Неизвестный. На этот раз я не собираюсь задавать тебе вопросы. В предыдущих разго­ворах я доказывал истинность своего неверия и хотел узнать, что стоит у тебя за твоей ве­рой. Но Искупление? Ведь это значит учение о Троице, о воплощении Сына Божиего, о Бо­жией Матери, о Голгофе, о Воскресении... О чем тут спрашивать? Все это мне кажется до такой степени нелепым, такой ясной «мифо­логией», что просто не о чем разговаривать. Все равно, как если бы речь шла о рождении Венеры или о каком-нибудь прикованном Прометее. Сомнения могут быть в отношении чего-то такого, в чем есть хоть самая ничтож­ная доля вероятности. Но когда говорится о за­ведомо нелепом вздоре, какие тут могут быть сомнения и вопросы?

Духовник. Почему же ты хочешь меня слушать?

Неизвестный. Я должен признать, что ты заставил меня по-новому относиться к возмож­ности веры. И если, как ты сказал в нашем раз­говоре о Боге, учение об Искуплении — необходимое завершение всего, что ты говорил о гре­хе, страдании и смерти, — как же мне не поин­тересоваться, что ты скажешь об этом. Если хо­чешь, просто умственное любопытство.

Духовник. Прекрасно. Твое любопытство непраздное. За ним стоит инстинктивное стремление к познанию Истины.

Неизвестный. Ты все истолковываешь в свою пользу. Но могу тебя уверить, что я да­же представить себе не могу, чтобы я когда-нибудь стал считать истиной то, о чем ты хо­чешь говорить со мной.

Духовник. Я сказал, инстинктивное стрем­ление к Истине, а не сознательное стремление.

Неизвестный. Ну, о том, что вне моего сознания, я пока еще говорить не научился. Итак, я слушаю.

Духовник. Сейчас мы будем говорить с то­бой о величайших тайнах, которые открыл человеку Бог, и о событиях, которые совер­шались в здешнем мире, но по законам совер­шенно иного, невещественного бытия, и пото­му должны быть приняты верой. Под этим мы разумеем не простое доверие к чужим сло­вам, признание чего-либо действительно су­ществующим без всяких доказательств, «наслово», а то высшее познание, более совер­шенное, чем познание только одним умом, то всеобъемлющее чувствование Истины, кото­рое делает эти непостижимые для разума Тайны самыми непреложными и самыми не­сомненными истинами, какими не могли бы сделать их никакие логические доказатель­ства. Тебе случалось, конечно, не раз пережи­вать нечто подобное в окружающей тебя жиз­ни. Вот ты слушаешь почти незнакомого тебе человека. Все, что говорит он, вполне вероят­но. Но ты безотчетно, и не умом, а всем суще­ством своим чувствуешь, что он лжет. И на­оборот, ты слушаешь другого, так же почти неизвестного тебе, и то же непосредственное чувство заставляет тебя верить каждому его слову. И когда у тебя является такое чувство доверия, совершенно ненужными кажутся доказательства правдивости одного и лжи­вости другого. К чему доказательства, когда ты веришь? Все самые убедительные дока­зательства могут дать меньше, чем та уверен­ность, которая у тебя есть. Нечто подобное, но гораздо более совершенное и всеобъем­лющее нужно сказать и о вере в религиоз­ном смысле.  Вот ты сказал:  говорить об Искуплении — значит говорить о Троице, о Боговоплощении, о Божией Матери, о Голго­фе, Воскресении... Да, это так. Но какие здесь доказательства? Бог открывает челове­ку то, что выше всякого разумения, а мы бу­дем требовать от ничтожного человеческого разума, чтобы он доказал нам истинность то­го, что открыл человеку о Себе Бог?

Нет, будем лучше с благоговением и стра­хом внимать Божественному откровению.

Неизвестный. Ты, кажется, забываешь, что говоришь с неверующим человеком?

Духовник. Нет, помню прекрасно. Но я говорю с человеком, не потерявшим способ­ность почувствовать истину, то есть поверить ей, когда он ее увидит.

Неизвестный. Я спрошу тебя, как Пилат: что есть Истина? И думаю, что вопрос мой так же останется без ответа.

Духовник. Вопрос Пилата был оставлен без ответа потому, что перед ним была та Ис­тина, о которой он спрашивал. И если он не хотел ее — всякий ответ, то есть доказатель­ства ее были бы излишни. И твой вопрос бу­дет оставлен без ответа в том же смысле. Я те­бе свидетельствую об Истине.  И если ты спросишь, где она, докажи мне ее — этот твой вопрос, несомненно, останется без ответа.

Неизвестный. Хорошо. Я согласен. Не доказывай, а показывай свою истину. В кон­це концов, не все ли равно, каким путем я ее узнаю.

Духовник. То, что мы знаем о Боге, чело­век сам не мог бы узнать никогда. И в то же время знание это совершенно необходимо для того, чтобы человек мог жить в Боге, созна­тельно идти дорогой богосовершенства. Чело­веческое сознание могло бы прийти к мысли о бытии Божием. Но о сущности Божества он сам ничего бы не мог узнать ни из окружаю­щей жизни, ни из смутных очертаний своего богоподобного образа. Он в этом получил бы лишь основание для более или менее близких к Истине фантастических грез. Таковы все религии, кроме христианской, в которых ес­тественное откровение, данное в самом суще­стве человеческой души и в окружающей природе, смешивается с поэтической и фило­софской фантазией. Только Сам Бог мог ска­зать о Себе людям: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть (Ин. 1,1-3).

Только Бог мог сказать людям: Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, Который от От­ца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне (Ин. 15, 26).

В этих словах Божественного откровения утверждается основной догмат Православия о Боге Троичном в Лицах и Едином по суще­ству. Это откровение о тайне Пресвятой Трои­цы утверждено событием при Крещении Спа­сителя, когда три Ипостаси явлены были в формах бытия земного.

Когда же крестился весь народ, и Иисус, крестившись, молился: отверзлось небо, и Дух Святый нисшел на Него в телесном ви­де, как голубь, и был глас с небес, глаголю­щий: Ты Сын Мой Возлюбленный; в Тебе Мое благоволение (Лк. 3, 21-22)!

Неизвестный. Нет, не могу! Пока еще ты философствуешь, то есть пересказываешь то, чему учит вера в отвлеченных философских формулировках, я так или иначе могу тебя слу­шать. Но когда ты начинаешь серьезно приво­дить мне легенды и мифы, в подтверждение твоих «истин», я теряю эту способность! Мало тебе «искушать» мой ум нелепым утверждени­ем, что три равно единице, ты говоришь еще о «разверзающихся небесах», голосах с неба, превращениях одного из Богов в голубя, о «Сы­не» Бога Отца, Который стоит при этом и крес­тится в воде. И все это говорит образованный человек, не сошедший с ума, в двадцатом веке, в период блестящего расцвета научного зна­ния. Ничего не понимаю!

Духовник. Успокойся. О «блестящем рас­цвете научного знания» мы говорили доста­точно. Можно бы к этому не возвращаться: ведь Лайель, Пастер, Пирогов, Томсон, Фламмарион, Лодж, Вирхов и множество других ученых немало потрудились над этим расцве­том. И это не мешало им в девятнадцатом веке верить в то, о чем я сейчас говорю с тобою. Брось говорить пустые фразы легкомыслен­ного и недобросовестного безбожника. Пусть ничто не мешает тебе исследовать Истину. Вернемся к этому исследованию. Из указан­ного мною события и из приведенных слов Божественного откровения мы узнаем нечто о внутреннем бытии Божием. Конечно, как оно и должно быть, многое здесь не может вместить человеческий разум, подобно тому, как не может он вместить бесконечности во времени и пространстве, бытия без матери­альной основы, беспричинности в понятии свободы воли. Но, не постигая, можно созна­вать истинность и несомненность этого не­постижимого. Что же открыто нам о Боге? Бог — это то, что было всегда. Это то, что вы­водит нас из бесконечного ряда вечно меня­ющихся явлений, из бессмысленности ни для чего не нужного круговращения. Бог да­ет начало Вселенной во времени, будучи Сам безначален. Мы находим покой в абсолют­ности Его свойств, потому что они вмещают в себя все вечное, все превышающее челове­ческое разумение. Но Бог за пределами из­менчивого бытия, имеющего начало, не есть слепая безличная сила или нечто отвлечен­ное, пустая безжизненная абстракция. Мы знаем из откровения нечто о Его Предвечной жизни. Бог единосложен по Своему составу, абсолютно прост. Но это единое по существу абсолютное Начало, все создавшее и силой Своей все содержащее, имеет три Лица, три Ипостаси, не раздробляющие и не разъеди­няющие Его существа. И потому единый Бог по Трем Лицам Своим — Пресвятая, Едино­сущная и Нераздельная Троица.

Неизвестный. Я не понимаю: ведь три ли­ца, что бы мы под ними ни подразумевали, — во всяком случае какая-то сложность.

Духовник. Нет. Ипостаси — это лица Бо­жии, никакой сложности по существу собой не выражающие. Святые Отцы указывают не­которое подобие в окружающем нас видимом мире для уразумения этой великой Тайны. Солнце имеет три образа своего бытия: веще­ство, его составляющее, свет, который в его лучах, и тепло, которым оно согревает землю. Все это — единое солнце, но три его как бы «лица», единое существо выражающее: веще­ство, свет, тепло. Ты недоумеваешь: как чис­ло «три» может не быть сложным и равнять­ся единице? Но число только в применении к явлениям материального мира имеет те коли­чественные свойства, которые делают для те­бя несообразным понятие несложной Троицы, равной Единице. Ведь твоя единая личность лишь условно, применительно к земным свойствам чисел, определяется как троичная по своему составу, состоящая из ума, чувства и воли. Но на самом деле и личность твоя «едина по существу», неделима и неразложи­ма на те три образа, которые не разделяют су­щества ее на три.

Неизвестный. В моей личности эти три начала имеют различные функции, но не имеют отдельного друг от друга бытия, той самостоятельной жизни, которую вы допус­каете в отдельных Лицах Троицы.

Духовник. Взаимоотношения ума, чувства и воли человека так же имеют подобие отдель­ности друг от друга в выражении себя, как и Ипостаси Божии. Ум действует в своей сфере, чувство — в своей, воля — в своей, но они сос­тавляют единое существо, единую личность, ощущаемую нами как единое, неделимое «я». Но личность создана во времени, поэтому ум, воля и чувство человеческой личности явля­ются лишь относительным подобием, а не пол­ным соответствием Триипостасного состава Божества. И я говорю тебе о твоей собственной личности не для того, чтобы ты мыслил Боже­ство как личность человеческую, а для того, чтобы, увидав подобие, не упорствовал в своем отрицании величайшей Истины только пото­му, что при аналогии с миром вещественным она кажется тебе нелепой.

Неизвестный. Я именно так и понял тебя.

Духовник. Прекрасно. Так открой свое сердце, не преграждай ему путь к верованию этой Истине. Без сопротивления выслушай о том, что знаем мы из Божественного откро­вения.

Неизвестный. Да. Я постараюсь слушать тебя именно так. Я почему-то чувствую за ви­димой нелепостью твоих слов нечто другое. Я не могу сказать истинное, но, во всяком случае, большее, чем думалось мне раньше.

Духовник. Ты смутно чувствуешь то, что совершенно ясно для людей веры, особенно для святых угодников Божиих. Это чувство заставило св. Григория Богослова восклик­нуть: «Троица, Которой неясные тени приво­дят меня в восторг!»

Но будем углубляться дальше в познание Истины. Что нам открыто в Божественном откровении о существе Божием? — Бог есть любовь (1 Ин. 4,16). Или, как говорит св. Гри­горий Богослов: «Если бы у нас кто спросил, что мы чувствуем и чему поклоняемся? Ответ готов. Мы чтим любовь».

Что мы знаем о любви? Мы знаем о ее действии, и в этом действии, хотя и не постигаем, но с трепетом чувствуем и саму ее сущ­ность. Для нас любовь, где бы и как бы она в мире ни действовала, это всегда есть сила Бо­жия, нас с существом Божиим соединяющая. Это так удивительно выражено св. Василием Великим в его «Шестодневе»: «Целый мир, состоящий из разнородных частей, Бог свя­зал каким-то неразрывным союзом любви в единое общение и единую гармонию, так что части, по положению своему весьма отдален­ные одна от другой, кажутся соединенными посредством симпатии».

Разве все это не открывает и Существа Бо­жия? Разве свойства Божии не относятся к этому Существу? Разве не Бог-Любовь всемо­гущ, непостижим, невидим, благ, праведен? Разве не объясняет нам это Существо Божие и создание, и бытие, и единство вселенной?

Неизвестный. Значит, любовь и есть лич­ность Божия? Я не понимаю этого.

Духовник. Когда мы говорим личность, мы разумеем все содержание данного сущест­ва, все его свойства, силы, состояние, все, что в нем содержится и чем оно проявляет себя вовне. Бог есть любовь. Что разумеем мы под этим словом? На языке философском этоможно было бы объяснить так: мы знаем о ве­щественном мире лишь то, что познаем через наше восприятие. Что такое «вещь в себе» — нам неизвестно. То, чем является в мире веще­ственном «вещь в себе», — в Боге есть любовь. Другими словами: любовь — это Бог в себе. Если ты спросишь: что такое Бог по сущест­ву, мы ответим: Любовь. Это слово недоступ­но нашему разумению, но доступно нашему чувствованию. Если же ты спросишь дальше, что такое любовь по существу, ты так же не получишь ответа, как при вопросах о сущнос­ти физических явлений. И там ты познаешь лишь проявления той или иной силы, а не са­му силу «по существу». Ты изучаешь проявле­ния и действие электричества или притяже­ния, но что такое по существу электричество или притяжение, остается совершенно непос­тижимым. Так же и здесь. Мы знаем о любви очень много. Нам открыты ее свойства, ее действия, ее проявления. Все, что надо знать человеку в пределах земного бытия о Боге, он знает, знает, что Бог есть любовь и каковы свойства, действия и проявления любви.

Поэтому, если хочешь постигнуть тайну Существа Божия, читай в Слове Божием то,

что говорится там о действии Любви в мире: Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гор­дится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророче­ства прекратятся, и языки умолкнут, и зна­ние упразднится (1 Кор. 13, 4-8). Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокуп­ность совершенства (Кол. 3, 14). В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение (1 Ин. 4,18). Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас (1 Ин. 4,12). Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь (1 Ин. 4,8).

Неизвестный. Из всего тобой сказанного о Боге всего доступнее моему пониманию то, что ты сказал сейчас. Но как связать это с триединством? Любовь есть единое начало, и «Лица» Божии раздробляют его в нашем представлении.

Духовник. Нисколько. Существо Божие еди­но. Это существо — Любовь. А Ипостаси — этотри Лица единой Сущности. Нам открыто, что Бог Отец был всегда, Бог Сын предвечно рожден от Него, Бог Дух Святой предвечно от Него исходит.

Неизвестный. Опять недоумение. Бог Отец был всегда. Бог Сын рождается от От­ца, Бог Дух Святой от Него исходит. Но ведь понятие «рождения» и «исхождения», что бы они в отношении Бога ни обозначали, во всяком случае показывают какое-то новое, раньше не бывшее состояние. Значит рань­ше всегда был Бог Отец, потом уже Бог Сын и Бог Дух Святой. Но если они начали быть потом, то как же они могут быть едиными по существу?

Духовник. Опять ты не можешь отрешить­ся от своих вещественных представлений и не­избежно связанных с ними понятий времени и пространства. То подобие триединства в нашей личности, о котором я говорил тебе, должно быть перенесено в вечность, когда мы перехо­дим мыслью к Божеству. Если бы мы сказали: воля человеческая рождается от ума и чувства человека, исходит от его сознания — разве это значило бы, что во времени ум был раньше во­ли и раньше чувства? Взаимоотношение Лиц

Пресвятой Троицы стоит вне вопроса о слож­ности Божества по существу во времени. Мы должны сделать внутреннее усилие, отрешить­ся от конечных представлений, подняться ду­хом до созерцания вечности, и там за предела­ми временного вещественного бытия откроется нам вечно пребывающий Бог, в вечности рож­денный от Отца Сын, с вечности исшедший от Отца Святой Дух. Не было момента, когда не было Сына или не было Духа Святого. Нет для них Начала во времени. Они были всегда, как и Бог Отец, ибо Они — тот же единый по суще­ству Бог. Всегда Бог был Пресвятой Троицей, и всегда был Бог Отец, рожденный Им Сын и ис­ходящий от Отца Дух Святой.

Неизвестный. К моему удивлению, нес­мотря на явную бездоказательность и фантас­тичность того, что ты сейчас говоришь, — это не кажется мне безусловно нелепым. Не знаю, будет ли это и тогда, когда ты перей­дешь к вопросу об Искуплении. Ведь за уче­нием об Искуплении стоит явно раздельное представление о Лицах Божиих. Как возмож­но удержать при этом и представление о един­стве Существа Божия, для меня совершенно непонятно!

Духовник. К этому вопросу мы теперь и перейдем. Вспомни твой вопрос о грехе и страдании. Созданный Богом человек, образ и подобие Божие, собой соединивший с Боже­ством весь мир, в своем произволении выбрал путь, не совпадающий с Божественной Во­лей. Следствием этого было отпадение от Божества и начало жизни вне Бога. Восста­навливался невидимый хаос, явилось зло, страдание и смерть. Мог ли человек сам вос­соединиться с Богом? Нет. Ведь жизнь в соот­ветствии с волей Божественной могла быть потому, что человек был с Богом. Его свобод­ная воля была достаточна для того, чтобы сохранить это единство. Но ей было совер­шенно не по силам без Бога, самой выйти из поднявшегося после отпадения общего хаоса, вновь восстановить общую гармонию. Ведь вместе с человеком начал жить вне Бога весь мир. Таким образом, ему надлежало и весь мир возвратить к единству в Боге. Но это еще не все. Зло явилось в мире. И сколько бы чело­век сам ни исправлял свою жизнь, оно не мог­ло быть уничтожено. Сам человек не мог сде­лать  его  как  бы   не  бывшим.  При  этих условиях не могло быть восстановлено абсолютной гармонии, а, значит, и безусловного единства с Богом. Между тем и в таком отпадшем состоянии не мог существовать мир, так как этого не могла допустить Любовь Божия. И вот Сам Бог-Любовь восхотел сделать то, что не мог сделать человек. Сам Бог восхотел воссоединить человека, а через него и весь мир, с Богом. Воссоединить не насильно, не путем механической причинной зависимос­ти, а сохраняя в полном объеме человеческую свободу. Бог Отец, как совершенный Разум, помыслил отдать этому делу Искупления Своего Единородного Сына, в предведении Своем зная все, что будет. Должен был вопло­титься и жить среди людей Сын Божий, вто­рое Лицо Пресвятой Троицы Господь наш Иисус Христос. Он должен был стать челове­ком, оставаясь Богом. В Нем должно быть два естества и две воли: Божественная и челове­ческая. Он должен был иметь все, кроме гре­ха. Зло, воцарившееся в мире, должно было убить воплотившегося Богочеловека. И это величайшее злодеяние должен был простить людям Христос, в этом прощении вновь из­лив на мир всю полноту любви Божией. Чело­век вновь примирялся в Спасителе с Богом, внем восстанавливалось единство, уничтожал­ся силой Любви и прощения грех, совершен­ный Адамом. Этим удовлетворялось требова­ние и Божественной Любви, и Божественной Правды. Восстанавливалась абсолютная гар­мония, побеждалась смерть воскресением Бо­гочеловека Господа нашего Иисуса Христа. Подобно тому, как из персти был создан пер­вый человек Адам, так же из новой перс­ти падшего человечества восставал второй Адам — Христос. Первый Адам соединял с Богом мир, и второй Адам — Христос соеди­нял с Богом мир отпавший. Все люди могут войти в это единство с Богом через веру во Христа воскресшего. Эта вера соединяет че­ловека с Христом, вместе с тем восстанавли­вает его в общем единстве с Богом. Человек через веру во Христа, сораспинаясь Ему, де­лается участником Искупления, совоскреса-ет и совозносится с Ним, делается наследни­ком и сопричастником вечной жизни. Ему вновь открывается путь к богосовершенству. А вместе с человеком воссоединяется с Богом и вся тварь. Как говорит апостол: Вся тварь совокупно стенает и жучится доныне (Рим. 8,22). Но она с надеждою ожидает откровения сынов Божиих, потому что тварь покори­лась суете не добровольно, но по воле поко­рившего ее, в надежде, что и сама тварь осво­бождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих (Рим. 8,19-21). Таким об­разом, вера во Христа освобождает от греха, страдания и смерти человека и весь мир. Прочти об этом слова Писания. Не почувству­ешь ли и ты в них силу Божественного откро­вения: Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут (1 Кор. 15, 22). Первый че­ловек Адам стал душою живущею; а послед­ний Адам есть дух животворящий. Первый человек — из земли, перстный; второй чело­век — Господь с неба. Каков перстный, тако­вы и перстные; и каков небесный, таковы и небесные. И как мы носили образ перстного, будем носить и образ небесного (1 Кор. 15, 45, 47-49).

Неизвестный. Да, картина величествен­ная, что и говорить. Но ты уж прости. Я по­дойду к этой величественной картине и начну спрашивать не как художник, а как грубый профан: что это за краска и чем вы покрыва­ли холст?

Духовник. Спрашивай непременно.

Неизвестный. Начну с того, на чем ты кончил: «Вера в Христа освобождает от гре­ха, страданий и смерти». Как же «освобожда­ет», когда и по наше время кругом царствуют и зло, и страдание, и смерть! Ты говоришь, что Христос на Голгофе искупил первород­ный грех Адама и тем дал возможность веру­ющим в Него освободиться от греха и его следствий — страдания и смерти. Но видим мы на деле совсем другое. Все люди — и веру­ющие и неверующие — делают пакости, му­чаются всю свою жизнь и, в конце концов, все без исключения умирают. Ты говоришь — мир спасен, а я вижу и после распятия Хрис­та все те же зло, страдание и смерть, которые были и до Его распятия.

Духовник. Тут нет никакого противоре­чия. То, что сделано Христом, сделано для вечного бытия мира. Восстановлена и гармо­ния жизни в вечности: зло уничтожено, пото­му что дана возможность святости. Нет боли страдания, потому что вновь открыт челове­ку путь для вечного блаженства. Побеждена смерть, потому что воскрес Христос и нас ждет всеобщее воскресение. Но процесс зем­ной жизни продолжается по-прежнему, и могло ли быть иначе? Мир во зле лежит, как и после грехопадения, потому что оно запе­чатлено в его тленной телесности. Идет про­цесс, в котором постепенно через веру при­емлют человеческие души то, что дал им Христос. Христос — это путь спасения, путь жизни, возможный для всякого, кто отойдет от мира, во зле лежащего, и станет жить во Христе. Прочти об этом слово Божие: Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возраду­етесь и восторжествуете (1 Пет. 4, 13). Даро­ваны нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастника­ми Божеского естества, удалившись от гос­подствующего в мире растления похотью (2 Пет. 1, 4). Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к по­каянию (2 Пет. 3, 9), ибо если устами твоими будешь исповедовать Иисуса Господом и сердцем твоим веровать, что Бог воскресил Его из мертвых, то спасешься (Рим. 10, 9).

Неизвестный. Положим, так. Положим, Ис­купление действительно могло быть совершено,и в то же время процесс жизни мог продол­жаться по-прежнему. Результаты Искупле­ния отодвинуты до конца процесса, потому что сам процесс во времени — необходимое условие Искупления. Это можно понять. Но какую бездну вопросов и недоумений вызы­вает само учение об Искуплении! Прежде все­го о смысле Искупления. Воплотился и стал жить среди людей Сын Божий. Люди убили Его, то есть совершили злодеяние, несоиз­меримо большее, чем грех Адама в раю. Там съели запрещенный плод — нарушили за­поведь Божию, здесь — распяли на Кресте Са­мого Бога. И вдруг это убийство, это ужасаю­щее злодеяние не погубило мир окончатель­но, а, напротив, спасло его. Тут есть какая-то чудовищная несообразность. Если Бог хотел примириться с человеком, не проще ли было просто его простить, а не ждать, когда чело­век совершит грех, превышающий все его прежние грехи?

Духовник. В твоих вопросах все от муд­рости человеческой. И мудрость человечес­кая, действительно, бессильна ответить на них. Ты прав. Если бы прощение было доста­точно для восстановления бытия вселенной, каким оно было до грехопадения человека, то, конечно, не для чего было бы страдать Христу. Но могло ли оно быть достаточным? Прощение уже было дано в тот момент, когда было решение Божие о спасении мира жерт­вою Сына, потому что, только простив, мож­но было сделать то, что сделал людям Бог. Очевидно, эта жертва для того и нужна была, чтобы дарованное прощение могло спасти мир. Ошибка человеческой мудрости состоит в том, что она все мыслит, разделяя на от­дельные части, как разделяется на отдельные части вещество. Эта мудрость, не способная постигать бесконечное, тем самым лишена способности постигнуть и нераздельное. На­до подняться духовным созерцанием до чувствования единства вселенной в Боге и понять, что после первородного греха не ста­ло прежнего мира. Грех мог быть прощен, это то, что мог дать Бог людям. Но чтобы иску­пить человека, имеющего свободную волю, значит, не насильно, этого прощения было недостаточно. Что-то человек должен был сде­лать, чтобы вновь было единство, чтобы не было всех следствий происшедшего отпаде­ния. Очевидно, человеку должна была даться возможность перерождения из падшего состо­яния в новое, блаженное, где была бы, как в раю, жизнь вечная. Опять величайшая тайна, но верою мы чувствуем ее Божественную ис­тинность: восстановление единства с Богом, перерождение человека, уничтожение всех последствий греха и удовлетворение Абсо­лютной Правды Божией, нарушенной гре­хом, требовали такой жертвы, такого совер­шенного выражения Любви, такого полного слияния воли человеческой с волей Божией, которое мог дать только Богочеловек. Вспом­ни учение о Пресвятой Троице, о предвечном рождении Сына. Какая же более Абсолютная жертва может быть, чем жертва возлюблен­ным Сыном Своим? И в Искуплении эта Абсо­лютная жертва приносится. Какое более со­вершенное выражение любви может быть, чем готовность отдать Себя за освобождение мира от всех его грехов — и это дано было в добровольной голгофской смерти, где отдал жизнь Свою Иисус Христос за спасение лю­дей, где молился за распинавших Его и все простил Своим врагам. Какое же более совер­шенное соответствие воли человеческой с во­лей Божественной могло быть, чем соответствие их в лице Богочеловека? И это дано бы­ло в Божией и человеческой воле воплотив­шегося Сына. Не через злодеяние и больший грех, чем грех Адама, спасен мир — злодея­ние было лишь последним пределом этого па­дения, а жертвой, любовью и совершенным единством воли человеческой с волей Боже­ственной.

Человек делается участником Искупле­ния через свою веру, ибо вера делает его соп­ричастником и Креста, и Голгофы, и Воскре­сения.

Неизвестный. Хорошо. Ты объяснил мне смысл Искупления. Но мой ум не удовлетво­ряется этим. Он спрашивает дальше: как воз­можно воплощение Божие. Как от женщины мог родиться Богочеловек? Куда девался Бог после воплощения? Или Бог разделился? Часть Его осталась в Пресвятой Троице, а часть заключена была в Христе? Как могло быть во Христе две воли? Значит, теперь, ког­да Христос соединился с Богом Отцом и Ду­хом Святым, там еще в состав Божества во­шла и Его человеческая воля?

Духовник. Ты остаешься всеми своими чувствами и всем своим разумением в миревещественном, среди преходящего по зако­нам физического бытия и в то же время хо­чешь понять то, чего не могут постигнуть Ан­гелы. Как возможно воплощение Божие? Как от женщины мог родиться Богочеловек? Здесь тайна, приблизиться к которой воз­можно лишь внутренним особым чувствова­нием. Надо войти в сферу иного бытия. Надо освободить дух свой от рабского подчинения восприятиям вещественной жизни. Как воз­можно бытие видимого мира? Как возможно соединение души человека с его телом? И в жизни, и в бытии мира, и в существовании души человеческой открывается тот другой мир, но там он заслонен чем-то доступным восприятию и наших внешних чувств, а здесь стоит перед нами нечто величайшее, внушаю­щее нам благоговейный трепет, о чем мы и мыслить не дерзаем и с чего совлечено все косное, вещественное, доступное для земного разума нашего. Ты ничего не можешь сказать по существу о том, как зарождается жизнь, но ты не чувствуешь бессилия своего разума перед зарождением всякой жизни только потому, что можешь описать внешний биоло­гический процесс зарождения. Ты ничего не можешь сказать, как воплотилась в физичес­ком теле душа человеческая. Но ты не чувствуешь здесь тайны, потому что не хо­чешь видеть в человеке ничего, кроме физи­ческой его природы. Но и зарождение жизни, и соединение с телом души непостижимы для разума, как явления, выходящие за грань чисто вещественного бытия. Ты не отри­цаешь их не потому, что можешь понять, а потому, что они постоянно перед тобой. Не отрицай же и тайну Боговоплощения, не дерзай говорить: как от женщины мог ро­диться Бог, — только потому, что не можешь понять этого своим разумом. Тебя утвержда­ет в истинности естественного рождения не­сомненность факта, отрицать который было бы бессмысленно. Пусть утвердит тебя в истин­ности Боговоплощения то, что без этого бес­смысленными и неразрешимыми окажутся все основные вопросы мироздания. Выйди че­рез внутреннее самоуглубление на светлый простор чувствования иной, потусторонней жизни и не разумом, а всем существом своим прими это великое дело Божественного домост­роительства. Не спрашивай, как сбылись таин­ственные слова: Дух Святый найдет на Тебя, и сила Всевышнего осенит Тебя (Лк. 1,35). Не пытайся, загрязненный грехами, входить во святая святых веры, а с благоговением почти Чистейшую и Пресвятую Деву Марию, этой великой тайне послужившую.

Совершенно ни с чем несообразны в при­менении к миру духовному и все остальные твои вопросы: куда девался Бог после вопло­щения, как могли быть во Христе две воли, и входит ли теперь воля человеческая в состав Божественной Сущности. Здесь каждый воп­рос предполагает вещественные свойства, ме­ру, число, сложность. Ты уподобляешься здесь человеку, который бы спрашивал, ка­кой свет у звука или хотел бы измерить арши­ном вес тел. Все имеет свои свойства, иное свойство света, иное свойство звука, иное из­мерение тяжести, иное — протяженнос­ти. И число в применении к понятию воли не то значит, что в применении к исчислению количества вещества. Здесь оно указыва­ет лишь на то, что то единое, воплотившееся, что есть Сын Божий (Лк. 1, 35), — имело не сложное в земном смысле, но и не слитное в земном же смысле начало человеческое, свободную человеческую волю. Это делало воплотившееся Слово Богочеловеком. Это бы­ло основное условие Искупления. Только бла­годаря такому непостижимому соединению и могла быть принесена жертва за людей, толь­ко через это и мог быть спасен мир. Куда дева­лась воля человеческая? Воля человеческая не была «составной частью» в материальном смысле — это было то, что делало вторым Ли­цом Пресвятой Троицы предвечное Слово, — Господом нашим Иисусом Христом. Ясно, что как было Слово, так Оно и осталось, и то, что произошло после Боговоплощения, не ме­няло сущности Божества, а лишь по-новому Его открывало в мире.

Неизвестный. Допускаю условно, что все тобою сказанное — истина. Но неужели ты считаешь истиной и Воскресение Христово? Неужели твой разум не протестует против ве­ры, что Христос три дня лежал в гробу, потом ходил по земле, говорил с учениками, ел пе­ред ними в доказательство того, что Он не дух, и в то же время проходил через запертые двери. По прошествии сорока дней на глазах у всех учеников улетел на небо!

Духовник. Да, верую. Верую и исповедую, что Христос воскрес из мертвых по плоти, втечение сорока дней являлся ученикам сво­им, говоря им о Царствии Божием, и затем вознесся на глазах своих учеников. Без этой веры нет христианства. Если Христос не воск­рес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша (1 Кор. 15,14).

Что тебе мешает уверовать в эту истину? Необычайность события? Люди не воскреса­ют? Это не соответствует естественному по­рядку? Но разве обычный порядок касается Богочеловека, воплотившегося Сына Божия? Каким образом можно решать вопрос о един­ственном факте на основании многих фак­тов, но происходящих совершенно на других основаниях? Почему твой разум, если он хоть сколько-нибудь приблизился к истинному пониманию смерти, не может принять воск­ресения Того, кто уничтожил причину смер­ти, соединив Божеское и Человеческое? По­чему может быть неприемлемой для твоего разума вера в Воскресение, если ты отре­шишься от нелепого понимания жизни как вещества, находящегося в движении, и если для тебя строение материи не будет исчерпы­ваться «комбинацией атомов» и ты признаешь в материальном мире духовную нетленную основу? Небольшое усилие ума — и чувства легко освободят тебя от препятствий принять истину Воскресения. И тогда почувствуется тобой вся сила тех оснований, на которых эта вера утверждается. Она утверждается прежде всего на пророчествах. В Библии говорится о грядущем Спасителе со всеми подробностя­ми. Вся история земной жизни Христа, с ука­занием не только событий, но и мест, где они будут совершаться, рассказана в них, как будто бы говорят очевидцы. Во-вторых, сви­детельства Его учеников. Эти свидетельства исполнены такой силы, дышат такой правди­востью, что им невозможно не верить. Да, кроме того, совершенно нелепой и необъ­яснимой являлась бы вся история первона­чального христианства, если бы проповедь апостолов не утверждалась на действитель­ном событии. Как в самом деле понять, что тысячи людей делались христианами, прини­мали веру во Христа воскресшего, то есть нечто совершенно несообразное для разума, если бы слушающие не чувствовали в словах апостолов достоверного свидетельства оче­видцев? Как возможно объяснить мучени­чество,  готовность понести какие угодно истязания, если одни проповедовали заведо­мую ложь, а другие почему-то верили этой не­лепой лжи?

Если бы ничего иного нельзя было бы ска­зать в утверждение веры в Воскресение, то од­ной эпохи мученичества было бы достаточно, чтобы утвердить эту веру.

Неизвестный. Подожди, но почему ты со­вершенно обходишь молчанием новейшую теорию, что Христа вовсе не было, что это просто миф, созданный народной фантазией в течение нескольких веков?

Духовник. Новейшая теория! Но, во-пер­вых, этой новейшей теории без малого сто лет. Во-вторых, когда она появилась, не богосло­вы, а историки, филологи и археологи, — сло­вом, все европейские ученые отвергли ее столь единодушно, что она была безнадежно сдана в архив. Ведь надо было для принятия этой «теории» уничтожить все памятники, все документы, всю историю, не только первых веков христианства, но и историю Римской империи. Не богословы, а историки и фило­логи, кропотливые кабинетные специалис­ты, изучавшие каждое слово, каждую черточ­ку в дошедших до нас памятниках, не могли отодвинуть время написания книг Нового За­вета дальше конца первого века. Я не говорю об этой «новейшей теории» потому, что ее современное извлечение из научного архива можно объяснить мотивами, ничего общего не имеющими ни с научной теорией, ни с бо­гословием, ни вообще с какими бы то ни было исследованиями истины. Это возможно наз­вать на современном языке «агитацией» про­тив Христа. Какое же нам с тобой до этого де­ло, когда наша цель — узнать истину, ибо без этой Истины жизнь для нас не имеет никако­го смысла.

Неизвестный. Пусть так. Я слушаю твои рассуждения дальше.

Духовник. Кроме этих, так сказать, внеш­них оснований для веры в Воскресение, могут быть еще более твердые ее основания — внут­реннего порядка. Воскресение Христа завер­шает дело Искупления и решает вопрос о зле, страдании и смерти. Воскресение — это оконча­тельная победа над злом, восстановление блаже­нства и упразднение смерти. Страдание челове­ка и «стенание» всей твари, неизбежная смерть всего живущего, превращающая жизнь в безна­дежный, безвыходный и бессмысленный хаос, в Воскресении получают свое разрешение. Путем Искупления достигается новое вечное бытие, вечное Царство Божие. Ты вспомни только изумительные слова Божественного откровения: Мы, — говорит апостол Петр, — ожидаем нового неба и новой земли, на кото­рых обитает правда (2 Пет. 3, 13). Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небе­са с шумом прейдут, стихии же, разгорев­шись, разрушатся, земля и все дела на ней сго­рят (2 Пет. 3, 10). А затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразд­нит всякое начальство и всякую власть и си­лу. Ибо Ему надлежит царствовать, доколе низложит всех врагов под ноги Свои. Послед­ний же враг истребится — смерть. Да будет Бог во всем... Говорю вам тайну: не все мы ум­рем, но все изменимся вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мерт­вые воскреснут нетленными, а мы изменим­ся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бес­смертие (1 Кор. 15, 24-26, 28, 51-53). Они не бу­дут уже ни алкать, ни жаждать, и не будет палить их солнце и никакой зной... и отрет Бог всякую слезу с очей их (Откр. 7,16-17).

Неизвестный. Постой, постой! А как же ад? Ты говоришь — все новое, новое небо и новая земля, Бог во всем, отрет всякую сле­зу... А как же муки вечные, плач и скрежет зубов (Мф. 8, 12)? Те-то слезы никто не отот­рет? Так они и останутся на веки вечные... Где же победа над страданиями? Где же твоя «абсолютная гарантия»?

Духовник. Да. Страшен вопрос о вечных мучениях. Но и здесь главная трудность ле­жит все в той же нашей порабощенности зем­ному. Под словом «мучение» мы разумеем страдания, подобные нашим земным страда­ниям. Но «муки вечные» — нечто совершенно иное. Ты должен всегда помнить, что они не есть внешнее «наказание», а есть как бы неиз­бежное следствие грешного состояния души, окончательно возлюбившей зло, избравшей себе путь вне Бога. Это не боль физическая и не скорбь душевная, известные здесь, а совер­шенно особое состояние, которое есть вечная смерть. Не потому будет оно, что Бог не даст грешникам прощения, а потому что они в сво­бодном своем произволении встанут вне Бога.

Все сделал Господь, чтобы люди могли спас­тись. Он дал им всю возможность для этого. Ноза них своей Божественной волей, то есть ли­шив их свободы, Он сделать их участниками спасения не может. После смерти неведомый нам процесс в смысле окончательного само­определения души к добру или злу, очевидно, будет продолжаться до Страшного Суда, ибо действенны здесь молитвы Церкви. И вот после Страшного Суда, когда окончательно определится душа человеческая в свободном произволении своем к добру или злу, как следствие этого свободного произволения, душа, принявшая зло как окончательное свое состояние, будет пребывать в ужасающем, непостижимом для нас состоянии вечной смерти. Во всем будет Бог. Все бытие будет заключено в нетленное Царство Божие. Все придет в безусловную гармонию. А то, что вне Бога — то будет не бытие, а как бы его отри­цание, будет не жизнью, а противополож­ностью ей — вечной смертью.

Неизвестный. Трудно все это принять ра­зуму человеческому.

Духовник. Да, трудно. Мы поднялись с то­бой к последним вершинам откровений. Ог­лянись назад и посмотри весь пройденный путь. Пусть восстанет перед тобой во всем

величии раскрытое в Божественном открове­нии. И пусть, наконец, в непостижимом для разума почувствуешь ты Божественную Ис­тину. Пусть не для ограниченного сознания, а для беспредельного твоего чувствования откроется вечное Существование Божие. Ты увидишь тогда очами веры таинственное, не­постижимое, предвечное рождение Сына от Отца и исхождение от Отца Духа Святого, Любовь Божию, восхотевшую спасти падший мир, воссоединить в новый союз Бога и чело­века, дать человеку жизнь вечную в Боге, ввести его в Царство Божие, избавить его от рабства греху, от страдания и смерти. Ты пой­мешь не умом, а тем, что выше ума твоего, как совершилось это великое дело: послал Бог Отец Сына Своего в мир, чтобы Он отдал Себя в жертву за грехи людские, и на Голгоф­ском кресте совершилась тайна Искупления силой Любви Божественной. Воскрес Хрис­тос и возвестил миру благую весть о победе над смертью, ибо всех смертных совоскрешал Собою. Можно ли сказать об этом прекрас­нее, чем сказано в Пасхальном песнопении: «Всю низложив смерти державу Сын Твой, Дево, Своим воскресением, яко Бог крепкий, совознесе нас и обожи, тем же воспеваем Его во веки».

Вся жизнь земная получила иной смысл, иную невидимую основу, ибо она для верую­щих — путь для вечного блаженства. Могу ли говорить об этом своими словами, когда так совершенно выразил это святой Иоанн Злато­уст: «Представь себе состояние той жизни насколько возможно это представить, ибо к надлежащему изображению ее не достанет никакого слова; только из того, что слышим, как бы из каких-нибудь загадок, мы можем получить некоторое неясное представление о ней... Там свет не помрачается ни ночью, ни набегом облаков, не жжет и не палит тело, по­тому что нет там ни ночи, ни вечера, ни холо­да, ни жары, ни другой какой перемены вре­мени; иное какое-то состояние, такое, которое узнают одни достойные. Нет там старости. Все тленное изгнано, потому что повсюду гос­подствует нетленная слава. Посмотри на небо и перейди именно к тому, что выше небес, представь себе преобразованную всю тварь, потому что она не останется такой, но будет гораздо прекраснее и светлее. Ни в чем не бу­дет тогда смятения и борьбы... Не нужно там бояться ни дьявола, ни демонских козней, ни геенны, ни смерти».

А теперь ты ответь на мой вопрос. Не чувствуешь ли ты, что эта «фантазия» боль­ше соответствует твоему чувствованию непос­тижимости жизни и величию мироздания, чем узкое и плоское учение о «движущейся материи»? Скажи, неужели ты не чувству­ешь, как это непостижимое для разума Боже­ственное откровение охватывает всю жизнь вселенной и невольно находит отклик в твоей душе, связывая вечное начало, в тебе заклю­ченное, с Тем, Кто содержит силой Своей и тебя и мир? Неужели ты не ощущаешь, как разрешаются все неразрешимые вопросы, все сомнения, как успокаивается боль встрево­женной совести, как удовлетворяется — не удовлетворяемая земной жизнью — тоска о совершенной правде и как, наконец, вся жизнь твоя получает высшее свое оправдание и высший свой смысл?

Неизвестный. Да, я должен признать, что это так.

Духовник. То, что я говорю тебе, пережи­вается верующими людьми каждый момент их жизни. Все и кругом них и в них самих подтверждает Богооткровение истины веры. Ты скажешь: опять опыт. Да, опыт. Выслу­шай исповедь любого верующего человека, и ты от каждого услышишь одно и то же. Тебе станет ясно, что внутренняя жизнь его — со­вершенно особый мир. Верующие и неверую­щие люди только по внешнему своему виду одинаковы, на самом деле они — разные су­щества. Может ли чувствовать неверующий человек, для которого мир — бессмысленное, бездушное движение вещества, — радостное чувство любви Божией? И возрадуется серд­це ваше и радости вашей никто не отнимет у вас (Ин. 16, 22).

Как сбылись эти слова Спасителя! Какую великую, неотъемлемую радость дает вера! Не оставлю вас сиротами; приду к вам (Ин. 14,18). И воистину, приходит в сердце каждого веру­ющего человека. И воистину, каждый верую­щий человек не чувствует своего одиночест­ва. Это постоянное чувство любви Божией воспламеняет и в наших сердцах любовь ко Христу, к миру как созданию Божию, к лю­дям, ко всей жизни. Страдания земные мы пе­реживаем как спасительную Голгофу, и жизнь для нас — не беспорядочное чередование приятных и неприятных событий, а крест­ный путь, которым мы идем в вечное Царство Божие. Мы всегда имеем очи сердца нашего обращенными в вечность, и потому все зем­ное само собой не имеет для нас цены и ка­жется нам суетой. Все это делает нас свобод­ными. Ибо где Дух Господень — там и свобода. И самое главное чувство наше, совер­шенно недоступное неверующим людям, — Воскресение Христа. Его можно сравнить с тем, что испытывает человек, приговорен­ный к смертной казни и неожиданно полу­чивший освобождение. По-новому сияет для него небо, по-новому дышит его грудь, по-но­вому видит он всю окружающую его жизнь. Мир во зле лежит, но мы торжествуем, пото­му что Христос победил мир. Жизнь — стра­дание, но мы радуемся, потому что Христос воскрес и страдания больше не существует. Все умирает, все предается тлению, но мы ликуем, потому что уничтожена смерть, и за преходящим тленным миром открывается вечная жизнь, новое небо, новая, преобра­женная земля. Вот почему: Злословят нас, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим... (1 Кор. 4, 12-13). Вот почему мученики христианские шли на неве­роятные мучения, как на блистательный праздник, и мученические венцы были для них венцами победы. Только мы, люди веры, знаем настоящее счастье. Только для нас по-настоящему сияет день. Только в наших серд­цах живет настоящая радость — потому что нам только дарована свобода.

Неизвестный. И чтобы все это получить, нужна вера?

Духовник. Да, вера, жизнь во Христе, бла­годать Божия и то, что является источником и веры, и жизни, и благодати.

Неизвестный. Я не понимаю.

Духовник. Нужна Церковь.

Неизвестный. Церковь? Вот совершенно неожиданное для меня слово. По-твоему вы­ходит так, что без Церкви нельзя ни веро­вать, ни жить нравственной жизнью, ни иметь общение с Богом?

Духовник. Да.

Неизвестный. Ты должен сказать об этом подробно.

Духовник. Хорошо. В следующий раз мы будем говорить о Церкви.

Диалог второй. О БОГЕ

Диалог третий. ОБ ИСКУПЛЕНИИ

Диалог четвертый. О ЦЕРКВИ