— Конечно, они считают, что их вера лечит все болезни тела. — А лечит ли она единственную болезнь духа? — серьезно и взволнован­но спросил отец Браун. — Что же это за болезнь, — улыбнулся Фламбо. — Уверенность в собственном здоровье, — ответил священник.

Г. К. Честертон⁴⁴⁷

 

В десятой главе книги пророка Даниила Ангел, которо­го он молил о помощи, смог прийти к нему только три недели спустя после обращения пророка. Причину же сво­ей задержки ангел "великой силы" (Дан. 10, 1) объяснил так: "С первого дня, как ты расположил сердце твое, чтобы достигнуть разумения и смирить тебя пред Богом твоим, слова твои услышаны, и я пришел бы по словам твоим. Но князь царства Персидского стоял против меня двадцать один день; но вот, Михаил, один из первых князей, пришел по­мочь мне. А теперь я пришел возвестить тебе..." (Дан, 10, 12-13). Итак, Господень вестник не может беспрепятствен­но проникнуть в мир людей. Некие духи, обратившие на себя религиозный энтузиазм язычников (в данном случае — персов), оказывают реальное сопротивление благодати. И лишь с помощью архангела Михаила (который в церков­ном предании не случайно называется "архистратигом — военачальником — небесных сил") блокаду удалось разомк­нуть — и то лишь на время. "Теперь я возвращусь, чтобы бороться с князем Персидским; а когда я выйду, то вот, придет князь Греции" (Дан. 10, 20).

Здесь демоны именуются по имени тех языческих наро­дов, которые им служат. Но живут они не на земле этих народов и не под нею. С точки зрения обыденного мифоло­гического мышления, место обитания демонов — это под­земелье, подземье. Народное представление помещает ад под землей, там, где кипит магма. Но в Библии речь, ско­рее, идет о том, что "духи злобы" обитают в небесном мире. Они так и называются — "духи злобы поднебесной" (Еф. 6,12), а отнюдь не "подземной". Оказывается, что для биб­лейских авторов богоборческие духи — это некие косми­ческие существа, обитатели именно небесных, а отнюдь не подземных сфер. Оказывается, что тот мир, который люди привыкли называть "видимым небом", отнюдь не безопасен, он стремится подчинить себе человеческое сердце...

Небеса скрывают от человека Бога — и эту блокаду надо прорвать. "О, если бы Ты расторг небеса и сошел!" — вос­клицает ветхозаветный пророк Исайя (Ис. 64, 1). Еще одна древняя библейская книга обличает иудеев за то, что они "оставили все заповеди Господа и поклонялись всему воин­ству небесному" (4 Цар. 17, 16).

 

Конечно, это нисколько не мешает Блаватской заявлять, что "Все аллегорично в древних Писаниях — все основано и неразрывно связано с астрономией и космолатрией" (Блаватская Е. П. Тайная доктрина. Т. 2, с. 98). То, с чем Пророки решительно борются — теперь выдается за их "сокровенное учение"...

 

Уже в Пятикнижии уникальность религиозного опыта Израиля описывается так: "Воинство небесное Господь, Бог твой, уделил всем народам под всем небом. А вас взял Гос­подь Бог, дабы вы были народом Его удела" (Втор. 4, 19-20). Позднее о том же скажет Ориген, который совершенно на­прасно вербуется проповедниками "космической религии" в свои сторонники: "Астральная религия была дана Богом всем народам, сущим под небом, кроме тех, которых Гос­подь желал сохранить среди народов как свою избранную часть" (Против Цельса. 5, 10).

 

  Вопрос о том, почему именно поклонение светилам было попуще­но Богом и как именно получилось, что именно через астральный культ в религию язычников проникли демонические и демонопоклоннические нотки, сейчас оставим без рассмотрения. Для нашей темы важно отме­тить, что с точки зрения Писания (и Оригена) серьезный и успешный поиск Истины должен пролегать в стороне от "космических религий".

 

Пророк Исайя предвидит день Гнева, день падения "кос­мических иерархий": "И истлеет все небесное воинство; и небеса свернутся, как свиток книжный; и все воинство их падет, как спадает лист с виноградной лозы, и как увяд­ший лист — со смоковницы. Ибо упился меч Мой на небе­сах" (Ис. 34, 4-5).

Настает время Нового Завета — и оно оказывается от­нюдь не временем примирения Бога и космических духов. Оно оказывается временем их решающей битвы. "Совре­менные изыскания подчеркнули в синоптических евангелиях, а в особенности у Марка, одно очевидное обстоятель­ство, которого XIX век упорно не желал видеть, а именно: все дело Иисуса представляется Ему самому как борьба с диаволом, для изгнания его из мира"⁴⁴⁸.

При религиозном, а не моралистическом чтении Нового Завета нельзя не заметить, что апостолы и Христос воспри­нимают Землю как блокированную планету. Если внима­тельно читать Евангелие, то становится очевидно, что Хри­стос — вовсе не такой сентиментальный проповедник, ка­ким кажется в наше время. Христос — воин, и Он прямо говорит, что Он ведет войну против врага, которого назы­вает "князь мира сего" (Ин. 12, 31). В этих Его словах есть одна деталь, которую не замечают люди, если не обраща­ются к греческому тексту Нового Завета. "Князь мира" — это перевод греческого словосочетания "arhon tou kosmou".

Нужно обращение именно к греческим текстам, так как русский перевод в силу многозначности слова "мир" зате­няет смысл библейского свидетельства. Так, мы читаем в русском переводе книги пророка Исайи (Ис. 9, 6), что гря­дущий Мессия называется "Князь мира". В данном месте, однако, речь идет о мире не как kosmos'e, но как об eirene, то есть о мирном устроении жизни. В современном фран­цузском издании Библии, например, этот стих Исайи зву­чит как Prince de la paix, ясно отличимый от prince de ce monde Евангелия от Иоанна. Аналогично в английских изданиях — Prince of peace отличается от Prince of this world. В Рим. 16, 20 "Бог мира", которому надлежит "со­крушить сатану" также не "Бог космоса", но — Theos tes eirenes.

Бог мира (eirene) побеждает князя мира (kosmos). Хри­стос так говорит о своем служении: "Мужайтесь: Я побе­дил мир" (Ин. 16, 33). "Мир", побежденный Христом, это — kosmos.

В еврейском сознании рубежа Заветов земля — удел "князя мира сего". Но — "ныне князь мира сего изгнан" (Ин. 12, 31). И потому не только Царство Небесное — удел верных Божиих, но кроткие могут наследовать и земное. Поэтому в 2 Кор. 4, 4 противник Христа упоминается так: благовествование наше закрыто "для неверующих, у кото­рых бог века сего ослепил умы". "Век сей" и "мир сей" — синонимические выражения в семитском мышлении. По-этому синодальный перевод слово "бог" пишет здесь с ма­ленькой буквы, имея в виду "князя мира сего".

"Сей космос", "сей эон" (век) норовит собою пленить людей, загородить от них Творца.

У апостола Павла есть характерные слова: "наша брань не против плоти и крови, но против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных" (Еф. 6,12). "Мироправители" здесь — "kosmokratores". На современ­ный жаргон kosmokratoros вполне можно перевести как "Владыка Космоса". Тот, с кем борется Христос — "колосс космических измерений"⁴⁴⁹. Кстати, Ориген также видит призвание христиан в борьбе с "космократорами", утверж­дая, что Бог исполняет созерцающего Своими силами и бла­годатью для того, чтобы тот смог стать союзником Бога в Его борьбе с космократорами⁴⁵⁰.

Итак, в "космосе", мире "духов злобы поднебесных" ви­дит Библия источник самой страшной угрозы для человека.

Не сам по себе мир плох. Нет, сам kosmos создан Богом, создан тем самым Логосом, который воплотился во Хрис­те. Но после того, как "в начале сотворил Бог небо и зем­лю" (Быт. 1, 1), в небесном мире произошел некий надлом. И часть ангельских сил с тех пор притязает на власть над человеком и его миром.

Все послания Павла единогласно говорят о Кресте как о победе Христа над некиими "космическими властями", "князем власти воздушной" (Ефес. 2, 2; церковно-слав. пе­ревод). По пояснению преп. Максима Исповедника, Крест упразднил "враждебные силы, наполняющие среднее мес­то между небом и землей"⁴⁵¹. Более того, выбор именно кре­стной казни, то есть такой, которая происходит не на зем­ле, а в воздухе, в домостроительном Промысле оказывает­ся связан с необходимостью освятить "воздушное простран­ство" — то есть то пространство, которое и отделяет людей от Того, Кто "превыше небес". Голгофский Крест — это тоннель, пробитый сквозь толщу демонических сил, кото­рые норовят представить себя человеку как последнюю ре­лигиозную реальность. Так во всяком случае об этом сви­детельствует св. Иоанн Златоуст: "Почему же закалается Он на высоте помоста, а не под кровом? Чтобы очистить воздушное естество"⁴⁵².

И вот после Пятидесятницы первомученик Стефан ви­дит небеса отверстые, через которые зрим "Иисус, стоящий одесную Бога" (Деян. 7, 56). Спаситель, которого уз­рел мученик Стефан, совершил борение, итог которого ап. Павел видит в том, что отныне христиане имеют "Перво­священника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия" (Евр. 4, 14).

Это же видение отношений Бога и мира выражает и св. Василий Великий: Хочешь прикоснуться к Богу? — воп­рошает он. — Что ж, "оставь землю, оставь море, сделай, чтобы воздух был ниже тебя, стань выше эфира, пройди звезды, их чудеса, их благолепие, величину. Протекши все это умом, обойдя небо и став выше его, одною мыслию обо­зри тамошние красоты: пренебесные воинства и ликостоя­ния ангелов. Миновав и все сие, представь в мысли Божие естество"⁴⁶³.

А вот не менее характерное рассуждение о "небесных иерархиях" у св. Григория Нисского. Он приводит слова Песни Песней "Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обхо­дящие город: "не видали ли вы того, которого любит душа моя?" (Песнь Песней, 3.2-3). Толкует же эти слова св. Гри­горий так: невеста (душа человеческая) "восстает и озирает мыслию духовное и премирное естество, которое именует­ся городом. Вот, говорит, Начала, Господства и поставлен­ные для властей Престолы, которое именует она "торжи­щем", не найдется ли между ними Любимое? Посему неве­ста, разыскивая, обошла весь ангельский чин и когда в обретенных благах не увидела искомого, так стала рассуж­дать сама с собою: не постижимо ли хотя для Ангелов Любимое мною? и говорит им: "не видели ли вы того, Ко­торого любит душа моя?" Поелику же молчали на такой вопрос, и молчанием показали, что и для них непостижи­мо искомое ею: то, когда пытливым умом обошла весь оный премирный град, и от духовных и бесплотных существ не узнала Желанного, тогда, оставив все обретаемое, таким образом признала искомое по одной непостижимости того, что оно такое"⁴⁶⁴.

"Знаем, что есть какие-то ангелы, архангелы, престо­лы, господства", — пишет св. Григорий Богослов⁴⁵⁵, — но служим-то мы не им, а Творцу. Ничто не должно разлу­чать человека с Богом — "Ни смерть, ни жизнь, ни Анге-лы, ни Начала, ни Силы, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем" (Рим. 8, 38-39).

Но истинная религия — это не контакт с духами космо­са. Религия — связь человека с Богом. С тем, кто изначала создал космос и человека, а не с чем-либо появившемся в космических пространствах. Св. Иоанн Златоуст сравнива­ет небо с завесой иерусалимского храма⁴⁵⁶. Что ж, язычни­ки — это люди, которые запутались в занавеске и прежде­временно пали на колени, не дойдя до подлинной Святыни.

Поэтому-то, по меткому выражению Владимира Соло­вьева, "ложная религия" есть contradictio in adjecto (про­тиворечие в определении)⁴⁵⁷. Или человек в своем поиске достигает цели и находит Бога — и это и есть собственно религия. Или он сбивается с пути и до Бога не доходит — но тогда религии и нет, а есть просто оккультная практика.

 

Которая тем не менее все же должна рассматриваться как религи­озная, а отнюдь не "культурная" практика с точки зрения светского законодательства (для которого не существует деления на "истинную религию" и "лже-религию").

 

Для христианства космический мистицизм неприемлем,

во-первых, потому что религия в ее библейском понима­нии — это стремление к Богу, а не к высшим эшелонам космоса;

во-вторых, потому что объективная сторона библейской религии состоит в том, что Бог Сам поверх всех посредни­ков приходит к людям;

в-третьих, потому что именно в этом "поднебесном" по­средническом пространстве таятся блокирующие силы;

в-четвертых, потому, что конструкции "космической философии" непроверяемы (в язычестве что ни мистик — то своя иерархия и своя модель вселенной).

Любая оккультно-гностическая система содержит в себе долгие и путаные повествования о том, какие поколения "эонов", богов, духов, "фохатов" располагаются в надзем­ном мире. Гностическая мысль исходит из странной иллю­зии о том, что если между Божеством и материей располо­жить несколько посредствующих ступеней, на каждой из которых будет чуть меньше духа и чуть больше материаль­ности, то удастся решить проблему перетекания Бесконеч­ного в конечное.

Как замечает А. Карташев, "это явный абсурд и самооб­ман, будто можно онтологически сочетать Абсолютное с

относительным путем постепенного вычитания из него не­ких частиц абсолютности с заменой их равновеликими ча­стицами относительности вплоть до полного перехода или превращения Абсолютного в относительное. На деле каж­дая ступень или каждый момент такой процедуры есть про­сто момент упразднения бытия одной категории другою, а не их сцепления, сочетания, объединения. Многоступенча­тость таких процедур есть чистейшая логическая иллюзия. На нем построена вся импотентная фантастика гностициз­ма, его эономания. Никаким crescendo-diminuendo от тва­ри к Богу и vice versa не создать сплошности, непрерывно­сти, и в любую из миллиметрических щелей проваливает­ся, как в бездну, все построение... Опять перед нами фило­софский самообман гностицизма, создающего иллюзию, будто бы антиномия, разжиженная на десяти водах, теряет путем ступенчатых переходов свою качественную антиномичность, иррациональность или сверхрациональность"⁴⁵⁸. На деле же у гностиков "мост другого берега бездны не достигал, лишь затемняя различие между тварью и Богом и заслоняя единственный Путь"⁴⁵⁹.

Мир превращается в "матрешку". В нем много-много уровней и этажей, но зато где-то оказался забыт сам Тво­рец. "Вы знаете, как трудно видеть Фохат, какие много­летние накопления требуются для очевидности этой энер­гии. Но что скажет слабый дух, если он узнает, что за Фохатом находится Парафохат, который питается Панфохатом", — открывает "космические тайны" "Живая этика" (Агни Йога, 403). Новый Завет к этим матрешкам относит­ся иначе: "Глупых же состязаний и родословий удаляйся, ибо они бесполезны и суетны" (Тит. 3, 9). Речь идет не о спорах по поводу генеалогического древа той или иной се­мьи и ее претензий на аристократичность. Нет, апостол Павел полемизирует именно с гностиками и с их тягой к бесконечным космическим родословиям (по принципу "Панфохат излил Парафохат, Парафохат излил Фохат...")

Двигаясь по этим этажам, ум человека никогда не при­ходит к Богу,

 

 "Теософический гнозис никогда не приходит к Богу, он до беско­нечности погружен в мир, в космическую эволюцию" (Бердяев Н. А. Философия свободного духа. — М., 1994, с. 183).

 

душа же его оказывается слишком зависи­ма от "посредников", от не-божественных космических оби­тателей. И где же гарантия, что эти духи захотят пропустить доверившуюся им душу дальше, а не просто подомнут ее под себя? У В. А. Жуковского в поэме "Дева и Асмодей" бес так уговоривает не в меру доверчивого визионера: "За­будь о Боге, мне молись — мои верней награды!". Похоже, что на ухаживания этого же духа откликнулись и "девы-теософки".

Стремление гностиков заполнить космос вереницами "посредников" весьма странно. Такое ощущение, что свои­ми "зонами" они хотят загородиться от Бога. Бог Сам при­шел на землю, подарил Себя людям, но они от Него убега­ют. "Не может быть, чтобы Бог вел себя столь смиренно, столь до неприличия невеличественно! Не может быть, что­бы Бог Сам соединился с людьми!". Папа Иоанн-Павел II так объясняет это поведение христоборцев: "Бог подошел к человеку так близко, как смог. Дальше этого предела Он не смог пойти. Бог зашел слишком далеко. Разве не стал Христос скандалом для иудеев, пугалом для язычников?.. Человек с тех пор не в состоянии выносить такую близость с Богом, и начались протесты. Этот большой протест имеет точное имя: первый называется Синагога, а потом Ислам. Оба не могут принять такого человечного Бога. "Это не при­стало Богу", — возражают они. — Он должен оставаться аб­солютно трансцендентным, оставаться чистым величием"⁴⁶⁰.

Впрочем, между первым бунтом, создавшим иудаизм, и вторым восстанием, породившим ислам, был еще и анти­евангельский бунт гностиков, превративших Христа в по­лубога-получеловека, недочеловека и недобога.

Но иудаизм просто воздвиг стену между собой и хрис­тианством.

 

 Еврейский историк, не испытывающий ни малейших симпатий к христианству, пишет: "Христиане долго стекались в еврейские синаго­ги. В этих синагогах они продолжали свои миссионерские усилия, пы­таясь обратить евреев в христианство. Видя, что их гостеприимство используется во вред, евреи ввели в литургию особую молитву, направ­ленную против еретиков. Поскольку христиане не могли вторить этой молитве, практика использования синагог как убежищ постепенно от­мерла" (Даймонт М. Евреи, Бог и история. — М., 1994, с. 202). Речь идет о молитве "Шмоне Эзрец", ежедневной главной молитве раввинов, в которую во втором веке было вставлено проклятие "еретика и назорея".

 

Гностики же хотели ассимилировать Еванге­лие, встроить его в обычную языческую мистику космоса. И вот, чтобы не вдаваться в прения о "космических родос­ловиях", христианское богословие стало использовать в космологии тактику "выжженной земли": оно само не стало формулировать космологических систем, и воспротиви­лось их навязыванию извне.

Чтобы не принять языческую, религиозно окрашенную космологию, христианский мир выработал свой, радикально безрелигиозный способ познания мира — науку.

 

Это воздержание христианского богословия от космологических построений расчистило почву для возникновения собственно научного, а не мифологического познания мира. Церковь была заинтересована в демифологизации космоса, и потому приветствовала появление причин­но-следственных, механицистских моделей объяснения космических и физических процессов. Только при лишении космоса сакрально-боже­ственного статуса оказалось возможно подойти к нему с математичес­ки-экспериментальными мерками. Подробнее об этом см. главу "Цер­ковь и рождение научной традиции" в моей книге "Традиция, Догмат, Обряд. Апологетические очерки" (М., 1995).

 

 

А чтобы защитить сознание, не занятое математически­ми вычислениями и научным анализом, Церковь предло­жила чаще вспоминать о Боге и о том, что такого есть в каждом из нас, что отделяет нас от Творца.

К авве Зенону пришла некогда братия и спросила: "что значит написанное в книге Иова "небо же нечисто пред Ним". Старец же сказал им в ответ: "братия оставили гре­хи свои и исследывают небесное"⁴⁶¹. Или: Некий брат на­чал говорить авве Пимену о предметах духовных и небес­ных. И хотя собеседник старца говорил строго в рамках Писания, авва Пимен отвратил от него лице свое, и не дал ответа. На недоумение — почему же Пимен уклонился от беседы, старец сказал: "Он от вышних и говорит о небес­ном, а я от нижних, и говорю о земном. Если бы он гово­рил со мною о душевных страстях, я стал бы отвечать ему; а если он говорит о духовном, то я сего не знаю"⁴⁶².

Не в России и не в Германии происходят эти диалоги. В Египте — в той самой стране "сокровенной космической мудрости", о которой любят рассуждать теософы. В Егип­те, в стране с действительно удивительной религиозной от­зывчивостью, впервые родилось христианское монашество. И египтяне же, столь хорошо знающие, что такое язычес­кая мудрость, создав христианские монастыри, не желали говорить "о солнцах и мирах"...

 

 Египтянин Антоний Великий так говорит о происхождении язы­чества: "Итак, во-первых, знаем, что демоны называются так не пото­му, что такими сотворены. Бог не творил ничего злого. Напротив того, и они созданы добрыми; но, ниспав с высоты небесной и вращаясь уже около земли, язычников обольщали видениями" (св. Афанасий Вели­кий. Житие преподобного отца нашего Антония. 22 // св. Афанасий Великий. Творения. Т. 3. Троице-Сергиева Лавра, 1903, с. 236).

 

Напротив, языческий мир всегда — от гностиков до Ре­рихов — пытался навязать христианству свою космологию, заполнить эту лакуну, заполнить пространство между Бо­гом и человеком всевозможными зонами, сефиротами, пла­нетами и т. п. Через космологическую фантастику языче­ство всегда пыталось внедриться и навязать поклонение твари. Как советует популярнейший ныне пропагандист кармического неоязычества С. Н. Лазарев, "Вы можете не верить в Бога, но должны любить Вселенную"⁴⁶³.

Слишком много религиозных катастроф, происходивших с почитателями Космоса, видели древние христиане. "Ран­ние христиане звали бесами языческих богов, и были правы. Какова бы ни была поначалу религия древних, теперь только злые духи обитали в опустевших святилищах. Пан стал только паникой, Венера — только венериным грехом"⁴⁶⁴.

Видя множество подобных сюжетов, народ Библии пред­почел иной выбор. "Кто мне на небе? и с Тобою ничего не хочу на земле. Изнемогает плоть моя и сердце мое: Бог твердыня сердца моего и часть моя вовек. Ибо вот, удаляю­щие себя от Тебя гибнут... А мне благо приближаться к Богу", — возвещает псалмопевец (Пс. 72, 25-28). И хотя христианами признается существование некоего мира между человеком и Богом, но чтобы наше религиозное стремление сбылось — оно должно пройти мимо или сквозь всех посред­ников, чтобы припасть к престолу Творца неба и земли.

 

И даже если промежуточный между Богом и человеком духовный мир вполне благ и чист, все равно религиозный импульс не должен застревать в нем. Исходя из этого соображения протестанты нередко обвиняют православных в том, что наш религиозный порыв чаще адре­суется к святым, чем к Самому Спасителю. С точки зрения вероучительной логики упрек протестантов несправедлив. Но в реальной прак­тике, увы, такое случается. Ощущение именно языческого, а отнюдь не христианского текста оставило во мне письмо одного читателя в газету "Русь Державная": "Я считаю, что именно Государю Николаю II мы обязаны тем, что в Великой Отечественной войне нам оказал покрови­тельство св. великомученик и победоносец Георгий. Это наш Государь умолил Пресвятую Богородицу взойти на Престол Российский в Его отсутствие (явление иконы Державной Божией Матери), и она теперь хранит и заступает своими мольбами землю русскую. Молитвами св. Государя, по Его Благословению, привел к Победе над германскими агрессорами святой великомученик и победоносец Георгий" (Русь Дер­жавная. №. 1 (24), 1996). В этих сложных взаимоотношениях между Святыми Бог оказывается как-то почти и ненужным... И даже заглав­ная буква от Бога переходит к Государю.

 

Христиане — это люди, которых, подобно блаженному Августину, спросили: "что ты желаешь знать?" И они ответили — "Бога и душу". — "И ничего больше?" — "Ниче­го". Христианский мир променял фантастику космогоний на познание души и ее спасение. Мы обретаем — Бога. Каким жалким кажется после этого весь теософский зоопарк с его астралами, зонами, эгрегорами и прочей нечистью!

В конце концов, если бы теософия лишь живописала путешествия по разным уголкам своего космоса — ее мож­но было бы считать обычной фантастикой. Но человеку, вовлеченному теософией в космические странствия, она предлагает конечный вывод: вне мира ничего и никого нет; идея Бога, отличного от мира — это бред; а значит, весь религиозный импульс направь на почитание космических владык.

С точки же зрения библейской, поиск конечного спасе­ния в инстанциях иных, чем Творец, просто опасен. Бог — "единый, имеющий бессмертие" (1 Тим. 6, 16). А потому поиск бессмертия в иных источниках бессмыслен. Буддис­ты говорят: зачем, индуист, ты желаешь вселиться в мир богов, если даже сам Брама смертен? Неужели еще раз ты хочешь умереть? Из совершенно иных оснований христиа­не могут задать подобный же вопрос: Зачем, о язычник, ты желаешь отождествить себя с космосом, с тем миром, в котором все подлежит распаду и который просто не вечен? Ты желаешь умереть вместе с ним?

Апостол Павел видит суть язычества в служении "пус­тым и суетным стихиям мира сего": "для чего возвращае­тесь опять к немощным и бедным вещественным началам и хотите еще снова поработить себя им?" — вразумляет он галатов (Гал. 4, 9). В греческом тексте "начала" — это "stoiheia", "стихии", то есть, на языке греческой мысли, те первоначала, из которых сложен космос. "Стихии мира" (Кол. 2, 8) — это "stoiheia tou kosmou". От сообщения с космическими стихиями надо уклоняться — ибо "вы со Христом умерли для стихий" (Кол. 2, 20).

Есть две серьезнейшие причины, по которым нельзя иг­рать с этими силами в "кошки-мышки". Во-первых, они не вечны. Однажды созданные, "разгоревшиеся стихии раста­ют" (2 Пет. 3, 12). Значит, душа, пропитанная их энергия­ми и принявшая их вместо силы Божией, сгорит вместе с ними. Для стяжания бессмертия души надо прорваться сквозь легионы космических "энергий" и причаститься Единому Бессмертному (1 Тим. 6,16). Так что для того, чтобы избежать печального будущего, надо в настоящем строить свою религиозную жизнь не по влечениям космоса.

Но, кроме "эсхатологического мотива", воздерживаться от заигрывания со стихиями и их князем имеет смысл и в силу одного происшествия, имевшего место в прошлом.

Дело в том, что начало человеческой истории было оза­рено космической катастрофой. Через грех в мир вошла смерть. Можно сказать, что в мире взорвался Чернобыль. Суть не в том, что Бог злится на нас и наказывает поколе­ние за поколением за проступок Адама. Просто мы сами сотворили смерть. Мы — виновники тому, что весь мир, весь космос стал подчиняться законам распада и тления.

Бог, напротив, ищет — как спасти нас от радиации смерти.

Так часто христиан называют жестокими людьми — за их свидетельство о том, что вне Христа нет спасения. Что ж, представьте, что включается служба оповещения граж­данской обороны и объявляет: "Граждане, тревога! По на­шему городу нанесен ракетно-ядерный удар. Через десять минут ракеты будут над нами. В вашем районе ближайшее убежище находится там-то... Кто успеет до него добежать — у того есть шанс спастись"... Скажите, кто жесток в этой ситуации: диктор гражданской обороны или тот, кто нанес ядерный удар по городу?

Св. Иоанн Златоуст однажды обратился с увещанием к родителям, которые возмущались проповедью монахов. Мол, подросшие дети, вместо того, чтобы помогать отцам в тор­говле или ремесле, собираются в храмы, слушают монахов и даже уходят в монастыри... Златоуст предлагает сравне­ние: если кто-то ночью поджег ваш дом, и проходивший мимо человек вбегает в него, стучит во все двери, будит людей и понуждает их выбежать из огня — кого вы назове­те виновником ночного беспокойства? Поджигателя или спасителя? Так вот, если бы в наших городах, в ваших городах можно было бы защитить свою душу от огня гре­хов — не было бы нужды в монастырях. Не монахи подо­жгли грехами ваши города. И если они учат ваших детей защите от греха — в чем же их вина?

Так и христиане говорят: в мире и космосе разлита смерть. Мы сами ничего не сделали для ее преодоления. Но нам дано лекарство от смерти, "лекарство бессмертия", противоядие. Вечный Бог стал человеком, чтобы привлечь нас к Себе и Собою защитить нас от последствий наших же беззаконий. Вот — Чаша с врачеством бессмертия. Вот — Чаша Жизни. Придите и вкусите... Жесток ли врач, уве­ряющий больных, что без принесенного им лекарства им не выжить? Жесток ли проповедник, говорящий, что вне Причастия человек не найдет Жизни?..

И в этой ситуации никак не очевидно, что разницей между христианством и язычеством можно пренебречь. Ведь главное различие между ними в том, что христианство го­ворит миру и человеку: "ты болен", а язычество уверяет — "ты здоров". Нет разницы? Но если у меня аппендицит, а вместо болезненной операции мне говорят: "ты прими снот­ворное или аспирин — и все пройдет"? Христианство гово­рит: пройди через боль покаяния и устремись к Богу. Язы­чество уверяет, что не надо ни того ни другого, а нужно лишь "расширить свое сознание". А если и нужно встре­чаться с кем-либо, то отнюдь не с Богом, а просто кое с кем из космических жителей...

Теперь вернемся к Чернобылю. Внешне там все спокой­но. Но человек, пьющий тамошнее молоко — пьет смерть. Он дышит лесным воздухом — он вдыхает смерть. Он соби­рает грибы — он собирает смерть... Почему нельзя зани­маться бегом в центре Москвы? — Потому что чем интен­сивнее здесь дыхание, чем больше воздуха будет человек прогонять здесь через свои легкие — тем больше грязи бу­дет осаждаться в них.

Так и в мире после грехопадения: чем больше "косми­ческих энергий" человек пропустит через себя — тем боль­ше продуктов распада будет оседать в его душе... Так все "космические откровения" и "экстрасенсорные пассы", все подключения к "энергии космоса" и к "неизведанным ре­сурсам человечества" чреваты энергиями разрушения...

После всего сказанного понятно, что для христианина визитная карточка того духа, что общается с Рерихами — "Владыка Космоса" — выглядит весьма недвусмысленно. И если человек помнит эти новозаветные свидетельства о "князе власти воздушной", и о духах, которые желают разлучить Христа и человека, он не может не обратить внимания на такое, например, заявление Николая Рериха: 'Множество населяющих межпланетные пространства подтвердят охотно мощь мысленного сотрудничества"⁴⁶⁵. Не пройдет мимо внимания человека, помнящего Писание, и еще более интересное "откровение" Е. Рерих: "Явлю сказа­ние об Отважном Духе. Давний дух решил принести лю­дям три дара. Первый — единение и очищение религий. Второй — средину величия Женского Начала. Третий — вооружение человека мощью воздуха... Дух давний, скоро дойдешь!"⁴⁶⁶

Поэтому западный "эзотерик" Рене Генон пробует растождествить оккультного "Царя мира" с евангельским "Кня­зем мира сего". Для этого он отправляется в дебри кабба­листики. Но то, что он в конце концов износит из них, оказывается все же малоутешительным. Дух (или эмана­ция Эн-Софа) по имени Метатрон называется "Царь мира". У этой "эманации" есть светлый аспект, символизируемый архангелом Михаилом, но "рядом со светоносным ликом есть лик темный, который представлен Samael, называе­мым одновременно Sar haolam (Царь мира). Здесь мы воз­вращаемся к отправной точке данных размышлений. Дей­ствительно, во втором его аспекте и только в нем, который представляет собой "гений этого мира", в низком смысле этого слова, Princeps hujus mundi, говорится в Евангелии. И эти отношения с Metatron, для которого он, как тень, оправдывает применение одного названия в двойном смыс­ле и одновременно это позволяет понять, почему апокалип­тическое число 666, "число Зверя", является также и сол­нечным числом. Это число образуется в частности именем Sorath, демона Солнца, и ему противопоставляется как та­ковой ангел Михаил... Мы не будем больше распростра­няться по поводу теорий, которые можно было бы в общем сформулировать относительно двойного смысла этих сим­волов, но скажем только, что смешение светового и тенево­го аспектов и составляет в сущности "сатанизм". И именно это смешение приводит к появлению тех, кто, несомненно, невольно и по простому неведению полагает, что открыл инфернальное значение в имени "Царь Мира"⁴⁶⁷.

Объяснение Генона может быть убедительным, лишь если принять оккультную аксиому о том, что "все едино" и что добро и зло взаиморастворены, что это лишь "функци­ональные" проявления одной и той же субстанции. Еванге­лие считает иначе: "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы" (1 Ин. 1, 5).

Кроме того, после того, как Каббала противопоставила "демона Солнца" архангелу Михаилу, а Рене Генон назвал "число Зверя" "солнечным числом", особо обращает на себя внимание рериховская фраза "Шамбалы Владыка живет и дышит в Сердце Солнца" (Иерархия, 5). Это важно, потому что миф Генона, Рерихов и Каббалы — это в принципе еди­ный миф, он использует один и тот же символический ряд. Просто Каббала не рассчитана на чтение христианами, а Генон встал в позицию постороннего исследователя, поэто­му о некоторых сторонах оккультного мифа он мог гово­рить яснее, чем Блаватская или Рерихи, обращающие свою проповедь к людям христианской культуры. Единство же Каббалы с теософией не отрицали сами Рерихи — "Уже начинается слияние Вед с Трипитакою и с Каббалой, и за­веты Учителей уносят невежество" (Агни Йога, 92).

У Блаватской были свои уловки, с помощью которых она рассчитывала оттянуть тот момент, когда христиански образованный читатель сопоставит предупреждение ап. Пав­ла о "князе власти воздушной" с рассказами теософки о ее воздушных мудрецах. Для этого Блаватская изготовила такой аргумент: "Царь Воздуха святого Павла не есть Дья­вол, но воздействия астрального света"⁴⁶⁸. Маскировка, од­нако, весьма прозрачная: ведь в других главах своей "Тай­ной доктрины" Блаватская прямо пишет, что "астральный свет" и есть Люцифер.

 

См. уже цитировавшиеся выше фразы из "Тайной Доктрины" (Т. 2, ее. 541-642 и Т. 1, с. 523).

 

Очевидно, и Елене Рерих было известно, что у христиан нет оснований доверять откровениям "Владыки Космоса". И потому она попробовала дать свое разъяснение: "Мы зна­ем лишь одного Хозяина, или Князя Мира сего, когда-то прекрасного Люцифера. Но, как сказано, Владыка Шамба­лы есть Владыка Высших Миров, потому Он не может име­новаться "Царем Земли"⁴⁶⁹.

Так она пробует пояснить, что "Владыка Шамбалы" и Люцифер — не одно и то же лицо. Люцифер — это конк­ретный "царь Земли", тогда как "Владыка Шамбалы" — более высокий Иерарх. Легко заметить, что Елена Иванов­на в силу своего незнания греческого языка не поняла,

 

 Как и еврейского — в чем она сама признается (Письма Елены Рерих 1932-1955, ее. 156 и 164).

 

что евангельский противник Христа, "Космократор" и есть "Князь мира" и что с библейской точки зрения допустимо назвать Люцифера именно владыкой космоса, а не просто земли. Но гораздо интереснее, что оправдание, предложен­ное Блаватской, ровно противоположно рериховскому. Бла­ватская так объясняет свою любовь к космократорам: "Дья­вол не есть "Бог этого периода", ибо это есть Божество всех веков и периодов с момента появления человека на Зем­ле"⁴⁷⁰. Итак, тот, кого Елена Рерих представляет в каче­стве предмета своего почитания как "Владыку Высших Миров" и "Владыку Шамбалы", для Елены Блаватской есть просто Дьявол (естественно, отнюдь не в ругательном смыс­ле), то есть все тот же Люцифер.

В "Теософском словаре" Блаватская так поясняет уже знакомое нам слово: "Космократоры — "Строители Вселен­ной", "архитекторы мира", или олицетворенные Творящие Силы"⁴⁷¹. Если для ап. Павла "космократоры" — это демо­нические узурпаторы власти над Вселенной, которая со­здана отнюдь не ими, но Творцом, то для Блаватской они-то и есть подлинные Владыки и "архитекторы мира".

То, что внушают Рерихам "Владыка Шамбалы" и "кос­мократоры", ничего не говорит человеку именно о Боге. Зато перед воображением контактеров рисуются картины многоуровневой Вселенной. Такой Вселенной, в которой много "обителей", много "планов", много разумов и духов... И только для Личного Бога, для Творца не находится мес­та. "Нет Божества вне Вселенной" ⁴⁷².

Отрицая надмирного Бога, теософы готовы конкретизи­ровать место обитания своего "господа" в "Сердце Солнца" (Иерархия, 5). "Конечно, жизнедатель-солнце насыщает всю вселенную. Так Космос посылает свои сокровища" (Беспре­дельное, 411). "Лучи нашего Светила готовят человечеству лучшую ступень. Лучи, собирающие новую расу..." (Бес­предельное, 332-336).

Надо заметить, что аналогичная точка зрения действи­тельно была известна в древности, в Египте. Ее придержи­вался Аменхотеп IV. Египетская религия, которую он по­пробовал реформировать, воспринимала Солнце лишь как символ божества. Аменхотеп же стал обоготворять астро­номическое Солнце (при этом, естественно, он утверждал себя как единственного человекобога, как единственного представителя "божественной иерархии" на земле). Егип­тяне второго тысячелетия до нашей эры смогли распознать в "реформаторе" люциферического богоборца. После смер­ти фараона-богоборца его столица была заброшена, его ре­формы были отвергнуты. Затем подобные идеи посещали Джордано Бруно (чей гелиоцентризм вдохновлялся отнюдь не научными, но чисто оккультными мотивами). И вот те­ософы вновь взошли на эту вершину философской мысли. Обвинив христианство в слишком антропоморфном пред­ставлении о Боге, они заменили евангельское "Бог есть Дух" на почитание некоего обитателя Солнца.

Наконец, для полноты характеристики того духа, что именует себя "владыкой Шамбалы" или "Владыкой Космо­са", стоит сказать, что именно он собирается прийти в ка­честве "Христа второго пришествия", то есть в качестве "Майтрейи". "Майтрейя и нынешний Владыка Шамбалы — Единая Индивидуальность", — раскрывает эту тайну Е. Ре­рих⁴⁷³. Иисус из Назарета не придет. Вместо Него придет некто другой... И уже сейчас он вербует своих адептов на земле.

9. ИГРЫ С ЛЮЦИФЕРОМ

1О. ЯЗЫЧЕСТВО И "РЕЛИГИЯ КОСМОСА

11. РЕРИХИ И ДУХИ