Неизвестный. Я пришел к тебе не испове­доваться. Мне просто надо поговорить с то­бой, но, может быть, это невозможно?

Духовник. Почему?

Неизвестный. Да видишь ли, я хочу гово­рить о вере, но сам человек совершенно неве­рующий.

Духовник. Зачем же тогда говорить со мной?

Неизвестный. Ты разрешишь мне на этот вопрос ответить откровенно?

Духовник. Да.

Неизвестный. Я не только не верую, я не могу себе представить, как можно веровать при современном состоянии науки. Мне хо­чется понять: что, в конце концов, стоит за верованием образованных людей, которых нельзя назвать заведомыми обманщиками? Я решил — если ты не откажешься — погово­рить с тобой начистоту и, так сказать, с глазу на глаз — в чем же тут дело?

Духовник. Я нисколько не сомневаюсь в искренности своей веры и готов защищать ее.

Неизвестный. Прекрасно. Но вот еще что: о чем я могу с тобой говорить? Все ли вопросы ты считаешь возможным обсуждать с человеком неверующим и совершенно неиз­вестным?

Духовник. Говори обо всем, что найдешь нужным.

Неизвестный. Прежде всего, я хотел бы говорить о бессмертии. Назначь мне время, когда ты будешь свободен.

Духовник. Говори сейчас.

Неизвестный. Я боюсь, что наш разговор затянется.

Духовник. Тогда мы продолжим его в сле­дующий раз.

Неизвестный. Хорошо. Только не требуй от меня последовательности. Я буду говорить так, как думаю, когда остаюсь один... Бес­смертие... Что это такое — жизнь после смер­ти? Кто же будет жить? Кто-то или что-то во мне находящееся, что не уничтожается после уничтожения моего тела? Если меня бросят в огонь, то от моего тела — мозга, сердца, кос­тей — останется горсть пепла. И вот я должен почему-то верить, что я все-таки где-то буду продолжать свое существование. Какие основания для этой веры? Не простое ли желание вечно жить и боязнь уничтожения? Мой ра­зум отказывается представить себе какое бы то ни было бытие без материальной основы. Я не могу рассматривать человека как види­мый футляр, в котором помещается невиди­мая душа. Футляр сломался. Его можно сжечь, а душу вынуть и положить в другое место? И что значит это другое место? Оно бу­дет занимать некоторое пространство? Или эта таинственная, бессмертная душа мало то­го, что невидима, но еще и «беспространствен­на?» Что же она такое? Для меня она абсо­лютная бессмыслица. И какие основания могут заставить мой разум «поверить» в эту бессмыслицу?.. На этом я пока остановлюсь.

Духовник. Прежде чем ответить на твой вопрос «какие основания для этой веры?», попробуем рассмотреть, такая ли уж это «аб­солютная бессмыслица» для твоего разума, как кажется с первого взгляда. Возьми чисто физическую область. Брошенный камень па­дает на землю. Это видят все. И все знают, что причина падения камня — притяжение Зем­ли. Но никто эту силу, именуемую притяже­нием, не видит.

Неизвестный. Но что же общего у силы с душой? Чтобы сила действовала, нужна мате­риальная среда. А вы считаете, что душа мо­жет существовать без тела, то есть безо вся­кой материальной среды.

Духовник. Совершенно верно. Я и говорю тебе, что беру область чисто физическую. Ес­тественно, что здесь явления могут быть только в материальной среде. Я хочу указать тебе, что и в области физической возможны различные свойства бытия, — вот, например, силы не имеют всех свойств материи. Видны лишь действия сил.

Неизвестный. Да, конечно. Свойства сил и материи различны, но это сравнение неубе­дительно для вопроса о существовании души вне тела. Научные опыты с несомненностью устанавливают, что так называемая психи­ческая жизнь является результатом физико-химических процессов, и поэтому нельзя со­вершенно отделять ее от материи. А отсюда следует, что с уничтожением этих физико-химических процессов в живом организме — должна уничтожиться и вся жизнь. Значит, никакой «души» остаться не может.

Духовник. О каких опытах ты говоришь?

Неизвестный. О тех опытах, которые ус­танавливают, что мысль есть результат опре­деленных   физико-химических   процессов мозга. Искусственное раздражение некото­рых желез вызывает определенные психи­ческие явления. Повреждение определенных клеток в результате дает как механическое следствие изменение определенных психи­ческих состояний и т.д. Ты, конечно, знаком с этим. Неужели эти факты не доказывают неопровержимо, что все явления «душев­ной» жизни есть простое следствие тех изме­нений и процессов, которые происходят в на­шем теле?

Духовник. Доказывают, но не совсем то. Они доказывают, что душа, соединяясь с веществом, находится с ним в некотором взаимодействии и для своего выражения в вещественном мире требует определенных материальных условий. Это лучше всего опять-таки пояснить примером из физичес­кой области. Возьми электрическую энер­гию и электрическую лампочку. Когда лам­почка в порядке, электрическая энергия дает свет, лампочка горит. Но вот лопнул во­лосок. Ток оборвался. Лампочка не горит. Значит ли это, что электричества не сущест­вует и что лампочка и электрическая энергия одно и то же? Электричество существует вне лампочки. Но для того, чтобы проявить себя, оно требует целого ряда материальных усло­вий. Точно так же и та «энергия», которую мы именуем душой. Если ты повредишь мате­риальный аппарат, который служит для вы­ражения душевной жизни, например, ту или иную часть мозга, — душевная жизнь не смо­жет выражать себя или будет выражать себя неправильно. Но из этого совсем не следует, что мозг твой и есть твоя душа или что душев­ная жизнь твоя — результат физико-хими­ческих процессов в мозговых клетках. Как не следует, что электрическая лампочка и элект­рическая энергия одно и то же.

Неизвестный. Но ведь существование электрической энергии доказывается не только электрической лампочкой, но и мно­жеством других опытов. Чем же доказывает­ся бытие души?

Духовник. Подожди. Об этом позже. Пока мы говорим только о том, можно ли считать «абсолютной бессмыслицей» для разума ка­кое бы то ни было бытие без материальной основы. Затем я должен тебя спросить, счита­ется ли элементарный рассудок, который больше всего и препятствует вере, считается ли он с научным представлением о материи? Ведь, по этому научному представлению, ма­терия совсем не то, что ты видишь. Разве ты видишь непрерывно движущиеся атомы, ко­торые составляют неподвижную для глаз материю? Разве ты видишь множество дви­жущихся электронов в недрах этих движу­щихся атомов? И можешь ли отнестись без всякого внимания к указаниям философии, что, постигая вещественный мир, ты постига­ешь лишь те «субъективные состояния своего сознания», которые зависят от твоих внеш­них чувств, а потому о сущности самого веще­ства ты ничего не можешь знать? Будь у тебя иные органы зрения, иные органы слуха, ося­зания и вкуса — весь мир представлялся бы тебе иным. Можешь ли ты совершенно от­кинуть указания философии и на то, что пространство и время есть не что иное, как категория твоего разума? Если принять в со­ображение все это, не покажется ли тебе воп­рос о «материи» столь сложным, что совер­шенно невозможным сделается упрощение его до грубого и уж совсем ненаучного мате­риализма?

Неизвестный. Допускаю, что это так. Но какие выводы ты делаешь отсюда?

Духовник. Пока выводы очень незначи­тельны. Я утверждаю, что о сущности материи мы знаем гораздо меньше, чем думаем, и что явления совершенно несомненные дают нам ос­нования не считать обычное вещественное бы­тие, постигаемое пятью внешними чувствами, единственно возможной формой бытия вообще.

Неизвестный. Но из этого нельзя же сде­лать вывод о существовании такого бытия, как душа.

Духовник. Разумеется. И я такого вывода пока не делаю. Больше того, я должен ска­зать тебе, что если бы даже в окружающей жизни не было никаких признаков бытия без материальной основы, то одно это ни в коем случае не решало бы вопроса, может ли суще­ствовать такое бытие. Мы облечены в матери­альную форму, все наши органы подчинены материальным законам. И нет ничего удиви­тельного, что этим мы постигаем лишь то, что имеет материальную основу. Но будем рас­суждать дальше. Какие основания для нашей веры в бессмертие?  Можно ли бессмертие до­казать? Ведь я тебя понял правильно? Ты ста­вишь вопрос именно так?

Неизвестный. Да.

Духовник. Что ты разумеешь под словам « доказательства »?

Неизвестный. Под этим я разумею или факты, или логические рассуждения, обще­обязательные для человеческого разума.

Духовник. Хорошо. Применительно к воп­росу о бессмертии, какие доказательства тебя удовлетворили бы?

Неизвестный. Прежде всего, конечно, факты. Если бы с «того света» были даны ка­кие-либо свидетельства о жизни человечес­кой души, продолжающейся после смерти те­ла, я считал бы вопрос решенным. Этого нет. Остается другое — логика. Логика, конечно, менее убедительна, чем факты, но до некото­рой степени может заменить их.

Духовник. Свидетельств, о которых ты го­воришь, множество. Но таково свойство не­верия. Оно всегда требует фактов и всегда их отрицает. Трудно что-нибудь доказать факта­ми, когда требуют, чтобы сами факты, в свою очередь, доказывались.

Неизвестный. Но как же быть, нельзя же достоверными фактами считать рассказы из житий святых?

Духовник. Можно, конечно, но я пони­маю, что тебе сейчас такими фактами ничего не докажешь, потому что эти факты для тебя нуждаются в доказательствах не менее, чем бессмертие души.

Неизвестный. Совершенно верно.

Духовник. Мы подойдем к решению воп­роса иначе. Мы тоже будем исходить из фак­тов. Но из факта для тебя несомненного — из твоего собственного внутреннего опыта.

Неизвестный. Не совсем понимаю.

Духовник. Подожди, поймешь. А пока я спрошу тебя. Допустим, ты видишь собствен­ными глазами зеленое дерево. Тебе докажут путем логических доводов, что никакого де­рева на самом деле нет. Скажешь ли тогда: «Неправда, оно есть?»

Неизвестный. Скажу.

Духовник. Ну вот. Именно такой путь вы­бираю и я в своих рассуждениях. Я беру то, что ты видишь и в чем ты не сомневаешься, затем условно встаю на точку зрения «отри­цания бессмертия». Доказываю тебе, что то, что ты видишь и в чем ты не сомневаешься — «бессмыслица» и на самом деле этого не существует. Скажешь ли ты мне тогда: «Не­правда, существует — я это знаю? »

Неизвестный. Скажу.

Духовник. Но тогда тебе придется отка­заться от основного моего положения, до­пущенного условно, — от отрицания бес­смертия.

Неизвестный. Все это для меня не совсем ясно.

Духовник. Тебе станет ясно из дальнейше­го. А теперь скажи мне, признаешь ли ты в человеке свободную волю?

Неизвестный. Конечно, признаю.

 Духовник. Признаешь ли ты какое-либо моральное различие в поступках людей, то есть одни поступки считаешь хорошими, дру­гие плохими?

Неизвестный. Разумеется.

Духовник. Признаешь ли ты какой-либо смысл в своем существовании?

Неизвестный. Да, признаю. Но оставляю за собой право этот смысл видеть в том, что мне кажется смыслом. Для меня он в одном, для других может быть совершенно в другом.

Духовник. Прекрасно. Итак, несомнен­ными фактами для тебя являются свобода воли, различие добра и зла и какой-то смысл жизни.

Неизвестный, Да.

Духовник. Все это ты видишь, во всем этом ты не сомневаешься?

Неизвестный. Да.

Духовник. Теперь на время я становлюсь неверующим человеком и никакого иного ми­ра, кроме материального, не признаю. Начи­наю рассуждать и прихожу к логически неиз­бежному выводу, что «несомненное» для тебя на самом деле — бессмыслица: нет ни свобо­ды воли, ни добра, ни зла, ни смысла жизни. И если в моих доказательствах ты не найдешь ни малейшей ошибки — скажешь ли ты все-таки, что я говорю неправду, что свобода воли существует, существуют добро и зло и смысл жизни, что это не бессмыслица, а несомнен­ный факт?

Неизвестный. Да, скажу.

Духовник. Но если ты это скажешь, не должен ли ты будешь отвергнуть основную посылку мою, из которой сделаны эти выво­ды, то есть мое неверие?

Неизвестный. Да... Пожалуй...

Духовник. Теперь тебе ясен путь моих рассуждений?

Неизвестный. Да.

Духовник. Так начнем рассуждать. Перед нами вопрос о свободе воли. Что разумеется под этим понятием? Очевидно, такое начало, действия которого не определяются какой-то причиной, а которое само определяет эти действия, являясь их первопричиной. Воля человека начинает ряд причинно-обусловлен­ных явлений, сама оставаясь свободной, то есть причиной не обусловленной. Ты согла­сен, что я верно определяю понятие свободы воли?

Неизвестный. Да.

Духовник. Можем ли мы признать сущест­вование такого начала? Разумеется, нет. Для нас, материалистов, понятие «свободы» — во­пиющая бессмыслица, и наш разум никаких иных действий, кроме причинно-обусловлен­ных, представить себе не может. Ведь мир сос­тоит из различных комбинаций атомов и электронов. Никакого иного бытия, кроме ма­териального, нет. Человек не составляет иск­лючения. И он своеобразная комбинация тех же атомов. Человеческое тело и человеческий мозг можно разложить на определенное ко­личество химических веществ. В смысле ве­щественности нет никакого различия между живым организмом и так называемой неоду­шевленной вещью. А мир вещественный под­чинен определенным законам, из которых один из основных — закон причинности. В этом вещественном мире нет никаких бес­смысленных и нелепых понятий «свободных действий». Шар катится, когда мы его толка­ем. И он не может катиться без этого толчка и не может не катиться, когда толчок дан. И он был бы смешон, если бы, имея сознание, стал бы уверять, что катится по своей собственной воле и что толчок — это его свободное жела­ние. Он не более, как шар, который катится в зависимости от тех или иных толчков, и буду­чи вещью, напрасно воображает себя каким-то «свободным» существом.

Все сказанное может быть заключено в сле­дующий логически неизбежный ряд: никако­го иного бытия, кроме материального, не су­ществует. Если это так, то pi человек — только материальная частица, то он подчинен всем за­конам, по которым живет материальный мир.

Если мир живет по законам причинности, то и человек, как частица вещества, живет по этим же законам. Если материальный мир не знает свободных «беспричинных» явлений, то и во­ля человека не может быть свободной и сама должна быть причинно-обусловленной. Итак, свободы воли не существует. Ты согласен, что я рассуждаю строго логически?

Неизвестный. Да.

Духовник. Ты согласен с этим выводом?

Неизвестный. Нет, конечно, не согласен. Я чувствую свою свободу.

Духовник. Будем рассуждать дальше. Пе­ред нами вопрос о хороших и дурных поступ­ках. Один человек отдал последний кусок хлеба голодному. Другой отнял последний кусок хлеба у голодного. Признаешь ли ты нравственное различие этих двух поступков?

Неизвестный. Признаю.

Духовник. А я утверждаю, что никакого материального различия между этими пос­тупками нет, потому что вообще понятия доб­ра и зла — полнейшая бессмыслица. Мы уже доказали бессмысленность понятия свободы воли в вещественном мире. Такой же бес­смыслицей мы должны признать и понятия добра и зла. Как можно говорить о нравствен­ном поведении шара, который двигается, когда его толкают, и останавливается, когда встречает препятствие? Если каждое явление причинно-обусловлено, то в нравственном смысле они безразличны. Понятия добра и зла логически неизбежно предполагают понятие свободы. Как можно говорить о дурных и хо­роших поступках, когда те и другие одинако­во не зависят от лица, которое их совершает?

Представь себе автомат, который делает только те движения, которые обусловливает заведенная пружина — разве ты скажешь, что автомат поступил нравственно или безнрав­ственно, опустив руку? Он опустил руку, по­тому что не мог сделать иначе, потому что такова его пружина, и поэтому его механичес­кие действия никакой моральной оценки иметь не могут.

Но чем же отличается живой человек от ав­томата? Только тем, что пружина автомата видна, а пружина живого человека не видна. Но как тот, так и другой — лишь кусочки ве­щества, и потому они никаких иных действий, кроме механических, т.е. причинно-обуслов­ленных, производить не могут.

Все сказанное заключим опять в последо­вательный логический ряд: никакого иного мира, кроме вещественного, не существует. Если это так, то и человек — только частица вещества. Если он частица вещества, то под­чинен законам вещественного мира. В веще­ственном мире все причинно-обусловлено, потому и у человека нет свободной воли. Если у него нет свободной воли, то все его поступ­ки, как механически неизбежные, в нрав­ственном смысле безразличны. Итак, «добра» и «зла» в вещественном мире не существует. Ты согласен, что я рассуждаю совершенно ло­гично?

Неизвестный. Да, я не заметил никакой ошибки в твоих рассуждениях.

Духовник. Значит, ты согласен с моими выводами?

Неизвестный. Нет, не согласен.

Духовник. Почему?

Неизвестный. Потому что во мне есть нравственное чувство, и я никогда не согла­шусь, что нет морального различия между подлым и благородным поступком.

Духовник. Очень хорошо. Будем рассуж­дать дальше. Перед нами вопрос о смысле жизни. Ты признаешь, что какой-то смысл жизни существует?

Неизвестный. Да, признаю.

Духовник. А я утверждаю, что никакой цели и никакого смысла у человеческой жиз­ни нет, потому что ни о каком смысле не мо­жет быть и речи там, где отрицается свобо­да воли и где вся жизнь рассматривается как цепь механических явлений. Когда ты говоришь: я протянул руку, чтобы взять стакан, — ты имеешь два факта, связанных между собой, как цель связывается со сред­ством. Цель — взять стакан, средство — про­тянутая рука. И если ты, как частица вещест­ва, лишен свободы воли, то и цель твоя, и средство твое — не более, как механические явления, но все же в известном смысле мож­но сказать, что в твоем движении руки была цель. Если ты возьмешь всю свою жизнь в ее совокупности и поставишь вопрос о цели этих связанных друг с другом целесообразных фактов, то такой цели при отрицании вечной жизни быть не может. Смерть прекращает твою жизнь, тем самым прекращает и цель, какую бы ты ни поставил в оправдание своей жизни, и делает ее «бесцельной». Отрицая бессмертие и признавая только веществен­ный мир, можно говорить о цели в самом ограниченном смысле — о цели отдельных поступков, всегда при этом памятуя, что каждый этот поступок есть не что иное, как механически обусловленное движение авто­мата. Ты согласен с этим?

Неизвестный. Нет, не согласен. Разве не может быть целью человеческой жизни такое возвышенное стремление, как счастье гряду­щих поколений?

Духовник. Нет, не может быть. Во-пер­вых, нет ничего возвышенного и нет ниче­го низменного, коль скоро все совершается одинаково несвободно, автоматически, по тем или иным законам вещества. Если один уми­рает за грядущее счастье людей, а другой пре­дает их, то не потому, что один поступает воз­вышенно, а другой низко, — они поступают по-разному, как два автомата, у которых раз­ные пружины, обусловливающие разные ав­томатические действия. Но если рассмотреть вопрос и с другой стороны — с точки зрения целесообразности этих явлений, то эта «воз­вышенная цель» никак не может оправдать жизнь человеческую. В самом деле, если жизнь человеческая не имеет цели, то почему эту цель может дать счастье грядущих поко­лений? Ведь жизнь каждого из представи­телей этих грядущих поколений также не имеет никакой цели. Каким образом может осмыслить жизнь человеческую счастье бес­смысленно живущих людей? В какую бы даль ни отодвигали бессмыслицу и бесцель­ность, она не приобретает от этой дальности расстояния ни цели, ни смысла.

Неизвестный. Однако люди, совершенно отрицающие вечную жизнь, во имя этой цели жертвуют собой не на словах, а на деле. Оче­видно, для них «счастье грядущих поколе­ний» не пустой звук. За пустой звук не от­дашь свою жизнь.

Духовник. Во-первых, они отдают свою жизнь не почему-либо иному, как все по той же основной причине: так комбинируются атомы, так действует механическая причина, что иначе они поступить не могут. Но, конеч­но, оставаясь верным логике, мы должны назвать такую жертву совершенно бессмыс­ленной. И если ты скажешь человеку: иди умирать за счастье людей, которые будут жить через несколько десятков лет, — он вправе ответить: а какое мне дело до счастья этих ненужных людей, чтобы я отдал за них свою собственную жизнь?

Неизвестный. Ужасные выводы все-таки. Духовник. Да, ужасные. Но их следует сделать неизбежно. И если ты не хочешь, не можешь их принять, чувствуешь их неправ­ду, ты должен отвергнуть основную посылку, то есть отвергнуть отрицание бессмертия. Ведь эти выводы, в конце концов, гораздо бес­смысленнее для твоего разума, чем призна­ние бытия без материальной основы или «беспространственности» души.

Неизвестный. Да, конечно. Особенно труд­но принять вывод об отсутствии смысла жиз­ни. Так величественна история человечества, так много создано человеческим гением, так прекрасны произведения искусства, наконец, в своей собственной жизни столько возвышен­ных стремлений, столько внутренней борьбы, столько страданий, что дикой кажется мысль о бесцельности всего этого. Но что меняется в этом вопросе при вере в бессмертие?

Духовник. Все меняется совершенно! Веч­ная жизнь, как нечто, не имеющее предела и потому не нуждающееся для своего оправдания в чем-то последующем, может быть самодов­леющей целью и потому может осмыслить весь предшествующий ряд явлений, то есть все конечные моменты земной жизни. Оста­новимся на этом подробнее. Со стороны фор­мальной, земная жизнь человеческая есть последовательный ряд причин и следствий, который, с точки зрения целесообразности, может рассматриваться как ряд средств и це­лей. Например: я иду по улице, чтобы купить хлеб. Я совершаю ряд движений, которые яв­ляются средством для достижения цели — покупки хлеба. Какова цель покупки хлеба? Мне хочется есть, и я хочу утолить голод. Эта цель совершенно достаточна, чтобы дать смысл покупке хлеба. Но можно ли сказать: цель моей жизни — утолить голод? Такая цель не может оправдать жизнь, потому что конечное само определяется чем-то последу­ющим, что является для него целью. Целью окончательной, дающей смысл всем предыду­щим преходящим моментам, может быть только то, что остается всегда и потому не нуждается в последующей цели как своем оп­равдании. Такая цель и есть жизнь вечная. В ней заключается смысл жизни земной.

Неизвестный. Как же ты определишь этот смысл? Для чего надо жить, если есть бессмертие?

Духовник. Ответ ясен и прост. Надо жить для того, чтобы в процессе земной жизни дос­тигнуть наилучшего устроения бессмертной своей души. Нас ждет жизнь вечная — и в за­висимости от достигнутого здесь духовного состояния — будет тем или иным наше веч­ное бытие. Освещаемая этой вечной задачей, вся земная жизнь до последней мелочи при­обретает великий смысл. При отрицании бес­смертия самые крупные события ничтожны, потому что вся жизнь твоя в своей совокуп­ности бессмысленна, а потому и ничтожна. При вере в бессмертие, напротив, самое нич­тожное событие приобретает великий смысл, потому что великий смысл приобретает веч­ная твоя жизнь. Для верующего человека нет в жизни мелочей. Все может иметь положи­тельное или отрицательное значение для внутреннего устроения, потому что все в жиз­ни важно, все связано с вечным ее началом в положительном или отрицательном смысле.

Неизвестный. Да, ответ ясен. Но сколько опять поднимается вопросов и недоумений! Зачем тогда рождаются идиоты? Какой смысл в рождении сейчас же умирающих младенцев и прочее, прочее?..

Духовник. Да, много есть вопросов, на ко­торые мы не можем ответить. Потому что многое нам не открыто в Божественном отк­ровении и для человеческого разума, без выс­шего откровения, недоступно. Но разве на все вопросы могут ответить признающие только вещественный мир, и разве все явления для них понятны? Однако это не заставляет тебя сомневаться в том, что ты считаешь основны­ми истинами о веществе. Так же и здесь. Если на какой-либо вопрос мы не имеем ответа — это нисколько не должно нас смущать, коль скоро мы поняли главное, — что мир име­ет потустороннее бытие, кроме видимого ве­щественного, и человек, кроме тела, имеет бессмертную душу. Что же касается твоих вопросов о младенцах и идиотах, то они до некоторой степени могут быть объяснены нами. Мы знаем, каков смысл жизни у чело­века, живущего на земле. Но совершенно не знаем, и это тайна Премудрости Божией, зачем нужно, чтобы он родился, зачем нуж­но соединение души и тела. Очевидно, само соединение это является необходимым усло­вием той вечной жизни, которую даровал лю­дям Господь. Если так, то и младенцы, и идио­ты — это условие имеют как вечной жизни участники. И этим уже оправдывается явле­ние их на свет. Неведомо только нам, почему процесс жизни земной для одних душ нужен полностью, для других вовсе не нужен, и они умирают, лишь облекшись в материальную форму, третьи, наконец, как идиоты, долж­ны понести физическое возрастание, имея душу, совершенно загражденную слабостью разума.

Неизвестный. Еще вопрос. Если смысл жизни где-то там, на небесах, то все здешнее делается безразличным. Зачем бороться со злом? Терпи. Умрешь — там будешь блажен­ствовать. Но против перенесения смысла жизни в загробную область во мне протестует мое право на жизнь здесь, на земле.

Духовник. То, что ты говоришь, — это хо­дячее и совершенно ложное обвинение. На­против, вера в бессмертие вливает энергию в борьбу со злом. Человек не кусок материи, который сгниет, а нечто, имеющее великую ценность, потому что он является носителем вечного бессмертного начала. Поэтому все су­щество верующего человека охватывает же­лание бороться с тем, что калечит и губит эту вечную ценность.

Верующему человеку настолько важнее бороться со злом, чем человеку неверующе­му, насколько вечность больше краткого мгновения земной жизни. Если неверующие люди, для которых человек не более, как ку­сок материи, живущий неизвестно зачем 50-60 лет и потом распадающийся на состав­ные части, борются со злом, то как же должен бороться с ним тот, для кого человек имеет вечную бессмертную душу?

Неизвестный. Все это так сложно, так отвлеченно и так трудно принять.

Духовник. Простота неверия кажущаяся. Неверующие люди поступают недобросовест­но. Они отрицают бессмертие и этим освобож­дают себя от тех нравственных обязательств, которые возлагает на человека религия. Не­верие дает простор в удовлетворении страс­тей, и безудержный эгоизм становится глав­ной движущей силой. Но, освободив себе путь для эгоистической жизни, они в то же время не хотят сделать всех выводов, к которым их обязывает неверие. Если бы они эти выводы сделали добросовестно, получился бы такой ужас, что им ничего не осталось бы другого, как бежать от своего неверия и искать спасе­ния от безнадежного отчаяния в религии. Вместо этого они предпочитают грубый само­обман. Они продолжают употреблять слова, не имеющие в их устах решительно никако­го смысла: «свобода», «добро» и «зло», «цель жизни», и этими словами спасают себя от ужаса неизбежных выводов неверия. Но эти слова чужие. Только религия дает им дейст­вительное содержание. Самообман ловкий, очень удобный, но не прочный. Отвергнув религию, потому что так удобнее, и позаим­ствовав от нее слова, на которые не име­ет права (потому что так тоже удобнее), не­верие не может удовлетворить человеческую совесть. Она непременно скажет более или менее слышно то, что сказал ты: я чувствую свободу  воли.   Значит,  человек  не вещь. Я чувствую различение добра и зла. Значит, есть иной, не только вещественный мир. Я чувствую смысл жизни. Значит, неверие — ложь. Против насилия повседневного элемен­тарного рассудка протестует бессмертный дух наш и побуждает совесть искать истину Не рассудок, а сама душа знает и таинствен­ное непостижимое начало свободы, которая дарована ей, и коренное различие добра и зла, и высший, вечный смысл человеческой жизни. Потому и можно сказать положитель­но: добросовестное неверие всегда приводит к вере.

Неизвестный. А что, если окажется лег­че принять ужас, чем веру? Что, если ты ме­ня убедишь, что «свобода», «добро» и «зло», «смысл жизни» — чужие слова, и надо выби­рать или полный отказ от этих слов и призна­ние всех ужасающих выводов последователь­ного неверия, или право на эти слова и вместе с тем религиозную их основу? И что, если при такой постановке вопроса я не смогу выбрать второе и выберу все-таки первое, как ты тог­да будешь убеждать меня в истинности твоей веры?

Духовник. Тогда я не буду убеждать тебя, вот и все.

Неизвестный. Почему?

Духовник. Один великий человек сказал, что абсолютная истина и абсолютная неле­пость одинаково не требуют доказательств.

Неизвестный. Как не требуют? Выводы, к которым ты пришел в своих рассуждениях, ужасны. Но нельзя заставить себя веровать из страха перед неизбежностью принять их. Твои рассуждения могут привести человека к такому безнадежному решению: ничего, кро­ме материи, не существует. Я в этом убежден. Из этого следует, что человек — автомат, доб­ра и зла не существует и жизнь человеческая не имеет никакого смысла. Это ужасно. Но пусть так. Если эти выводы неизбежны, я принимаю и эти выводы. Что можешь ска­зать ты такому человеку в защиту веры? Чем опровергнешь его неверие? Неужели, по-тво­ему, с таким человеком просто не стоит разго­варивать?

Духовник. Нет, ты не понял меня. В ко­нечном итоге вера и неверие логически оди­наково недоказуемы. Что может сделать ло­гика? Она может вскрыть ложь основной посылки, показав, к каким нелепым выводам эта ложная посылка приводит. Но если чело­век лучше готов принять явно нелепые выво­ды, чем отказаться от этой посылки, — тут логика бессильна. Такому человеку можно помочь иным путем. Ему не надо доказывать, а надо раскрыть положительное содержание истины. И если непосредственное чувство подскажет ему, что это действительно исти­на, — он ее примет.

Неизвестный. Какого метода ты будешь держаться со мной?

Духовник. И того, и другого. Говоря о бес­смертии, я пользовался логическим методом, потому что ты обещал мне в случае явно неле­пых выводов остаться при своих убеждениях о свободе воли, добре и зле и смысле жизни и отказаться от неверия в бессмертие как ос­новной посылки. Что же касается всех наших разговоров в их совокупности, я надеюсь, что они дадут то, что достигается вторым мето­дом, то есть раскроют перед тобой само содер­жание истины. Но это касается будущего. А теперь вернемся к нашим рассуждениям и подведем итог сказанному.

Неизвестный. Хорошо. Подводи итог, но потом я должен сказать тебе еще нечто.

Духовник. Прекрасно. Итак, рассмотре­ние веры в бессмертие нас привело к следую­щим выводам. Во-первых, вера в бессмертие не так противоречит разуму, как кажется с первого взгляда, потому что и в материальном мире есть явления, не вполне совпадающие с обычным нашим представлением о веществе. Во-вторых, условно допустив истинность от­рицания всякого бытия, кроме вещественно­го, мы пришли к целому ряду логически не­избежных нелепых выводов, таких, как отрицание свободы воли, различия добра и зла и смысла жизни. В-третьих, эти нелепые выводы, противоречащие непосредственным и несомненным данным нашего сознания, заставили нас отвергнуть основную посылку, из которой они вытекали, то есть наше утве­рждение, что никакого иного мира, кроме ве­щественного, не существует, и человек явля­ется лишь частицей этого вещественного мира.

Неизвестный. Да, правильно. Только последнее я бы не мог принять в столь катего­рической форме. Я бы сказал так: эти выводы поставили под сомнение истинность основной посылки о том, что человек только частица вещества.

Духовник. Пусть для тебя это будет так — твое субъективное состояние от моей логики не зависит. Но логически, то есть объектив­но, я утверждаю, что неизбежно не только поставить под сомнение эту основную посыл­ку, а отвергнуть ее совершенно.

Неизвестный. Допустим. Но для меня важна не только отвлеченная или, как ты го­воришь, объективная истина, а именно субъ­ективная уверенность. Вот к этому имеет от­ношение и то, что я хотел тебе сказать.

Духовник. А именно?

Неизвестный. Можно ли назвать верой то, что дают какие бы то ни было рассуждения?

Духовник. Конечно, нет.

Неизвестный. Вот видишь, и ты согласен с бесплодностью рассуждений. Меня, по крайней мере, убедить могут только факты, потому что безусловную уверенность всегда дает опыт. Отвлеченные доказательства в лучшем случае приводят к мысли: «а может быть, и так». Если бы «логика» в отвлечен­ных вопросах имела силу математических до­казательств, тогда — да, она могла бы заме­нить факты. Но этого нет. И если я не знаю, что тебе возразить, из этого не следует, что ты убедил меня. У меня силу твоих рассуждений подтачивает мысль: а как же другие? Сколь­ко великих ученых не имеют веры и призна­ют только материальный мир! Неужели им неизвестны эти рассуждения? Очевидно, воз­ражения есть, только я их не знаю. Иначе все должны были бы стать верующими. Ведь все признают, что Земля движется вокруг Солн­ца и что сумма не меняется от перемены мест слагаемых. Значит, бессмертие — не матема­тическая истина. Эти соображения превраща­ют для меня твою истину в простую возмож­ность. Но возможность в вопросах веры — это почти ничто.

Духовник. Представь себе, я согласен со многим из того, что ты сказал. Но выводы мои совсем иные. Прежде чем говорить об этом, уклонюсь в сторону: об ученых и мате­матических доказательствах. Ведь нам с то­бой придется говорить о многом, и это приго­дится. Вот ты сказал о неверующих ученых, что в тебе их имена подтачивают безусловную веру. Но почему тогда имена верующих вели­ких ученых не подтачивают безусловной твердости твоего неверия? Почему ты так же не хочешь сказать: «Неужели им неизвестны рассуждения неверующих людей? Очевидно, возражения есть, только я их не знаю. Иначе все должны бы стать неверующими». Ведь те­бе известны слова Пастера: «Я знаю много и верую, как простой бретонский крестьянин, если бы знал больше — веровал бы, как прос­тая бретонская крестьянка». Ты прекрасно знаешь, что великий Лодж, председатель­ствуя в 1914 г. на международном съезде ес­тествоиспытателей, заявил в публичной речи о своей вере в Бога. Ты знаешь, что наш Пиро­гов в изданном после его смерти «Дневнике», подводя итог всей своей жизни, говорит: «Жизнь-матушка привела, наконец, к тихо­му пристанищу. Я сделался, но не вдруг, как многие, и не без борьбы, верующим... Мой ум может уживаться с искренней верой, и я, ис­поведуя себя очень часто, не могу не верить себе, что искренне верую в учение Христа Спасителя... Если я спрошу себя теперь, ка­кого я исповедания, — отвечу на это положи­тельно — православного, того, в котором ро­дился и которое исповедовала моя семья... Веру я считаю такой психологической спо­собностью человека, которая более всех дру­гих отличает его от животного...»

А Фламмарион, Томсон, Вирхов, Лайель? Не говоря уже о великих ученых, философах и писателях. Неужели все эти великие ученые чего-то не знали, что знаешь ты, и неужели

они знали меньше, чем рядовой современный человек (неверующий)? Почему эти имена не заставляют тебя сказать о неверии хотя бы то же, что ты говоришь о вере: «Эти соображе­ния превращают для меня неверие в простую возможность?» Теперь о математических ис­тинах. Даже здесь не все так безусловно, как тебе кажется. Иногда элементарные матема­тические истины находятся в видимом про­тиворечии с математическими истинами выс­шего порядка. В элементарной геометрии мы знаем «математическую истину», что все точ­ки двух параллельных линий отстоят друг от друга на равном расстоянии. Но высшая математика утверждает, что параллельные линии в бесконечности пересекаются. Из эле­ментарной арифметики мы знаем «математи­ческую истину», что сумма не меняется от перемены мест слагаемых. Но механика утве­рждает, что эта сумма от перемены их мест меняется.

Вернемся теперь к вопросу о значении рас­суждений в деле веры. Да, ты прав, когда гово­ришь, что безусловную веру может дать опыт. Не факты, а именно опыт. Каждый факт мож­но взять под сомнение. Опыт — дело другое. Опыт и есть самое твердое основание веры. Таким образом, из твоей верной оценки от­носительно значения отвлеченных рассуж­дений, вывод должен быть такой: пока у че­ловека не будет религиозного опыта, ни факты, ни рассуждения не дадут ему настоя­щей веры. Без этого опыта он может лишь «допускать» истинность того, чему учит ве­ра, но всегда с оговоркой: «а может быть, и не так». Если ты видишь солнце своими собственными глазами, неужели твоя уве­ренность, что оно существует, хоть сколько-нибудь зависит от того, что его видят и дру­гие? И неужели, если бы большинство потеряло способность видеть солнце и стало утверждать, что его нет, ты поколебался бы в том, что видел собственными глазами и стал бы говорить о солнце, что, «может быть», оно существует?

Неизвестный. Но я не понимаю, какой опыт может дать уверенность в бессмертии.

Духовник. Тот внутренний опыт, который у религиозных людей столь же несомненен и так же утверждает для них реальность неви­димого, как утверждает для тебя реальность видимого опыт твоих внешних чувств.

Неизвестный. Скажи подробнее, что ты разумеешь под этим внутренним опытом?

Духовник. Внутреннее чувствование свое­го духовного бессмертного начала.

Неизвестный. Но солнце видят все, а чувствование, о котором ты говоришь, имеют некоторые.

Духовник. Да. И на это есть свои причи­ны. Большинство людей живет недуховной жизнью. Высшее таинственное начало в чело­веке, которое именуется духом, остается вне их жизни. Естественно, что теряют они и са­мо чувствование своей духовной природы. Оно совершено заслонено и подавлено реаль­ными чувственными впечатлениями и пере­живаниями. Все они живут телесной жизнью, и потому все имеют чувственный опыт. Но не все живут духовной жизнью, и потому не все могут иметь духовный опыт. Надо глубоко заглянуть в свой внутренний мир. Надо выз­вать к жизни заглохшее духовное начало, на­до начать питать его духовной пищей. Тогда мало-помалу в этих внутренних переживани­ях все несомненнее и несомненнее раскроется реальность души, подлинность вечного в ней начала, существенное различие в человеке его телесности и того, что не подлежит тле­нию. Все, что касается внутренней жизни, трудно выразить словами. Поэтому трудно описать и тот опыт, о котором ты спрашива­ешь. В этом опыте ты чувствуешь жизнь со­вершенно по-новому, ты как будто погру­зишься в нее весь, и это откроет тебе, что сущность ее совершенно иная, чем вещество. Ты будешь ощущать какое-то соприкоснове­ние через это ощущение жизни с другим ми­ром, невещественным, и иными человечески­ми душами, ты будешь улавливать такие оттенки внутренних состояний, которые рань­ше не замечал и которые явно неземного про­исхождения. Тебе откроется постоянное действие на тебя сил, каких-то неведомых для тебя, ничего общего не имеющих с теми силами, которые действуют в вещественном мире. Ты начнешь входить через эти пережи­вания своей душой в совершенно иной мир, и твое тело, и мир вещественный станут тяго­тить тебя своей косностью и тяжеловес­ностью. Ты с радостью будешь уходить в себя, чтобы побыть в том, другом мире, который станет для тебя дороже, ближе и роднее, чем косный и тяжеловесный материальный мир.

И чем более духовен человек, тем непреложнее для него свидетельствует этот внутренний опыт об особом, непостижимом, но несомнен­ном духовном мире, к которому принадлежит и его бессмертный дух. Неверие, то есть от­сутствие этого непосредственного знания бес­смертия, начнет казаться таким же странным, каким показалась бы человеку, имеющему зрение, потеря у не слепого человека способ­ности видеть солнце. В самом деле, создается такое положение: стоит человек, имеющий в себе живое, неопровержимейшее доказатель­ство иного, невещественного мира и вечной своей жизни, и утверждает, что никакой веч­ной жизни нет и что его разум не может при­нять такой бессмыслицы, как бессмертие.

Казалось бы, и размышлять нечего, и ло­гики никакой не требуется, и никаких дру­гих фактов не надо, кроме одного, который в тебе самом, перед твоим внутренним зре­нием, но который ты упорно не желаешь ви­деть: «докажи бессмертие», «заставь меня поверить», «приведи факты». Ну, конечно, са­мое убедительное, что могло бы быть, — это не философские рассуждения о свободе, о добре и зле, о смысле жизни, а собственный опыт, то есть если бы человек мог заглянуть в свою душу и там ощутить свое бессмертие.

Неизвестный. Но тогда вопрос переносит­ся в другую плоскость — как этого достиг­нуть?

Духовник. Да, это уже совершенно иной, и очень большой вопрос. Говорить о нем — значит говорить о Церкви, о Таинствах, о мо­литве и о многом другом. А как можно говорить об этом, не имея веры в Бога?

Неизвестный. Так не лучше ли нам пе­рейти к вопросу о Боге?

Духовник. Хорошо. Я тоже думаю, что на­чать лучше всего с этого.

Диалог первый. О БЕССМЕРТИИ

Диалог второй. О БОГЕ