радонеже и при крещении назван был Григорием. В молодых летах он поступил в услужение к одному знатному князю, Ивану Пенькову, который, заметив добрые его качества, поручил ему в управление весь свой дом. В старших товарищах Григория возбудилась зависть, и они оклеветали его пред князем в преступной связи с княгинею. Раздраженный Пеньков без всякого исследования приказал заключить оклеветанного в земляную темницу и к ней приставить стражу. В темнице было одно только небольшое оконце сверху, в которое и опускали узнику для пищи по снопу овса и по небольшой мере воды на три дня. В своем тяжком заключении Григорий весь предался Богу и проводил время в молитве. Когда спустя более уже полутора года со времени заключения Григория к оконцу его темницы подошел ночью один из бывших его друзей и предложил приносить ему тайно лучшую пищу, Григорий отказался от этого, а упросил друга, чтобы вместо пищи он приносил ему бумаги, чернил и перьев для писания азбук, употребляемых для обучения детей грамоте. С того времени узник писал в своей темнице азбуки и поручал продавать их своему другу, а вырученные деньги раздавать нищим. После двух лет своего заключения Григорий увидел однажды в темничной двери свет, и едва коснулся ее, как она отворилась. Тогда, помолившись Богу и взяв с собою святую икону Богоматери, он вышел из темницы и, никем не замеченный, отправился прямо в обитель преподобного Иосифа Волоколамского; там по данному еще в темнице обету Григорий принял пострижение вместе с именем Гурий и за свои добродетели удостоился быть возведенным в сан игумена. Чрез восемь лет и десять месяцев, чувствуя слабость сил, он отказался от этой должности и остался жить в той же обители в качестве простого инока. Но не прошло и двух лет, как по воле государя послан был (в 1554 г.) игуменом в Селижаров Троицкий монастырь Тверской епархии, откуда вскоре и избран был по жребию на вновь открытую в Казани архиепископскую кафедру{444}. Рукоположение Гурия в сан архипастыря совершилось (3 или 7 февраля 1555 г.) с великою торжественностию. В священнодействии участвовали десять святителей и вообще до 76 освященных лиц, кроме иподиаконов и низших клириков{445}. Не менее торжественно было и отправление его на епархию. Мая 26-го после соборного молебствия в Успенском соборе сам царь и митрополит провожали Казанского святителя с крестным ходом до Флоровских ворот. Потом по сделанному предварительно распоряжению в Симонове монастыре и во всех городах, какие встречались Гурию на пути: в Коломне, Рязани и других{[67*]}, его встречало духовенство с иконами и крестами; он совершал молебствия с водоосвящением, служил литургию, говорил поучения к народу или еще обходил весь город с крестным ходом, окроплял всех и все святою водою и осенял крестом на все четыре стороны света. Прибыв в свою епархию, на место, где царем предположено было основать город Чебоксары, святитель обозначил место для города, обошел все это место с иконами и окропил святою водою, указал место и для соборного храма, совершил литургию в своей походной церкви, сказал поучение к народу и благословил жителей города иконою Божией Матери Владимирскою. Затем в Свияжске и наконец в Казани, куда прибыл 28 июля, святитель после торжественной встречи от духовенства совершал молебствия, ходил с иконами по стенам вокруг того и другого города и окроплял их святою водою; осенял крестом и окроплял святою водою все четыре стороны света, совершал литургию, говорил поучения и приказывал по окончании литургии читать синодик, обыкновенно возглашаемый в первую неделю Великого поста{446}. Можно догадываться, что всею этою торжественностию, какою сопровождалось путешествие Гурия в Казань, хотели более возвысить его в глазах его будущих чад — еще не крещенных татар, сильнее подействовать на их воображение и тем расположить их к принятию святой веры.

Отпуская Гурия в Казань, царь и митрополит дали ему «Наказ», как действовать при обращении неверных. В «Наказе» внушалось святителю: всеми мерами приучать к себе татар и приводить их к крещению любовию, а отнюдь не страхом; которые захотят креститься своею волею, а не от неволи, тех крестить и лучших из них держать у себя в епископии, поучать их закону христианскому и покоить, а других раздавать для крещения по монастырям; новокрещеных, когда они выйдут из-под научения, чаще приглашать к своей трапезе и угощать; равно и не крещенных еще татар, которые будут приходить к нему с челобитьями, угощать и покоить в своем доме, говорить с ними с кротостию и приводить их к христианскому закону тихою и умиленною беседою; если какой провинившийся татарин убежит к нему, архиепископу, от опалы и захочет креститься, отнюдь не выдавать его воеводам, но крестить и покоить в своем доме и потом по совещании с воеводами или оставлять его в Казани на месте прежнего жительства, или отсылать к государю в Москву; если неверные татары обратятся к архиепископу с просьбою ходатайствовать за их братьев, уже осужденных воеводами на казнь, он должен брать этих осужденных на свои поруки и кого можно держать в Казани, а кого нельзя, тех отсылать к государю с своим печалованием за них; за татар же, которые подвергнутся легким винам, ходатайствовать пред гражданскою властию даже в том случае, когда бы никто из неверных не просил о том архиепископа{447}. Одним из первых действий Гурия в своей епархии было основание и устройство монастырей с тою именно целию, чтобы иноки, не отвлекаясь житейскими попечениями, занимались обращением неверных и обучением детей. Мысли свои об этом он изложил пред государем и просил его дать для содержания устрояемых обителей отчины, дабы старцам не было нужды самим работать, орать землю и сеять в ней семена, но «да орют сердца людей и да сеют в них семя слова Божия». Царю очень понравилось такое намерение, и он отвечал святителю: «Ты устрояешь в данной тебе Богом и нами пастве монастырь (Зилантов), начатый мною, и хочешь строить другие. Доброе дело — да поможет тебе Бог!.. Блага твоя речь, чтобы старцам обучать детей и обращать поганых к вере — это и есть долг всех вас... Чернецы должны уподобляться апостолам, которых Господь наш послал учить и крестить людей неведущих. Учить же детей надобно не только читать и писать, но и право разуметь читаемое, чтобы они могли научить и других. О, как счастлива была бы земля Русская, если бы все владыки были таковы, как преосвященный Макарий, ты и Дионисий, и столько об этом пеклися!..» Затем царь извещал архиепископа, что сделал распоряжение об отводе вотчин для устрояемых казанских монастырей и присовокуплял: «А если увидите, что мало, пишите ко мне, на доброе дело я не пожалею и не откажу»{448}. Заботясь об учреждении монастырей с целию распространять чрез них христианство в пределах своей епархии, святитель Гурий не переставал и сам непосредственно трудиться для той же высокой цели. Он часто учил неверных познать Бога истинного, действовал на них примером своей строгой, подвижнической жизни, привлекал их к себе делами христианской любви, питал нищих и бедных, заступался за сирот и вдовиц. И таким образом «многих неверных привел к вере и крестил из них множество мужей, жен и детей», хотя время деятельного управления его епархиею продолжалось собственно около шести лет, так как последние три года своей жизни († 4 декабря 1563 г.) он был до того болен, что его лишь в великие праздники носили в церковь для слушания литургии, где он лежал или сидел{449}.

Главными сотрудниками святителя Гурия были два архимандрита: Герман и Варсонофий. Герман происходил из дворянской фамилии Садыревых-Полевых, потомков князей смоленских, и при крещении назван был Григорием. Принял пострижение с именем Германа в волоколамском монастыре и был простым иноком, когда там игуменствовал святитель Гурий. Будучи избран в 1551 г. в сан архимандрита старицкого Успенского монастыря, чрез два с половиною года отказался от этой должности и удалился на покой в тот монастырь, где постригся и где также пребывал тогда на покое святитель Гурий. Когда Гурий назначен был в архиепископа Казанской епархии, вместе с ним послан был туда и Герман в качестве архимандрита свияжского монастыря, еще только предполагавшегося. Он сам основал и устроил этот монастырь, без сомнения, согласно с волею своего архипастыря, т.е. чтобы иноки занимались и обучением детей и обращением неверных. По смерти Гурия Герман был возведен (12 марта 1564 г.) на кафедру Казанской архиепископии, и хотя до нас не сохранилось известий об его апостольских трудах, но одно уже это назначение его свидетельствует, что его считали способным продолжать дело, начатое Гурием. По отзыву современника, Герман был муж «разума многаго... чистаго и воистину святаго жительства... ревнитель по Бозе... и великий

помощник в напастех и в бедах объятым, тако ж и к убогим милостив зело». После управления паствою в продолжение трех лет и осьми месяцев он скончался (4 ноября 1567 г.) во время моровой язвы в Москве, откуда уже чрез 27 лет святые мощи его были перенесены в созданную им обитель{450}. Варсонофий, в мире Иоанн или Василий, родился в городе Серпухове от одного священника по имени Василий. Еще в юных летах, при нападении крымских татар на этот город был захвачен ими и отведен в неволю, в которой находился три года, пока не был выкуплен своим отцом. Возвратившись в отечество, немедленно отправился в Москву и там в Андрониковом монастыре принял монашество. Чрез несколько времени за свои иноческие подвиги возведен в сан архимандрита Песношского монастыря, а по открытии Казанской епархии почтен саном архимандрита и отправлен туда вместе с архиепископом Гурием. Под руководством святителя, любовью которого постоянно пользовался, основал и устроил в Казани Спасо-Преображенский монастырь и по своей жизни служил поучительным примером и для иноков и для мирян. Но всего важнее было то, что, находясь в плену у татар, Варсонофий хорошо изучил как язык татарский, так и самое учение магометанства. Потому совершенно свободно мог объясняться с казанскими татарами, искусно состязался с ними о вере, обличая их заблуждения, и многих из них привлек ко Христу. Будучи рукоположен (1567) во епископа Тверской епархии, святой Варсонофий правил ею только около четырех лет и потом возвратился на покой в свою казанскую обитель, где и скончался 11 апреля 1567 г.{451} Все три святителя: Гурий, Герман и Варсонофий, бывшие главными действователями при насаждении христианства в Казанском крае, там же почивают своими нетленными останками и доселе не перестают быть как бы живыми свидетелями истинности той веры, которую они проповедовали.

Вскоре после взятия Казани покорена была русскими и Астрахань (в 1554 г.{[68*]}). Вслед за тем начали обращаться к святой вере некоторые и из тамошних татар. Так, между прочим, поступила одна из цариц их, Ельякши, вместе с сыном своим, которого родила на пути своем в Москву; в Москве она крещена под именем Иулиании и вышла замуж за именитого дворянина Плещеева, а сын ее назван в крещении Петром{452[69*]}. Но для насаждения христианства в Астраханском царстве правительство наше не сочло нужным немедленно учредить там особую епископскую кафедру, а только послало туда в 1568 г. игумена Кирилла, чтобы он устроил в Астрахани монастырь во имя Пресвятой Троицы и святителя Николая. В 1573 г. в монастыре этом было уже три храма и 25 братий, кроме слуг и детей, вероятно обучавшихся грамоте{453}. Трудами ли этих иноков или при содействии и других лиц, но только в Астрахани, по свидетельству современника, «благодать Божия день ото дня растяше и многия святыя церкви поставлени быша», так что с началом следующего столетия там открыта и епархия{454}. Надобно присовокупить, что некоторые татары, будучи взяты в плен, крестились в самой России, например в 1555 г. в Новгороде, и потом раздавались по монастырям для утверждения в вере и что многим новокрещенам казанским, астраханским, даже крымским царь жаловал земли и разные угодия{455}.

Завоевание русскими двух царств, Казанского и Астраханского, глубоко отозвалось между соседственными народами Востока, а в числе их — между черкесами и жителями Сибири. И правители тех и других начали искать дружбы и покровительства у нашего государя. Черкесские князья сначала (1552) просили его только, чтобы он принял их вместе с землями в свое подданство и защитил от крымцев. Потом (1555–1558), приезжая в Москву с многочисленными свитами, некоторые из них принимали здесь сами святую веру, другие крестили детей своих и оставались служить Иоанну Васильевичу. Наконец, в 1559 г. от лица всех черкесов приходил в Москву мурза Чюрак и бил челом государю, чтобы он дал своего воеводу в Черкасы и велел всех их крестить. А государь послал к ним своего воеводу Вишневецкого и христианских священников. Такая же просьба повторилась со стороны кабардинцев, и к ним посланы были воевода Черемисинов и христианские священники{456}. Не знаем, что сделали там эти священники и надолго ли восстановили православное христианство в горах Кавказа, где оно насаждено было еще в первые века и сохранялось по местам в XIII и XV столетиях. Сибирский князь Едигер, один из потомков брата Батыева Сибана, поздравляя (в 1555 г.) Иоанна IV со взятием Казани и Астрахани, вызвался платить ему дань и просил только его покровительства своим владениям; о принятии христианства не было и речи. Но когда вскоре за тем царство Сибирское было покорено России отважным Ермаком, государь, разрешив приглашать для переселения в новый край охотников из России, повелел (1582) Вологодскому епископу послать туда десять священников с их семействами. А после вторичного покорения Сибири (1585) там основались уже русские города с православными церквами{457}.

На востоке Россия покоряла своей власти и влиянию новые земли и области, в которых и Церковь Русская делала себе новые приобретения. На западе Россия только возвращала себе от Литвы и Ливонии свои прежние владения. Вслед за тем и Русская Церковь лишь воссоединяла с собою здесь то, что прежде ей принадлежало, и только по местам, где находила нужным, старалась вновь распространить или усилить святую православную веру.

Мы уже упоминали, что в 1464 г. Черниговский епископ Евфимий, не желая подчиняться Литовскому лжемитрополиту Григорию, оставил свою кафедру и удалился в Москву, где и получил в управление епархию Суздальскую. Но это было личное переселение епископа, а бывшая его епархия продолжала оставаться в ведении Литовской митрополии и до конца XV в. имела своих епископов. Уже в 1500 г., когда Чернигов, Брянск, Стародуб, Новгород-Северск перешли от Литвы к России, когда епископ Брянский и Черниговский был взят в плен и отправлен в Москву, значительная часть Черниговской епархии воссоединилась с Московскою митрополиею{458}. Но, может быть, потому, что это была только часть, для нее не захотели назначать особого епископа, а причислили ее к другим епархиям, если не к одной — Смоленской: по крайней мере, Брянск около половины XVI в. несомненно числился за Смоленскими иерархами, которые назывались и Брянскими{459}.

Сама Смоленская епархия присоединилась к Московской митрополии в 1514 г. После того как Смоленск был взят русскими войсками и бывший там епископ Варсонофий подвергся справедливому гневу великого князя Василия Иоанновича и сослан на Кубенское озеро — о чем нами сказано было прежде,— в Смоленске начался ряд новых епископов, поставлявшихся в Москве, и этот ряд не прекращался до самого конца настоящего периода{460}.

Таким же образом совершилось присоединение и Полоцкой епархии к Московской митрополии, хотя это было только на время. Взяв Полоцк (в 1563 г.), царь Иоанн Васильевич отправил тамошнего епископа Арсения как пленника в Москву, а на место его прислан был из Москвы бывший Суздальский епископ Трифон, возведенный в сан архиепископа. После Трифона управляли Полоцкою епархиею один за другим еще три архиепископа, приходившие из Москвы, пока польский король Стефан Баторий не отнял (в 1578 г.) Полоцка у России и не возвратил этой епархии Литовскому митрополиту. Достойно замечания, что в 1569 г., без сомнения по распоряжению Московского митрополита, отправлены были в Полоцк из Новгорода тридцать три священника и диакона соборных церквей — знак, что в Полоцке чувствовался недостаток образованных пастырей{461}.

Одним из славных дел царствования Иоанна Васильевича IV было завоевание Ливонии, хотя конец этого дела далеко не соответствовал его началу. Решившись возвратить России эту древнюю ее область, отнятую некогда меченосцами, Иоанн желал вместе восстановить в ней православие, которое насаждено было там первоначально, но впоследствии подавлено латинством и лютеранством, так что едва ли не в одной Риге продолжала существовать русская церковь{462}. Намерения Иоанновы осуществлялись в Ливонии весьма быстро и успешно. Взяв (в 1558 г.) Нарву, или Ругодив, государь повелел Новгородскому архиепископу послать туда из Новгорода юрьевского архимандрита и софийского протоиерея, а из Пскова — печерского игумена и троицкого протоиерея, чтобы они крестными ходами по городу и вокруг города «очистили его от веры латинской и Лютеровой», освятили во имя Пресвятой Троицы и соорудили в замке города церковь Воскресения Христова, а в самом городе церковь Пречистой Одигитрии и другие храмы. Вскоре за тем взяв другой город, или крепость, Нейшлос (Сыренск), царь приказал и там воздвигнуть православные храмы во имя Живоначальной Троицы, святителя Николая и преподобного Илариона Великого, в день памяти которого сдалась эта крепость. Так же поступал Иоанн и по взятии Дерпта, или Юрьева (в 1558 г.), и многих других ливонских городов, больших и малых: везде он приказывал устроять православные церкви с причтами и употреблял все меры для распространения православия между коренными жителями страны — эстами и латышами{463}. Из участников в последнем деле остался нам известным один — игумен псковского Печерского монастыря Корнилий: он обратил к православию и крестил соседних этому монастырю эстов нейгаузенских (ливонского Новогородка) и учредил у них на Агиреве Троицкую, а на Топине — Рождественскую церкви и церковные причты{464}. Чтобы упрочить то, что уже сделано было для православия в Ливонии и обеспечить его дальнейшие успехи, правительство наше, светское и духовное, признало за лучшее открыть в Юрьеве Ливонском епископскую кафедру и возвело на эту кафедру, по всей вероятности, только что упомянутого нами игумена Корнилия под названием епископа Юрьевского и Вельядского (т. е. Феллинского){[70*]}. В октябре 1570 г. он, вскоре по рукоположении своем, из Москвы прибыл в Новгород, может быть, проездом на свою епархию. А чрез два года снова посетил Новгород, чтобы представиться бывшему там государю и вслед за ним отправился в Москву{465}. Больше мы не знаем ничего о епископе Корнилии, кроме того что он скончался или, вернее, умерщвлен по повелению Грозного царя в псковском Печерском монастыре, куда, вероятно, удалился было на покой как бывший в нем игуменом{466}, и что в 1578 г. Юрьевскую кафедру занимал уже другой епископ — Савва, присутствовавший в конце того года на одном Московском Соборе{467}. Этому последнему епископу суждено было видеть и упразднение своей епархии. В 1582 г. вследствие договора с польским королем Стефаном Баторием Иоанн IV принужден был уступить полякам Ливонию со всеми городами и местами, им занятыми, и вывести из нее все православные церкви с их принадлежностями. Тогда же польский канцлер Ян Замойский, заняв (24 февраля) своими войсками Дерпт, выгнал из него в русские пределы православного епископа и всех русских и восстановил там веру латинскую{468}.

Таким образом, к осьми, а вместе с митрополичьею к девяти епархиям Московской митрополии присоединилось в течение настоящего периода еще четыре: Смоленская, Казанская, Полоцкая и Юрьевская — две последние, впрочем, только на время. Четыре из этих епархий управлялись архиепископами: Новгородская, Казанская, Ростовская и Полоцкая. А восемь — епископами: Суздальская, Рязанская, Тверская, Сарская, Коломенская, Смоленская, Пермская и Юрьевская. В ряду архиепископов Новгородский всегда считался первым, Казанский — вторым, Ростовский — третьим{469}. Но между епископами порядок иногда изменялся: так, Пермский епископ, долго занимавший последнее место в ряду наших епископов, под конец периода занимал уже первое{470}.

О степенях наших епархий в продолжение настоящего периода можем судить отчасти на основании летописей по тому порядку, в каком они исчисляют наших иерархов, собиравшихся на Соборы, а вернее — на основании соборных актов, в которых также перечисляются святители и под которыми иногда встречаются их подписи, хотя эти собрания святителей большею частию были неполные. Так, на Соборе 1459 г. находились: архиепископ Ростовский и епископы — Суздальский, Коломенский, Сарайский и Пермский — всего пять; на Соборе 1490 г.: архиепископ Ростовский и епископы — Суздальский, Рязанский, Тверской, Сарайский и Пермский — шесть; на Соборе 1503 г. кроме митрополита: архиепископ Новгородский и епископы — Суздальский, Рязанский, Тверской, Коломенский, Сарайский и Пермский — семь{471}. При поставлении на митрополию Новгородского архиепископа Макария в 1542 г. находились: архиепископ Ростовский и епископы — Суздальский, Смоленский, Рязанский, Тверской, Коломенский, Сарский и Вологодский; на Стоглавом Соборе в 1551 г.: митрополит, архиепископы — Новгородский и Ростовский, епископы — Суздальский, Смоленский, Рязанский, Тверской, Коломенский, Сарский и Пермский{472}. На Соборе 1564 г.: архиепископы — Новгородский, Ростовский и Полоцкий, епископы — Суздальский, Смоленский, Рязанский, Коломенский, Сарский и Пермский; на Соборе 1572 г.: архиепископы — Новгородский, Ростовский и Полоцкий, епископы — Пермский, или Вологодский, Суздальский, Смоленский, Рязанский, Тверской, Коломенский и Сарский; на Соборе 1580 г.: митрополит, архиепископы — Новгородский, Казанский и Ростовский, епископы — Вологодский, Суздальский, Смоленский, Рязанский, Тверской, Юрьевский, Коломенский и Сарский{473}. Наконец, сохранилась одна полная роспись всех восточнорусских епархий в последние годы царствования Иоанна IV, в которой перечисляются: митрополит Московский и всея России, архиепископы: Великого Новгорода и Пскова, Казанский и Астраханский и Свияжский, Ростовский и Ярославский, Полоцкий и Великолуцкий; епископы: Вологодский и Великопермский, Суздальский и Торусский, Смоленский и Брянский, Рязанский и Муромский, Тверской и Кашинский, Коломенский и Каширский, Сарский и Подонский, Юрьева Ливонского и всей земли Вифляндской{474}.

Пределы наших тогдашних епархий с точностию нам не известны. Но главнейшие места, подлежавшие управлению каждого из иерархов, обозначались в самих их титулах, как показывает только что представленная нами роспись. Некоторые епархии были слишком обширны и растянуты. Например, к епархии митрополита, кроме Москвы, Владимира, Нижнего Новгорода, принадлежали еще, между прочим, Дмитров, Кострома, Галич, Грязовец, Пошехонь, даже Череповец и Вятка{475}. Епархия Новгородского владыки обнимала собою не только все бывшие новгородские владения, но и Волоколамскую область и некоторые места Вологодского края. Духовная власть Ростовского архипастыря простиралась на Белозерский край с его многочисленными монастырями, на Устюг и Сольвычегодск{476}. Пределы некоторых епархий иногда изменялись. Епископ Сарский и Подонский по свержении Россиею ига монгольского, когда самый Сарай был разрушен, переселился в Москву на Крутицы, получил в свое управление новые места, находившиеся в нынешних губерниях — Орловской, Тульской и Смоленской, и иногда назывался Крутицким и Подрельским, удерживая, впрочем, постоянно и свое прежнее, древнее название{477}. К Пермской епархии по воле великого князя Иоанна Васильевича присоединены были в 1492 г. церкви, находившиеся в Вологде и ее уезде и дотоле принадлежавшие частию к митрополии, а частию к Новгородской архиепископии. С того времени Пермские епископы, жившие прежде постоянно в Усть-Выми, начали жить по временам и в Вологде и именоваться Пермскими или Великопермскими и Вологодскими, а иногда Вологодскими и Пермскими{478}. В 1571 г. по воле царя Иоанна IV, прожившего пред тем около трех лет в Вологде, присоединены были к Пермской, или Вологодской, епархии от Новгородской еще Двина, Вага, Холмогоры и Каргополь со своими уездами. Но по смерти Иоанна все эти места вновь отданы (1584) Новгородскому архиепископу{479}. Вятская страна, находившаяся под епархиальным управлением митрополита, вошла с 1555 г. в состав новой епархии — Казанской{480}.

V. Остальные митрополиты настоящего периода Глава III. Расширение Московской митрополии и ее епархии Глава IV. Монастыри