Оттесняя ваш старинный рационализм и скептицизм, лавиною над­вигается новая сила, и имя ей — суеверие. — Священник встал и, гневно хмурясь, продолжал, как будто обращаясь к самому себе. — Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть. Теперь стоит сказать: "О, это не так просто!" — и фантазия разыгрывается без предела, словно в страшном сне. Тут и собака что-то предвещает, и свинья приносит счастье, а кошка беду, и жук — не просто жук, а скарабей. Словом, возродился весь зверинец древнего политеизма — и пес Анубис, и зеленоглазая Баст, и тельцы васанские. Так вы катитесь назад, к обожествлению животных, обращаясь к священным слонам, кроко­дилам и змеям; и все Лишь потому, что вас пугает слово "вочеловечился»                                                                                   Г.К.Честертон ¹²³

 

В том "всеобъемлющем синтезе", который предлагает теософия, предстоит быть искалеченными не только исто­рическим религиям, но и науке. Рекламные заявления о том, что Живая Этика нашла способ соединить религию и науку, известны всем. Этот обретенный синтез подается как великое и необычайное достижение, ибо не менее охотно рериховцы заявляют о том, что "традиционная религия" вошла в неразрешимый конфликт с наукой. Но теперь вы­работаны и единый язык, и единая система миропонима­ния, которая является равно и религиозной, и философс­кой, и научной.

Людям, воспитанным в школе на мифах о "конфликте Церкви и науки", легко согласиться с антицерковными и вроде бы пронаучными выпадами теософов. "Теперь рели­гии не умеют найти общение с Наукой"¹²⁴, — читает он и думает, что так оно, пожалуй, и есть. И конечно, готов поверить, что теософы нашли способ совершенно бесконф­ликтного существования и даже слияния с наукой.

Однако уже первый шаг в оккультизм представляет со­бой определенную сложность — и именно с точки зрения науки: Блаватская предупреждает, что ее система останет­ся непонятной, "если только мы не откажемся от идеи антропоморфического божества и открыто не примем научное представление о Первичной Причине, неисповедимой и вне познавания"¹²⁵. Сложность здесь в том, что остается неяс­ным: как можно составить "научное представление" о том, что находится "вне познавания"? Наука, как мне кажется, обычно предпочитает иметь дело с познаваемыми реалия­ми...

Тем не менее "синтез науки и философии" начинается с декларации ясного тезиса: "Нет Божества вне вселенной"¹²⁶. Решительность этого утверждения Е. Рерих о предельных основаниях Бытия понуждает адресовать ей тот же вопрос, что задавал Владимир Соловьев Блаватской: "Если верить настойчивому утверждению г-жи Блаватской, что "теосо­фия" есть знание, основанное на наблюдении и опыте, то пожалуй и неуместно искать здесь разрешения высших метафизических вопросов: ибо кто же наблюдал первона­чальное происхождение индивидуального бытия, и кто де­лал опыты над окончательными результатами мирового процесса?"¹²⁷. И тем не менее теософы самым решитель­ным образом высказываются о причинах и целях мирового процесса.

Так какой же "опыт" и "наблюдения" стоят за уверени­ями пантеистов о том, что они доподлинно знают, что вне мира не существует Творца? Что за эксперимент они поста­вили, чтобы повесить на границе Вселенной табличку: "Про­верено. Бога нет!"?

Значит, не из научного, а из какого-то иного опыта, из какой-то вненаучной мотивации исходит рериховское от­торжение библейского рассказа о творении мира. Именно начальные строки Библии (как и первые строки христиан­ского "Символа веры") кажутся Елене Рерих наиболее чуж­дыми — "среди этих догм наиболее поражающая есть обо­собление Бога от Вселенной. Весь восточный Пантеизм осо­бенно ненавистен нашим церковникам"¹²⁸.

В противоположность Библии Е. Рерих достаточно четко формулирует "два основных тезиса оккультизма: 1. Не-отделимость Бога от Вселенной и 2. Единство Духо-Материи"¹²⁹. Правильно — это именно тезисы оккультизма. Но при чем же здесь наука?

Впрочем, это лишь первые шаги по оккультированию науки. Если уж Блаватской удалось загнать науку в область "вне познавания", то дальнейшему удивляться уже не приходится. "Синтез" оккультизма и науки начинает плодо­носить такими мутантами, что и Лысенко и даже "ПУКСы" Войновича выглядят просто эталонами академизма.

Вот пример астрономии "Нового Времени": "Сатурн был первородным сыном Сириуса и братом-близнецом Урана. Но ярый Уран уявился Владыкой солнечным и стал сопер­ником Сатурна. Сатурн оявился потом самым блестящим и страстно напряженным Солнцем, много обширнее Урана, в силу поглощения им многих солнц, комет и лун. Он стал самым прекрасным солнцем, но пустоцветом, из-за отсут­ствия в нем космического магнетизма, который необходим для правильного развития солнечной системы. И он был смещен Ураном. Люцифер имел в своем организме все осо­бенности состава Сатурна и яро развил мощь уплотнения тонких оболочек. Тем самым он способствовал развитию интеллекта и уявился на гордыне, стал мощным соперни­ком Урана. Но Уран обладал высшими вибрациями и при­обрел высшее знание. Солнечный Иерарх Урана вместе с Люцифером оявились на Земле — и Уран стал соперником Люцифера. Он оявился на призыве нового Солнца, ставше­го центром нашей солнечной системы — и Сатурн должен был отойти"¹³⁰.

Космическая мифология может быть привлечена для объяснения не только древних, но и текущих событий: "В упомянутое мною время магнитные токи нашей земли уявились на страшном разнобое с этим Психическим Центром из-за ядовитых лучей планеты, враждебной, проходившей тогда близко от земли. Планета эта незрима для физичес­кого зрения и представляет собою конгломерат ядовитей­ших газов, которые и отравили атмосферу Земли, резуль­татом чего явятся новые болезни"¹³¹. Эта мифология помо­гает даже строить смелые прогнозы на будущее: например, скоро "Луна воскреснет и уявит новые целительные лучи растительному миру. Растительная жизнь на воскрешен­ной Луне будет настолько яркой, настолько пышной, что в телескоп наша Луна уявится не как шар "сыра", но шар мшистый. Итак, Новая Эра ознаменуется знаком ярым, именно знаком Матери Мира"¹³². Одно только омрачает ми­фотворческий энтузиазм Е. Рерих: "Но, конечно, это сей­час не будет воспринято учеными"¹³³.

Наверное, поэтому рериховцы не включают в свои га­зетные публикации или лекционные туры такие научные открытия теософии, как нижеупоминаемые:

"Планета Сатурн находится еще в очень низком состоя­нии развития, тогда как Уран по качеству своего напряже­ния стоит много выше всех известных нам планет в сол­нечной системе"¹³⁴.

"Земля не высшая планета в нашей солнечной системе! Поименованные Высокие Духи (Будда, Христос, Матерь Мира) пришли на нашу Землю с Высшей Планеты"¹³⁵.

"На Меркурии жар Солнца и свет его в семь раз силь­нее, чем на Земле, и астрономия утверждает, что планета эта окутана весьма плотной атмосферой. И так как мы ви­дим, что жизнь становится более деятельной на Земле про­порционально свету и теплоте Солнца, то более, чем веро­ятно, что напряжение ее гораздо больше на Меркурии, чем здесь"¹³⁶.

"Земной человек еще очень груб по сравнению с обита­телями, скажем, Юпитера и Венеры"¹³⁷.

"Пчелы и муравьи были принесены Великим Учителем с Венеры в назидание человечеству. Пшеница была прине­сена Изидою с Венеры"¹³⁸. Поэтому, наверно, "муравьи и пчелы умнее животных"¹³⁹. "На Венере совсем нет насеко­мых и хищников. Там настоящее царство полетов, летают люди, летают птицы, и даже рыбы. Причем птицы пони­мают человеческую речь"¹⁴⁰.

Человечество произошло из-за того, что пришельцы с Венеры — Элохимы — начали размножаться ("среди них были духи обоих полов")¹⁴¹. Или иначе: "Человечество, за редчайшими исключениями, переселилось на нашу плане­ту с Луны"¹⁴².

Биологам будет интересно узнать мысль Е. Блаватской о том, что "животные, включая млекопитающих, все эво­люционировали позднее и частично из отбросов человечес­ких оболочек"¹⁴³. Елена Рерих уточняет: "согласно всем Древним эзотерическим учениям, человекообразный вид обе­зьян произошел от совокупления человека с самками жи­вотных"¹⁴⁴. Кстати, та животная самка, с которой совоку­пился Адам (каббалистическая "Лилит") умела "летать по Воздуху"¹⁴⁵.

Краткий конспект истории человечества согласно "Тай­ной Доктрине" выглядит так: "Первая Раса создала Вторую посредством "почкованья", Вторая дала рождение Тре­тьей — которая сама разделилась на три определенных под­разделения, состоящих из людей, различно порожденных. Первые два подразделения размножались посредством яй­цеобразного метода, по всей вероятности, неизвестного со­временной естественной истории. Ранние суб-расы Третье­го Человечества размножались посредством выделения жиз­ненного флюида, капли которого, собираясь, образовывали яйцеобразный шар, или, скажем, яйцо, служившее внеш­ним вместилищем для зарождения в нем плода и ребенка. Потомство ранних суб-рас было совершенно бесполо, но по­томство последующих суб-рас рождалось андрогинным. Именно, в Третьей Расе произошло разделение полов"¹⁴⁶. Все это происходило 300 000 000 лет назад — "вопреки всем возражениям науки"¹⁴⁷.

Это в христианстве есть застывшие, невежественные и бездоказательные догмы. Теософия, конечно, свободна от всякого догматизма. Путь к этому освобождению она на­шла кратчайший: достаточно слово "догмат" заменить сло­вом "аксиома". И тогда сразу приходит вожделенная свобода от доказательств: "Первоначальное двуполое единство чело­веческой Третьей Расы есть аксиома в Тайной Доктрине"¹⁴⁸.

Географам может пригодиться оккультная география: "В Оккультизме утверждается, что страна или остров, ко­торый увенчивает Северный Полюс, подобно шапке, явля­ется единственным, который остается на протяжении всей Манвантары нашего Круга. Все центральные материки и страны выступят со дна морского поочередно и неоднок­ратно, но эта земля никогда не изменится"¹⁴⁹. То, что мате­рики могут всплывать и погружаться — это верно. Но вот подводные лодки смогли всплывать и погружаться на Се­верном Полюсе явно лишь потому, что их капитаны не ус­пели познакомиться с "синтезом науки и философии". Кста­ти, Северный и Южный Полюса "имеют влияние и очень связаны с "белой" и "черной Магией"¹⁵⁰.

Теософы догадываются о том, что не только невежествен­ные богословы, но и ученые не приходят в восторг от зна­комства с этими "открытиями". Сколько бы ни было про­блем во взаимоотношениях христианского богословия и науки (к исходу XX века их стало явно меньше, чем каза­лось в середине XIX), они все же едины в своем стремлении избегать оккультных толкований мироздания. Поэто­му миф, который строят теософы, входит в противоречие с реальностью. Теософский миф говорит, что христианство безнадежно антинаучно. А практика показывает, что именно у теософии возникают серьезнейшие трудности во взаимо­отношениях с наукой. Как однажды призналась Блаватс­кая — "существует конфликт, который не только назрел, но уже начался между наукой и богословием, с одной сто­роны, и седою наукой-магией, с другой стороны"¹⁵¹. А по­этому — "Мы подвергаем резкой критике современную на­уку, только пытаясь защитить наши освященные веками теософские доктрины"¹⁵².

Опыт этого конфликта научил теософов — как уходить от научной критики. На вопрос "Как примирить Учение с наукой?" Е. Рерих ответствует: "нельзя отвечать невеже­ству". "Какую цель имеет наука, если она распухла от пред­рассудков? Тот, кто обеспокоен торжественностью утверж­дений, тот понимает науку как логово мещанства. Тому, кто мыслит о Новом Мире, тому нет вреда от ползающих гадов"¹⁵³.

Один из тех, к кому, очевидно, рериховцы приложат это ругательство, — философ В. Зеньковский — однажды абсолютно справедливо назвал космогонию Блаватской "со­вершенно фантастической"¹⁵⁴ (в смысле радикально анти­научной).

И вот уже назло всей современной физике, исходящей из наличия предельной скорости для любых взаимодей­ствий, вице-президент Международного центра Рерихов Л. Шапошникова уверяет, что "Мы обмениваемся энергией с Солнцем, с зодиакальными созвездиями, с созвездием Ориона"¹⁵⁵. Интересно было бы знать — что думает об "об­мене энергией с созвездием Ориона" космонавт Г. М. Греч­ко, подписывающийся как "представитель рериховского движения" под "торжественными заявлениями" против "клеветников"?

 

 "Мы, представители рериховского движения, торжественно заяв­ляем, что не дозволим злостным хулителям-клеветникам порочить то, чем жив дух нашего народа — его устремления к Свету, Красоте и гар­монии! Потому мы встаем ныне единым фронтом в защиту великого духовного наследия нашей Родины! Мы требуем остановить клеветни­ков газеты "Сегодня", отдавшей свои страницы хулителям, в этот год Памяти светлых подвижников Духа! — 27. 11. 1994. Летчик-космонавт Г. М. Гречко, Л. В. Шапошникова, О. В. Румянцева, Н. А. Тоотс..." (Дельфис, 1995, № 1 (3), с. 85).

 

Неужели и он разделяет рериховское сладострастие антирассудочного эпатажа? Неужели и он "обес­покоен торжественностью утверждений" и ничем более?

 

 Впрочем, имя космонавта Гречко мне доводилось видеть в контек­сте, далеком от космических исследований. Оно фигурирует в списке членов масонского клуба "Магистериум" (Молодая гвардия, 1993, №10, с. 82). Издание, конечно, малоавторитетное. Но в любом случае возни­кает вопрос: почему же из всех космонавтов в список масонов (пусть даже гипотетический) попал именно Гречко? Понятно, что не из-за сво­их симпатий к рерихианству — "Молодая гвардия" сама балуется нео­язычеством. Так почему же?

 

Может быть, Гречко сделает в Звездном городке доклад на тему "Эзотерическая астрономия"? Вот ее основные те­зисы: "Семь главных планет — это другое допущение для принятия чисто оккультного учения. Согласно эзотеричес­кой доктрине, каждая планета по своему составу является септенарием, подобно человеку, в отношении своих принци­пов. Эта, так сказать, видимая планета, является физичес­ким телом небесного существа, атма или дух которого — это ангел или риши, или дхиан-коган, или дева, или что-ни­будь еще, как бы мы его не назвали. Эта вера, как это увидит оккультист (см. в "Эзотерическом буддизме" о стро­ении планет), является совершенно оккультной. Это уче­ние Тайной Доктрины"¹⁵⁶. Не должен ли Центр управле­ния полетов превратиться в Центр по связям с дхиан-коганами Солнечной системы?

Можно предположить, что некоторые коллеги космонав­та позволят себе не согласиться с "эзотерической астроно­мией". Это весьма возможно — как признавала Е. Рерих, "все, приведенное мною из "Тайной Доктрины" о лунной цепи (то есть о том, что Луна представляет собой "септенарий", семь планет, существующих в одном пространстве, но на разных уровнях "духовной эволюции" — А. К.), не принимается наукой"¹⁵⁷. Что ж, для них в "Письмах Ма­хатм" припасено дивное ругательство: "академическое тря­пье"¹⁵⁸. Это, очевидно, и есть путь к "примирению религии и науки".

Не меньше поразительных открытий найдут в теософии и историк и востоковед. О книге "Разоблаченная Изида" газета "Нью-Йорк трибюн" по ее выходе писала: "Знания Е. П. Блаватской грубы и не переварены, ее невразумитель­ный пересказ брахманизма и буддизма скорее основан на предположениях, чем на информированности автора"... Скептицизм и иронию рецензентов можно объяснить. Фактологическая сторона книги оставляла желать лучшего. Индуизм и буддизм для автора — это единая религия, свя­щенная книга которой называется "Бхагаведгита" (напи­сание Блаватской), содержание же ее, судя во всему, Бла­ватская путает с Бхагавада-пураной"¹⁵⁹. По мнению Бла­ватской "Далай-Лама считается реинкарнацией Будды"¹⁶⁰, в то время как тибетцы считают его реинкарнацией боже­ства Авалокитешвары (кроме того, аксиомой буддизма во­обще является вера в то, что его основатель жил последний раз, ибо достиг окончательного освобождения, и потому ни­каких позднейших "воплощений Будды" в принципе быть не может)...

Впрочем, Елена Петровна сама охотно признавала недо­статочность своего образования, особенно в письмах к рус­ской родне, для которой, впрочем, это не было тайной. Но признания эти, как правило, были призваны подчеркнуть могущество учителей, которые передавали ей самые разно­образные знания, вплоть до высшей математики, исполь­зуя ее как "слепое орудие" своей воли¹⁶¹.

Стоит ли удивляться, что "реакция на книгу Синнета (и Блаватской) в Европе и Америке была весьма неоднород­ной. Знатоки ориенталисты вновь упрекали теософов в не­вежестве и указывали на явные погрешности, но более ши­рокий читатель принял книгу хорошо"¹⁶². Активное оттор­жение ученым сообществом "научных открытий" Блаватс­кой до некоторой степени досадовало мадам. "Когда я в прошлом году написала статью о тождестве египетских и ассирийских символов и религии с культусами Ацтеков, на меня напали все археологи и обвинили в фантазерстве"¹⁶³. И уж тем более сегодня очевидно, что "в своем отношении к восточной мудрости Е. П. Блаватская была особенно не­насытна и потому всегда неразборчива. В ее сочинениях, в том числе и в "Разоблаченной Изиде", встречается огром­ное количество неточностей, спорных вопросов и неудач­ных заимствований из второсортной "научной" литерату­ры того времени"¹⁶⁴.

Один из крупнейших русских буддологов С. Ф. Ольденбург был рад, что в Европе пробуждается интерес к религи­озно-философским идеям, и, в частности, к идеям Индии, и что теософия способствует пробуждению этого интереса. Но саму теософию он ценил невысоко: "В настоящее времяв Европе, в форме пока мало обещающей, под несомнен­ным влиянием Индии  происходит движение религиозно-философской мысли, называемое теософией; что оно даст, сказать пока трудно, даже трудно сказать, имеет ли оно будущее, но я хотел бы указать на это движение, как на попытку внести идеи религиозно-философские, главным образом индийского происхождения, в обиход западной жизни"¹⁶⁵.

И как жаловалась Елена Рерих на астрономов, так же она жалуется на востоковедов: "Я не сомневаюсь, что Хри­стос был в Индии, но ученые-востоковеды, поддержанные представлениями церкви, яро отрицают эту возможность"¹⁶⁶.

Характерно, что в серьезной современной буддологической литературе лет ссылок на труды Блаватской, равно как и Елены и Николая Рерихов¹⁶⁷. При этом если христиане обращают внимание на искажения христианства в теосо­фии, то буддологи указывают на то, что буддизм толкуется теософией также более чем вольно.

 

См. Лысенко В. Г., Терентьев А. А., Шохин В. К. Ранняя буддий­ская философия. Философия джайнизма. — М., 1994, сс. 45-46. В са­мом деле, какой же буддист узнает свою веру в таком, например, рери­ховском суждении: "Нирвана только ступень космических, нескончае­мых периодов" (Беспредельное, 28). Это уже полный антибуддизм. В буддизме нирвана — это как раз окончательное избавление от всякого становления, от всяких перемен, от любого восхождения или нисхож­дения. Это именно окончательность, а не переменка...

 

В единственной западной книге, анализирующей рус­скую теософию с не-теософских позиций, содержится та­кой вывод: "Теософия предложила страдающему человече­ству утешение в жестоком и иррациональном мире, однако ее учение осталось духовно бесплодным. Претендуя на роль "современной религии" с эзотерической терминологией, она оказалась не более чем современной сектой, философски необоснованной и предлагающей сомнительный гнозис"¹⁶⁸.

Вообще теософия может привлекать ученых лишь в том случае, если к ней относиться так же, как она сама отно­сится к культуре, истории и науке. То есть если брать из теософии лишь отдельные тезисы, оставляя без внимания все остальное и даже не заботясь о соединении этих разроз­ненных суждений в одно целое.

Похоже, что востоковеды считают ниже своего достоин­ства опускаться до критики теософской "индологии". Они просто "не замечают" открытий Блаватской и игнорируют ее труды. По крайней мере мне пока неизвестны специаль­ные критические рассмотрения ее построений учеными во­стоковедами.

 

 Впрочем, одно упоминание, которое вряд ли можно назвать комп­лиментарным, я встретил в книге О. В. Мезенцевой "Мир ведийских истин. Жизнь и учение Свами Дайянанды" (М., 1994, ее. 68-70). В 1878 г. полковник Г. С. Олкотт отправил индусскому религиозному просве­тителю и создателю движения "Ария Самадж" Дайянанде письмо, в котором весьма лестно отзывался о его книгах и учении и приглашал его к сотрудничеству с Теософским обществом. На собрании Теософско­го общества даже было принято решение о переименовании его в "Тео­софское общество "Ария самадж" в Индии". Однако непосредственное общение Дайянанды с теософами весьма разочаровало индуиста. "Ему претили "трюки" теософов, их желание организовать публичное обще­ние с потусторонними силами. Он предостерегал членов "Ария Самадж" от контактов с этими "атеистами, лжецами и эгоистами". Разочарова­ние было взаимным. Теософы объявили его сектантом... Вместе с тем в ряде работ о теософском движении приводится полуфантастический рассказ о некоем пророчестве. В 1883 г. одному из теософов было "сооб­щено" о скорой смерти двух их противников и названы их имена. Од­ним из них был Свами Дайянанда". Дайянанда действительно умер в октябре 1883 г.

История этого разрыва тем более интересна, что Ария самадж не про­сто просветительская организация, а масонская ложа, в которой Блават­ской была пожалована высшая степень: "Я получила чин Arch Auditor от главного масонского Общества в Индии" (Письмо А. Н. Аксакову от 2.10.1877; Цит. по: Соловьев Вс. С. Современная жрица Изиды. — М-, 1994, с. 304). О том, что этим обществом было именно "Ария самадж", говорит Кудрявцев (Кудрявцев К. Д. Что такое теософия, с. 39).

 

Сам я не востоковед. Но я могу проверить образован­ность и исследовательскую порядочность теософов на зна­комом мне христианском материале.

Перечислить и разобрать все фантазии Блаватской и Рерихов, присутствующие в их рассуждениях на библейс­кие и церковно-исторические темы, нет возможности. По­этому ограничусь довольно небольшой выборкой, дающей представление о методах обращения теософов с конкрет­ным историческим материалом.

Например, дух по имени Уриэль рекомендуется Блават­ской как "друг и компаньон Адама и Евы до их падения, и позднее, приятель Сифа и Еноха, как это известно всем набожным христианам"¹⁶⁹. Может быть, в каббалистичес­ких легендах и есть нечто подобное. Но они не известны "всем набожным христианам". В библейской книге Бытия, где исключительно и описываются жизни Адама, Евы, Сифа и Еноха, нет персонажа по имени "Уриэль". Ангел Уриил появляется лишь в неканонической Третьей книге Ездры (3 Ездр. 4,1). Если же учесть, что как неканоническая, эта книга не включается в протестантские издания Библии, то заявление Блаватской о том, что ангел Уриил "известен всем набожным христианам" является преувеличением. А если обратить внимание на то, что и Ездре Уриил ничего не рассказывает о своих связях с упоминаемыми Блаватс­кой древними людьми, то заявление Блаватской оказыва­ется просто подлогом, выдающим малоизвестный и совер­шенно неавторитетный для всех христиан апокриф за соб­ственно библейский текст.

Еще пример — сколь внимательно Блаватская читала Библию. Когда ей понадобилось доказать, что в Библии нагромождены сказка на сказке (в XIX веке это было мод­ным интеллектуальным развлечением), она привела такой аргумент: "Геродот путешествовал по Ассирии и Вавило­нии всего лишь через полстолетия после того, как Даниил превратил Навуходоносора в быка. И вот этот выдающийся историк ни разу не упоминает ни о пророках, ни о каких бы то ни было евреях вообще... Разве такое крупное собы­тие, как превращение царя в быка верховным Магом (Да­ниилом) могло остаться незамеченным и не попасть в рабо­ты других историков хотя бы в виде легенды?"¹⁷⁰

Но Библия нам ничего не говорит о том, что Даниил превратил царя в быка. Там приводится пророчество Дани­ила: "Вот определение Всевышнего, которое постигнет гос­подина моего, царя: тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями; травою будут кормить тебя, как вола, росою небесною ты будешь орошаем, и семь времен пройдут над тобою, доколе познаешь, что Всевышний вла­дычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет. Посему, царь, искупи грехи твои правдою и безза­кония твои милосердием к бедным; вот чем может продлить­ся мир твой... По прошествии двенадцати месяцев, расха­живая по царским чертогам в Вавилоне, царь сказал: это ли не величественный Вавилон, который построил я в дом царства силою моего могущества и в славу моего величия! Еще речь сия была в устах царя, как был с неба голос: "тебе говорят, царь Навуходоносор: царство отошло от тебя...". Тотчас и исполнилось это слово над Навуходоно­сором, и отлучен он был от людей, ел траву, как вол, и

орошалось тело его росою небесною, так что волосы у него выросли как у льва, и ногти у него — как у птицы. По окончании же дней тех  я, Навуходоносор, возвел глаза мои к небу, и разум мой возвратился ко мне; и благосло­вил я Всевышнего" (Дан. 4.21-31).

Итак, Навуходоносор не был ни быком, ни волом, лишь его поведение было вполне безумным и вел он вполне зве­риный образ жизни. Это помрачение разума, болезнь души. И причина этой болезни не в магии, наведенной на него Даниилом, а в гордыне царя, забывшего Бога. Он вожде­лел земных богатств — и стал вести себя как животное, ищущее пропитания только на земле. От Бога пришло к нему это вразумление (вразумление через временное лише­ние разума и лишение царства), и разум его проснулся, когда он с покаянием поднял глаза к небу. То, что спустя полвека Геродоту ничего не рассказали о временном поме­шательстве одного из былых царей, вряд ли так уж удиви­тельно.

И то, что странствия еврейского племени по Ближнему Востоку мало отражены в исторической памяти других на­родов, также не удивительно. У любого народа есть как бы две истории: как он сам воспринимает свой исторический путь — и как он представляется его ближним и дальним соседям. Израиль не исключение. То, что в исторической памяти израильского народа могло быть грандиозным чу­дом или катастрофой, для Империи могло казаться незна­чительным эпизодом, происшедшим с одним из варварс­ких окраинных племен. И сегодня москвич, рассказывая заезжему американцу о нравах Сталина, может ни словом не упомянуть о насильственных переселениях чеченского народа...

Когда Блаватская находит нечто удобным для себя, она не только выдумывает или перевирает библейские сообще­ния. Ее излюбленный прием — "творческий перевод" тек­стов (в том числе и библейских). Текст измочаливается так, что из него исчезают все мысли, несогласные с теософией, но зато влагаются доктрины отчетливо оккультные. На­пример, в библейской книге Иова есть поразительное испо­ведание веры древнего страдальца: "А я знаю — Искупи­тель мой жив и Он в последний день восставит из праха распадающуюся кожу мою; и я во плоти моей узрю Бога. Яузрю Его сам; мои глаза, не глаза другого увидят Его" (Иов, 19, 25-27). В "переводе" Блаватской этот текст звучит так: "Я знаю, что мой Заступник жив, и что он встанет на мою защиту позднее на земле; и хотя после кожи и само мое тело рассыплется в прах, все же даже тогда без плоти я увижу Бога"¹⁷¹. Библейская вера в телесное Воскресение ("во плоти") заменяется на обычный спиритуализм ("без плоти"). А затем и вообще оказывается, что Иов отнюдь не к Богу взывает — "Иов обращается к своему собственному бессмертному духу, который вечен и который, когда при­дет смерть, освободит его от гнилого земного тела и облечет в новую духовную оболочку"¹⁷².

Здесь уже остается только вспомнить предупреждение ап. Павла: "Дух же ясно говорит, что в последние времена отступят некоторые от веры... через лицемерие лжесловес­ников, сожженных в совести своей" (2 Тим. 4, 1-2). Ведь достаточно хотя бы раз прочитать книгу Иову, чтобы в буре всех ее вопросов расслышать хотя бы одно: для Иова Бог есть Бог, и эту тайну Божией свободы никак не растворить в пантеизме. "О, если бы я знал, где найти Его, и мог по­дойти к престолу Его! Я изложил бы перед Ним дело мое, и уста мои наполнил бы оправданиями; узнал бы слова, ка­ким Он ответит мне, и понял бы, что Он скажет мне..." (Иов 23, 8-5). Это что — похоже на речь к своему собствен­ному я?

Не останавливается Блаватская перед ложью, и когда принимается за переработку Нового Завета. "Когда в уста Иисуса вкладываются слова ("Матфей" 16, 18): "и врата ада не одолеют ее", то в подлиннике там стоит "врата смерти"¹⁷³. Выдумывает создательница теософии. Ни в одной из гречес­ких рукописей Евангелия от Матфея нет слова "phanatos", но всюду стоит — "ades".

 

 Это несложно проверить: в научно-критическом текстологическом издании Нового Завета Nestle-Aland'a к каждому евангельскому стиху дается указание вариантов, встречающихся в дошедших до нас мануск­риптах (коих известно 5269).

 

Вот характерный образец чтения Блаватской Нового За­вета: "Ибо, если правда Господня умножится через мою ложь во славу Его, — почему тогда меня тоже должны су­дить как грешника?" — наивно спрашивает апостол Па­вел, лучший и искреннейший из всех апостолов. И затем он добавляет: "Давайте творить зло, чтобы добро могло прид­ти" (Рим. 3, 7-8). И этому признанию нас просят верить как истинно боговдохновенному!.. И за этими людьми сле­довала целая армия благочестивых убийц, которые тем вре­менем улучшили систему обмана провозглашением, что даже убивать — законно, когда убийством можно утвер­дить новую религию"¹⁷⁴.

Текст, на который ссылается Блаватская, выглядит так: "Если же наша неправда открывает правду Божию, то что скажем? не будет ли Бог несправедлив, когда изъявляет гнев? — говорю по человеческому рассуждению. Никак. Ибо иначе как Богу судить мир? Ибо, если верность Божия воз­вышается моею неверностью к славе Божией, за что еще меня же судить, как грешника? И не делать ли нам зло, чтобы вышло добро, как некоторые злословят на нас и говорят, буд­то мы так учим? Праведен суд на таковых" (Рим. 3, 5-8).

Итак, во-первых, ап. Павел специально говорит, что это его рассуждение является всего лишь "человеческим", а отнюдь не боговдохновенным. Во-вторых, призыв "делать зло, чтобы вышло добро" Апостол называет злословием на христиан. Нет в тексте никакого "Давайте!" В-третьих, слово "неправда", употребляемое апостолом, не сводится к смыслу "ложь"; речь идет о "неправедном", неистинном поведении; в данном случае таковым могло показаться на­рушение ветхозаветного закона апостолом Павлом (его от­каз от обрезания). Смысл всего послания: Бог заботится о всем человечестве, а не только о евреях. И язычники при­зываются Богом. То, что Господь оставляет сейчас Изра­иль, не узнавший дня своего Посещения, и призывает языч­ников войти в число Божиих сыновей, не означает, что Бог нарушил свою верность народу Библии. Бог верен в своей любви к людям. Неверность Израиля промыслительно не­обходима, чтобы дать место в Завете и язычникам. Божия любовь шире и глубже еврейского Закона. И проповедь апостола к язычникам, хоть и является неправедностью с точки зрения еврейского Закона, но на деле обнаруживает бездну Божией любви, премудрости и правды.

Эта диалектика апостола Павла и сложна и далеко не всеми приемлется (иудеи до сих пор видят в нем отступни­ка и лжеца). Но видеть в этих размышлениях ап. Павла призыв типа "цель оправдывает средства" никак нельзя. Точнее, можно лишь в том случае, если ненависть к хрис­тианству разъела всякие остатки совести.

Вот еще пример прямого подлога Блаватской при обра­щении с библейскими текстами. Ей надо доказать, что Иисус был "Посвященным". Она считает вполне удобным для этих целей перетолковать крик Христа на кресте: "Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Мф. 27, 46). Эти слова в Евангелии переданы на древнееврейском (иврите): "Эли, Эли! лама савахфани?" Блаватская соглашается, что во всех рукописях без исключения это место читается имен­но так. И тут же говорит, что на самом деле Христос ска­зал другое: "Мой Бог, Мой Бог, как ты прославил меня!". С помощью совершенно невразумительной и необоснованной филологической ссылки, уместившейся в придаточное пред­ложение, Блаватская стремительно приходит к выводу, что читать это место следует "Эли, Эли, ламах асабксфани", что в ее переводе означает: "Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня!" Последнее провозглашается ри­туальной формулой "Посвященного", достигшего высшей степени "просветления".

 

 "...несмотря на то, что Lama означает почему или как, как отгла­гольное оно связывается с понятием ослепить, и в качестве наречия оно могло бы читаться "как ослепительно".

 

Из этого Блаватская делает вывод, что христиане зло­стно перекроили реальность и первоначальный текст Еван­гелия, создав "умышленную фальсификацию". В качестве убедительнейшего довода она приводит параллельное мес­то из 22-го Псалма (а строчку именно оттуда произнес Гос­подь на Кресте), где, по ее уверению, стоит именно "асабк-сфани"¹⁷⁵. С точки зрения фактической — это просто вы­думка теософов. Но даже не обращаясь к масоретскому тек­сту Псалмов и к рукописям, можно заметить натяжку.

Чтобы уяснить, кто же произвел сознательную фальси­фикацию, достаточно обратиться к тексту 22 (в синодаль­ном издании — 21-го) Псалма. Действительно ли контекст вошедшего в Евангелие стиха говорит о просветлении и ра­дости, или же это стихи скорби, стоящей на грани отчая­ния? Вот этот псалом, и попробуйте в него подставить вме­сто "почему оставил" — "как просветил":

"Боже мой! Боже мой! для чего Ты оставил меня? Дале­ки от спасения моего слова вопля моего. Боже мой! я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне, ночью — и нет мне успокоения. На Тебя уповали отцы наши; уповали, и Ты избавлял их. Я же червь, а не человек, поношение у людей и презрение в народе. Все, видящие меня, ругаются надо мною; говорят устами, кивая головою: "он уповал на Гос­пода, пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему". Но Ты извел меня из чрева, вложил в меня упование у грудей матери моей. Не удаляйся от меня, ибо скорбь близ­ка, а помощника нет. Я пролился как вода; все кости мои рассыпались; сердце мое сделалось, как воск. Сила моя иссохла, как черепок; язык мой прильпнул к гортани моей, и Ты свел меня к персти смертной. Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои. Можно было бы перечесть все кости мои; а они смот­рят и делают из меня зрелище; делят ризы мои между со­бою и об одежде моей бросают жребий" (Пс. 21.2-19).

Это действительно протоевангельская сцена. Можно не верить в то, что Псалмопевец предчувствовал Голгофу и пророчествовал о ней. Но нельзя отрицать, что этот текст звучал в сердцах евангелистов, когда они описывали Рас­пятие, и что совершенно естественно они увидели в Распя­тии исполнение образов древнего Псалма.

У Блаватской особо устроенные глаза. Она настаивает, что "Слова "Мой Бог, мое Солнце, ты излил свой Свет на меня!" — являлись заключительными словами, которыми заканчивалась благодарственная молитва Посвященного, сына и Избранника Солнца"¹⁷⁶.

И когда видишь, что крик боли она переделывает в "бла­годарственную молитву", понимаешь, что у Блаватской были сложности не только с "научным" отношением к ма­териалу, но что-то было не в порядке и с ее совестным чув­ством, чувством обычного человеческого сострадания.

На деле же не "научность", а именно мифологичность теософии придает ей ту беззастенчивость, с которой она приписывает тем или иным авторам идеи, которых у них не было. Росчерком пера, просто в полемическом раже мож­но выбросить все те осмысления христианских символов, которые дают сами христиане, и безапелляционно втиснуть в них нечто сколь угодно противоположное. При оккульт­ном изучении христианского искусства популяризаторы те­ософии будут рассказывать слушателям о том, что "все этиколоколенки, башенки, купола и все христианские храмы есть лишь воспроизведения стоящего Фаллоса"¹⁷⁷. А и в самом деле, если теософия постулирует, что "эзотеричес­кий" смысл всех религий должен быть идентичен, и если известно, что в языческих культах есть почитание детород­ного члена, то почему бы не быть ему и в христианстве?! Более того, оказывается, что даже крест — всего лишь фал­лический символ...

 

 "Нас заставляют верить, что крест — символ спасения. "Спасе­ния" человечества и плоти — так; потому что жизнь вечная передается от отца сыну; но спасения душевного — никоим образом. Все это пере­коверкано и грубо материализовано Церковью" (Блаватская Е. П. Письмо А. П. Ганненфельду. Публикация: Кудрявцев К. Д. Что такое теософия и Теософическое общество. — СПб., 1914, с. 91). Что здесь поразитель­но: грубо физиологическая интерпретация символа называется "духов­ной", а духовное понимание креста Церковью называется "грубой мате­риализацией"!

 

Вообще с точки зрения Блаватской, христианства про­сто не существует. Христианства нет как самостоятельного духовного и исторического фактора. То, что было в раннем христианстве доброго (с точки зрения Блаватской), — это отголоски языческих мистерий. То, что в христианстве по­явилось нового, — это все чистое невежество и омрачение древних мистерий. Даже собственного имени нет у Христа. "Тайная наука говорит, что слова Jesous Chreistos означа­ют только сын Язо, Хрестос, то есть жрец бога оракула. В действительности на ионическом наречии Язо называется Иезо, Jesous — родительный падеж, означает: сын Иезо"¹⁷⁸.

Полагаю, что историко-религиозная схема, которая не замечает Нового Завета и которая беззастенчиво ищет объяс­нения еврейских имен в греческих диалектах, сама свиде­тельствует о своей радикальной антинаучности.

Блаватская проявляет готовность к прямой и сознатель­ной фальсификации источников. Восхваляя древних гнос­тиков, она, например, пишет о некоем Василии (его звали Василид, но эту неточность можно Блаватской простить), что "24 тома "Разъяснения Евангелий" были, по распоря­жению церкви, сожжены (как об этом сообщает Евсевий — Н. Е. IV. 7)"¹⁷⁹. Так и кажется, что первый церковный исто­рик Евсевий рассказывает о первом аутодафе книг "Васи­лия". Однако единственное, что мы обретаем в указанном Блаватской источнике — указание на то, что "Василид составил 24 книги на Евангелие, выдумал себе пророков Вар-кавву, Варкофа и других, никогда не существовавших и

получивших эти варварские имена, чтобы поразить людей, способных такому поражаться; он учит вкушать идоло­жертвенное и спокойно отрекаться от веры во время гоне­ний; предписывает, следуя Пифагору, пятилетнее молча­ние приходящим ему" (Церковная история, IV, 7)¹⁸⁰. Ни о каком сожжении гностических книг Евсевий не говорит. А Блаватская просто соврала.

Как Блаватская читает источники, можно хорошо уви­деть на примере цитирования ею "Исповеди" Августина. Предлагая убедиться, что христианство несравненно кро­вожаднее языческих культов, она приводит слова Августи­на: "Дивна глубина твоих слов, о Боже мой, дивная глуби­на! Страшно заглядывать в нее; да... благоговейный ужас почитания и дрожь любви. Врагов твоих (читайте — языч­ников) поэтому ненавижу неистово; о, если бы ты убил их своим обоюдоострым мечом, чтобы они больше не могли быть врагами ему; ибо я так бы хотел, чтобы были они убиты"¹⁸¹.

Теперь приведем полный текст: "Удивительная глубина слов Твоих! Вот перед нами их поверхность — она улыбает­ся детям, но удивительна их глубина, Боже мой, удиви­тельна глубина! с трепетом вглядываешься в нее, с трепе­том почтения и дрожью любви. Ненавижу неистово врагов Писания. О, если бы погубил Ты их мечом обоюдоострым — да не будут они врагами его. Так хочу я, чтобы они погиб­ли для себя, чтобы жить Тобой!" (Исповедь. 12, 14).

Это текст в защиту Писания, насыщенный аллюзиями на Писание. "Меч обоюдоострый" — это отнюдь не меч па­лача, но Евангелие: "Ибо слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого; оно проникает до раз­деления души и духа, составов и мозгов и судит помышле­ния и намерения сердечные" (Евр. 4, 12). Смерть в жизни для себя ради возрождения в жизни во Христе —'- это тра­диционная метафора крещения и обращения ко Христу ("Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Хри­стос" '— Гал. 2, 20; "Ибо никто из нас на живет для себя, и никто не умирает для себя; а живем ли — для Господа живем; умираем ли — для Господа умираем" — Рим. 14, 7). Это молитва об обращении еретиков, а отнюдь не призыва­ние скорейшей их смерти. И речь идет именно о еретиках, а не о язычниках. Августин долго был у манихеев, долгопитался оккультными толкованиями Писания, пока нако­нец не услышал собственно церковного учения. Отсюда его крик: пусть Слово Божие образумит и выпрямит сердца тех, кто пытается искривить Писание для нужд оккульт­ной проповеди! Язычники — не враги Писания. Они его не знают, не используют и не перевирают. У них есть своя совесть и свой закон. Но полуязычники-полухристиане уродуют христианское Евангелие, чтобы наполнить его не­христианскими и даже антихристианскими доктринами. А для христианской совести надругательство над Еванге­лием есть кощунство. Отсюда — "ненависть" Августина к гностикам... Книга Августина — именно исповедь, а от­нюдь не "черная магия". Продолжи Блаватская свою цита­ту из Августина на три слова дальше — и это стало бы очевидно.

 

 Блаватская не дает ссылки на "Исповедь". Возможно, она ее не читала. Августина она цитирует по антихристианской книге некоего Дрэйпера. Это довольно странно, потому что "Исповедь" Августина — классическая и вполне доступная книга, легко находимая как в ориги­нале, так и во всевозможных переводах в любой библиотеке Европы, Америки и России. Возможно, Блаватская ссылается на Дрэйпера, а не на первоисточник, чтобы затруднить сверку цитаты. Если же это сдела­но неумышленно, то здесь все равно научная недобросовестность: столь тяжкое обвинение, которое Блаватская бросает в лицо всему христиан­ству (цитата сопровождается восклицанием Блаватской: "Удивитель­ный дух Христианства!") необходимо было бы проверить.

 

Пока я привел лишь несколько достаточно периферий­ных случаев обращения теософов к христианскому матери­алу. Если же заняться разбором всех фальсификаций и всех подлогов, передергиваний и двусмысленностей, умолчаний и купюр, которыми переполнены труды Блаватской, при­дется написать книгу, раз в пять более толстую, чем "Тай­ная доктрина". Поэтому лишь одной темы в будущем мы коснемся более подробно: методы теософского препариро­вания фактов будут показаны в главах о "переселении душ", в которое, якобы, верили первые христиане. Но и приве­денных примеров достаточно, чтобы настороженно относить­ся к любому сообщению основательницы теософского дви­жения: даже  к цитатам, даже к числам   и датам.

Теперь от Блаватской перейдем к Рерихам. И зададим все тот же вопрос: сколь хорошо теософы знают церковную историю?

Вот лишь одно церковно-историческое высказывание Е. Рерих: "Ведь не будем же мы с Вами возвращаться к истории церковных соборов, к гонению на таких великих отцов христианства, как Ориген, Климент Александрийс­кий, Иоанн Златоуст и Григорий и Афанасий Великие и пр. их невежественными коллегами"¹⁸².

А не помешало бы вернуться и изучить как следует. Ориген действительно был умучен. Но как раз теми языч­никами, чей "пантеизм" так воспевает Рерих. О причине же, по которой Ориген был лишен священнического сана, речь пойдет позже — в главе об Оригене.

Откуда взяты представления о том, что св. Климент Александрийский подвергался гонениям со стороны хрис­тиан — вообще непонятно, ибо св. Климент был священни­ком в те годы, когда христианство еще было преследуемо само (он скончался в 215 г.) В 203 г. он действительно был вынужден бежать из Александрии, — но от гонений на христиан, объявленных языческим императором Септимием Севером. Климент поступил по евангельской заповеди: если вас преследуют в одном городе — бегите в другой ("Не избегающий преследования и подвергающий себя аресту, суду или смерти делается в том преступлении виновным и нарушает любовь", так как дает повод гонителям взять на душу грех преследования христианина и его убийства — поясняет он (Строматы, IV, 10). Затем Климент жил в Кап­падокии у своего друга епископа Александра, а после его избрания на Иерусалимский престол (209 г.) преподавал в Иерусалиме. Блаженный Иероним (De vir. illustr. 38) при­водит письмо Александра (211 г.) о Клименте: "Это пись­мо, достопочтенные братья, я пересылаю вам через благо­говейного пресвитера Климента, мужа добродетельного и благонадежного, которого вы отчасти уже знаете, а еще более узнаете. Доколе провидением и Промышлением Бо­жиим он у нас жил, церковь Божию он не только укреп­лял, но и расширил". Это весьма высокая и лестная реко­мендация со стороны епископа, весьма мало похожая на "гонение со стороны невежественных коллег".

Итак, у Климента были сложные отношения с язычни­ками, но не было "проблем" с Церковью. Более того, в пра­вославной традиции есть сведения о почитании Климента как святого. Как о святом пишет о Клименте св. Александр Иерусалимский (духовный отец и епископ священника Кли­мента). Такие же презентации Климента Александрийского есть у преп. Иоанна Дамаскина, преп. Максима Испо­ведника, блаженного Феодорита. И лишь католическая тра­диция сочла необходимым дистанциироваться от Климен­та. Указом папы Бенедикта XIV в 1748 г. Климент был вычеркнут из святцев. Но при чем же здесь Православная Церковь?

Кроме того, видеть в св. Клименте единомышленника оккультистов можно лишь при полном незнакомстве с его трудами и его философией. Климент неустанно полемизи­ровал с проникновением "астрально-оккультной космоло­гии" в христианство. Его слова, сказанные им об иудейс­ком гностицизме, весьма подходят и для характеристики действий теософов (также смотрящих на Евангелие через призму иудейской эзотерики — Каббалы): "Ереси, возни­кающие в недрах варварской философии (в данном случае — иудаизма — А. К.) напрасно вместе с нами повторяют, что существует один только Бог; напрасно они и Христа про­славляют: это речи чисто человеческие, обиняки и лишние слова, коим недостает истинности. Бог, ими проповедуе­мый, есть Бог самоизмышленный. Христос, ими исповеду­емый — не тот Христос, которого возвещают пророки" (Строматы, VI, 15).

В разбираемом нами пассаже Елена Рерих упоминает Григория Великого, которого она, похоже, путает с Григо­рием Богословом. Св. Григорий Великий был Римским Па­пой и хотя бы поэтому был надежно защищен от всяких гонений со стороны своих "невежественных коллег". И жил он полвека спустя после Пятого Вселенского собора, осу­дившего оригенизм, — а потому вряд ли может быть при­влекателен для Е. Рерих.

А вот с Григорием Богословом сложнее. Он действительно был смещен с константинопольской кафедры на Втором Вселенском Соборе. Но вероучение св. Григория Собор как раз принял (то есть осудил ересь Аполлинария, с которой боролся св. Григорий и подтвердил Божественность и Ипостасность Духа). Однако Собор счел недопустимым нару­шение древнего церковного правила: епископ не может ме­нять города своего служения. Григорий был посвящен во епископы Сассим, и должен был вернуться туда из Кон­стантинополя. Абсолютно никакого оккультизма в учении св. Григория нет.

Златоуста же действительно изгнали из Константино­поля — но прежде всего по интригам императрицы, а не "иереев".

 

 "Иоанн в одной из своих проповедей избрал темой обличение сует­ности женщин. Общественное мнение истолковало слова и нападки Иоанна в том смысле, что он имел в виду императрицу Евдоксию, а враги его в придворной сфере сумели раздуть это дело и дали ему такую огласку, что Евдоксия почувствовала себя оскорбленной". — Кулаковс-кий Ю. История Византии. Т. 1. — Киев, 1918, с. 187.

 

Златоуста вряд ли могла ждать иная судьба в Константинополе. Строгий моралист — он своими обличе­ниями бичевал совесть власть имущих. Проповедник чрез­вычайно высокого идеала священнической жизни — при­ходским клиром он воспринимался как источник угрозы. В светскую жизнь столицы он вообще плохо вписывался: будучи человеком болезненным, он не мог есть ничего, кроме рисового супа, и пил только слабое разогретое вино. Отсю­да замкнутость в жизни и отсутствие на общественных обедах. Он не мог ни к себе приглашать именитых гостей на приемы, ни сам посещать дворцовые трапезы¹⁸³. Его об­раз жизни и проповеди вызывали немало возмущения в самых разных людях — в том числе, кстати, и у антиори­генистов. Но нигде мы не видим, чтобы Златоуст поддер­жал какие-либо теософские идеи, равно как и не видим нигде, чтобы кто-либо, даже из противников Златоуста, в полемическом задоре приписал св. Иоанну проповедь ка­кой-либо "реинкарнации".

Впрочем, Златоуст поддержал трех монахов, разругав­шихся со александрийским епископом Феофилом и обви­няемых в оригенизме. Однако ни из чего не видно, что Зла­тоуст изначально знал об их пристрастии к спорным уче­ниям Оригена и тем более, что он разделял их¹⁸⁴. Более того, когда Феофил сам прибыл в Константинополь для орга­низации суда над Златоустом, то прежде всего он прими­рился с ранее изгнанными им самим монахами-оригенис­тами, и на могиле старшего из них, к тому времени уже скончавшегося, произнес проповедь, в которой восхвалял его как идеал монаха¹⁸⁵.

Но если бы Златоуст действительно был близок к спе­цифическим взглядам оригенистов — не произошло бы того, что случилось после V Вселенского Собора. В 543 г. был осужден и Ориген, и некоторые особенные его доктрины, в частности, учение о всеобщем спасении. Но среди Отцов

Церкви был один, который также учил о конечном спасе­нии всех — св. Григорий Нисский. Он любил Оригена и испытал большое влияние его книг. Однако при схожести конечных выводов путь обоснования последнего тезиса был у них радикально разный. Теория перевоплощений (к ко­торой был близок Ориген) предполагает, что в ходе тысяч жизней человек постепенно сам как бы отстирывает свои грехи. Реинкарнация оказывается техническим средством, позволяющим достичь конечного освобождения и спасения. Соответственно, для Оригена представление о конечном спа­сении всех (апокатастасис) — это вывод, для обоснования которого нужна теория переселения душ. Как техничес­кий инструмент для решения предельной задачи он и раз­вивает концепцию многократного существования. Св. Гри­горий Нисский к тому же выводу приходит совершенно иным путем, без всякой кармической философии: он видит Милость Божию столь всеобъемлющей, что не мыслит ни­какого бытия вне этой Любви. Бог может простить всех — и потому полнота Евангелия в спасении всех. То, что у Оригена было вялым атавизмом языческой мысли, у св. Гри­гория было своего рода евангельским радикализмом.

Один вопрос при этом не ставил ни тот, ни другой мыс­литель: а что, если некая душа в своей свободе до конца воспротивится Христу?.. Станет ли Творец спасать ее на­сильно? Поэтому Собор отстранил идею апокатастасиса не­зависимо от ее обоснований. На имя св. Григория Нисско­го оказалась брошена тень. Он лично не был осужден Собо­ром, он и поныне почитается как один из величайших свя­тых богословов Православной Церкви. Но отвержение Цер­ковью одной из его концепций привело к изменению бого­служебного календаря. Праздник "Трех святителей", по­священный почитанию трех друзей — св. Василия Велико­го, св. Григория Нисского (родного брата св. Василия) и св. Григория Богослова (однокурсника св. Василия по Афин­скому университету) был несколько изменен. Вместо Гри­гория Нисского в эту троицу наиболее авторитетных и бе­зупречных церковных богословов был поставлен Иоанн Зла­тоуст. Это было бы совершенно невозможно, если бы тень обвинений Златоуста в оригенизме была бы действительно обоснованна. Это было бы невозможно, если хотя бы к од­ной странице златоустовых томов были хоть какие-то вероучительные возражения.

Итак, в св. Иоанне Златоусте нельзя увидеть человека, который был гоним "церковниками" за проповедь оккуль­тных взглядов.

Впрочем, у Елены Ивановны есть и запасной список пра­вославных теософов. "Постановления Соборов выносились не отдельными светлыми умами, но представителями неве­жественного большинства. Все светлые умы среди почитае­мых ныне богословов, такие, как Василий Великий, Афа­насий Великий, Иоанн Богослов, были гонимы своими же иереями за то, что не соглашались с их постановления­ми"¹⁸⁶. Насчет "невежественного большинства" возражать бессмысленно. Я могу сказать, что на каждом соборе преж­де всего создавалась богословская комиссия из наиболее образованных епископов¹⁸⁷. Но ведь для Рерих не невеже­ственны лишь те, кто полностью с ней согласен. Таковых, конечно, на церковных соборах, не было...

А вот конкретные детали заявления Е. Рерих очень ха­рактерны — именно потому, что проверяемы. Сведений о том, что Иоанна Богослова, любимого ученика Христа, пре­следовали христиане, просто не существует. Елена Рерих поместила его в свой список богословов, гонимых священ­никами, явно спутав со св. Иоанном Златоустом.

Св. Василий Великий ниоткуда не изгонялся. Но стра­дал от собратьев действительно немало. Вот только страдал он не от православных сторонников "невежественных догм" Первого Вселенского Собора, а от их противников — ари­ан. И страдал как раз потому, что отстаивал догматы Пер­вого Собора против еретиков, которые подобно Е. Рерих не видели во Христе Воплощенного и Личного Бога.

Св. Афанасия Великого ариане изгоняли несколько раз в ссылку — и тоже за верность Первому Собору, на кото­ром, кстати, именно Афанасий и был автором принятой формулировки "Единосущный и Единородный". Все трое однозначно утверждали надмирность Творца и выступили против пантеизма и гностицизма, а потому в союзники ок­культным фантазиям Рерих никак не подходят.

Впрочем, надо полагать, что Рерих и не рассчитывала всерьез на то, что ее последователи начнут изучать христи­анство по упомянутым ею авторам, а не по Блаватской или Безант. Поэтому непотревоженной остается оккультная со­весть современных рериховцев, когда в своем журнале они обругивают того, кого Елена Рерих превозносила: "Когда Афанасий выдвинул идею о тождестве Бога-Отца и Бога-Сына,.. тогда был вбит последний гвоздь в крышку гроба, в котором упокоили знание и настоящее духовное учение" ^l88. Была нужда маскировать оккультизм под святоотеческое богословие — Рерихи это делали. После Архиерейского Со­бора настала пора более внятных речей — и те христиане древности, чьи имена "Махатмы" выдвигали в качестве сво­их наставников, все-таки оказались врагами. И как Аблеев вытер ноги о св. Афанасия — так будет сделано со всеми остальными церковными подвижниками. Ведь ни один из них — от ап. Павла до о. Иоанна Кронштадтского — не был оккультистом...

В каждом из своих святых и в своем соборном целом Церковь, по просвещенному мнению Елены Рерих, не при­няла "радикальное и даже прямо революционное ядро мо­ральной части учения Христова"¹⁸⁹.

Но нельзя ли конкретнее: какие нравственные нормы были выброшены из Евангелия, какие исчезли из церков­ных проповедей и когда? В проповедях мучеников? Злато­уста? Максима Исповедника? Патриарха Тихона? Какие нравственные высоты она нашла в апокрифах и у гности­ков? Неужто у гностиков была более строгая мораль, чем у христиан первых веков или у монахов веков последующих?

 

 Если эта тема кого-то заинтересует, я мог бы посоветовать обра­титься к исследованию М. К. Трофимовой "Историко-философские воп­росы гностицизма" (М., 1979). В нем автор, в частности, показывает, что апокрифическая "Книга Фомы" не была принята Церковью как раз из-за своего имморализма: в "логиях", собранных "Фомой", очень мно­го говорилось о познании Бога и о любви к Нему — но не было ни слова о любви к ближнему...

 

 Даже Плотин не удерживается, чтобы не обвинить гности­ков в низком уровне морали и подверженности страстям¹⁹⁰.

Елена Блаватская безапелляционно пишет: "Различия между религиозными догмами были придуманы не святы­ми, но преисполненными грехами смертными"¹⁹¹. Но ка­кую "средневековую догму" может привести Елена Блават­ская или ее нынешние последователи, у истоков которой не стояли бы Святые, которая не была бы оплачена кровью и слезами утверждавших ее подвижников? Мученической кро­вью поборников православия окрашены утверждение реше­ний первого Вселенского Собора и предыстории второго, чет­вертого, шестого, седьмого Вселенских Соборов, то есть тех, что выработали Символ Веры и основные формулы право­славного вероучения.

Теософы часто пишут о том, что церковное христиан­ство и его вероучение порождено "корыстью" духовенства ("Мы именно почитатели Учения Христа, но не поздней­шего христианства, ибо одно от духа, другое от человечес­кого корыстия"¹⁹²).

А вот уже другой интересный вопрос: что это за корысть породила православие (то, что Рерих называет "христианс­кие догмы")? Вот, например, св. Афанасий Александрийс­кий, из 47 лет епископства 20 лет проведший в шести ссыл­ках за проповедь главной христианской "догмы" — Трех-личностного Бога — корыстен?! Корыстен Василий Вели­кий, чье тело после чрезмерных аскетических подвигов в молодости затем тихо и быстро угасало, но чей дух и ум отстаивали Троицу? Корыстен Григорий Богослов, ради цер­ковного мира отказавшийся от константинопольского пре­стола и даже в родном городе попросивший избрать друго­го епископа вместо него?!

Но именно эти люди и явились творцами православного догматического богословия...

А если от дней древних перенестись в дни нынешние, то позволю я и о себе спросить: какая корысть, например, движет мною в этой полемике с идеологией синкретизма? Неужели чисто по-человечески мне не легче было бы ска­зать: все пути равны? Но то, что я знаю и внутренне пере­жил в христианстве, не позволяет мне делать столь безот­ветственные заявления... А с точки зрения моего обществен­ного статуса или богатства — заявление о моем признании теософии принесло бы мне кучу денег и популярность. Я же ведь понимаю, чего ждет от меня аудитория, каким словам она будет аплодировать, а за какие будет ругать. Неужели я не понимаю, что через день после того, как я скажу: "все религии равно хороши", — мне позвонят из Ос­танкино и вежливо поинтересуются: "Отец Андрей, а не хо­тели бы Вы возглавить регулярную передачу "Третий глаз — восьмое чувство?"?

Как это связать с мнением Рерих, что на вопрос о том, почему церковники отрицают закон кармы, "ответ один! всюду и везде действует одно корыстолюбивое побуждение, дабы не утерять свою власть и приумножить свое благопо­лучие"¹⁹³? И как совместить подчеркнутое "бескорыстие"семьи Рерихов с недавним скандалом, разразившимся, когда обнаружилось, что Мэри Джойс Пунача, долгие годы рабо­тавшая секретарем младшей четы Рерих, была обвинена в краже "небольшого чемодана, где они хранили свою кол­лекцию бриллиантов, жемчуга и других драгоценных кам­ней"?¹⁹⁴ Похоже, что пропаганда оккультизма оказалась для Рерихов небездоходной...

Когда Рерихи покупали поместье в Индии и нанимали слуг, в советской России священник Сергий Мансуров не­задолго до ареста так писал в своих прекрасных "Очерках по истории Церкви" о гностицизме: "Значительная часть "образованных" и "разумных", примкнувших к христиан­ству во II веке, не ставила себе целью строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вку­су и соображению "углублять", "объяснять" христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви создавались религиозно-философские кружки, где фантастическое тол­кование или просто подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духовных сил; исступление — место пророческого вдохновения... Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церк­ви... Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только первоначало, Наставник, Учитель, Философ, но и Творец, и Спаситель... Им всем чуждо биб­лейское, подлинно чудесное перевоспитание духа и мысли, личное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язы­чество не знало. Искупление превращалось в философскую систему... Новое учение, вдобавок ко многим прежним, со­общало лишь несколько новых мыслей в старых по суще­ству душах"¹⁹⁵. Какую же корысть он отстоял, выступая против гностицизма в 20-годы нашего века? Его "власть и благополучие" умножились от этого в Советском Союзе?

Обвинение священников в корысти и подлогах — это и есть обретенный теософами ключ к постижению христиан­ства и его истории. И здесь они оказались единомысленны с тоже "научным" атеизмом, который в те же годы, что и Ре­рихи, также уверял, что попы от жадности Бога выдумали.

 

 "По словам ответственного секретаря комиссии при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий Владимира Наумова, за годы советской власти на территории бывшего СССР подверглись репрес­сиям примерно полмиллиона служителей церкви. При этом, по его дан­ным, более 200 тысяч из них были физически уничтожены" (Готовится указ о реабилитации служителей церкви. .// Сегодня. 30 января 1996).

 

И даже то, что Рерихи пишут о демонстративно почита­емом ими преп. Сергии Радонежском, при ближайшем рас­смотрении все равно оказывается ложью.

Например, преподобный Сергий построил первый в Рос­сии храм в честь Святой Троицы, то есть храм, возвещаю­щий самый таинственный, сложный и специфически хри­стианский догмат. Это нисколько не мешает Елене Рерих писать: "Преп. Сергий не был богословом и догматиком, он жил заветами Христа, но не церковными утверждениями"¹⁹⁶.

Преп. Сергий испрашивал утверждения устава своего мо­настыря у канонического возглавителя Русской Церкви — Константинопольского патриарха. Он поддержал Констан­тинополь в его конфликте с Москвой, когда князь Дмит­рий Донской захотел ввести незаконную автокефалию. В свою очередь, за непослушание Москве, он не усомнился наложить церковное отлучение на Ростов. И несмотря на это Елена Рерих пишет: "Его отказ от митрополичьего по­ста не происходил ли тоже от того, что Дух Его знал все расхождение церкви с Истиной?"¹⁹⁷.

Преп. Сергий основывал монастыри, причем именно вне городов, в пустынях, в лесах. Рерихи же, числя себя в его учениках, пишут: "Мы решительно против монастырей как антитезы жизни" (Озарение, 2, 4, 3).

Исследование источников, серьезную научную работу с Евангелием и церковной историей теософам подменяют ви­дения. Не из изучения русской церковной жизни XIV века черпают Рерихи свое представление о подвиге преп. Сер­гия и о его воззрениях. "Сны и видения" — вот источник "синтеза науки и религии". "Выхожу на пустырь, позади которого подымается гора-холм с извилистыми тропинка­ми, ведущими на вершину. По этим тропинкам подымают­ся престранные животные и телята, у каждого из которых, помимо четырех ног, еще пятая торчит вверх из середины спины. Заинтересованная таким явлением я иду по этим тропинкам и дохожу до вершины, где стоит в облачении св. Сергий Радонежский. Он берет меня за руки, сажает рядом с собой на скамейку и говорит с укором: "Наконец-то, Елена, зову, зову!"¹⁹⁸. Это видение заменяет Рерихам все реальные исторические исследования о Преподобном и позволяет вопреки всему числить преп. Сергия в лагере ок­культистов.

Аналогичные же видения "Христа" помогают Елене Ре­рих составлять свое Евангелие. Очевидно, в одном из таких "снов и видений" они получили совет "Христа" сжечь мощи святых: "Пора сжечь мощи, следуя завету Христа" (Озарение, 2, 4, 3). Мощей преп. Сергия это, очевидно, тоже должно касаться. Хорошо же почитание Рерихами Препо­добного, если в случае прихода теософов к власти первое, что они сделают — это закроют его монастырь и сожгут его мощи!

Может быть, именно к подобным (конечно, совершенно не-религиозным и сугубо научным) видениям восходит убеждение Елены Блаватской: "Петр ничего не знал об ис­куплении".

 

 Блаватская Е. П. Разоблаченная Изида. Т. 2. — М., 1994, с. 646. Это открытие Блаватской цитирует и Е. Рерих (Письма Елены Рерих 1929-1938. Т. 1, с. 443).

 

Дело в том, что из исследования текстов к такому выводу прийти просто невозможно. Хотя бы пото­му, что в первой же главе Первого послания ап. Петра го­ворится: "не тленным серебром или золотом искуплены вы от суетной жизни, но драгоценною Кровию Христа" (1 Пет . 1, 18-19). Блаватская смогла доказать, что это Послание подложно, что оно не принадлежит Петру? Я не знаю, ка­кие аргументы привела бы Блаватская, но, предположим даже, что это так. Но как быть в этом случае с Евангелием от Марка, которое, по единодушному мнению древнейших историографов, является записью именно петровых расска­зов о Христе и при этом ясно исповедует спасительность Жертвы Христа?

См. напр., Евсевий. Церковная история. 6, 14 — со ссылкой на Климента Александрийского. Во II веке св. Иустин Философ цитирует Евангелие от Марка, именуя его "Воспоминаниями Петра" (Разговор с Трифоном Иудеем. 106).

 

И как быть с записями проповедей ап. Петра в новозаветной книге "Деяний апостолов"? Не про­анализировав эти свидетельства, вряд ли можно с такой категоричностью утверждать, что ап. Петр "ничего не знал об искуплении".

Теософы приписали себе право как угодно толковать, урезать и дополнять евангельские и апостольские тексты. Право на любую степень подобного волюнтаризма обосно­вано у них весьма мощной цепочкой из четырех мифов:

1. Христос в первые 30 лет Своей жизни путешествовал в Индию и там был посвящен в эзотерические тайны.

2. Проводником Иисуса в Индию был некий махатма Россул Мория. Мория водил Христа в Шамбалу, "Мория и Христос посетили священные места подвигов предыдущего Великого Учителя — Будды Шакьямуни"¹⁹⁹.

3. Затем Мория воплотился в преподобном Сергии Радо­нежском²⁰⁰.

4.  "Новое космическое Учение Агни Йога дано Великим Учителем, в одном из своих прежних Воплощений бывшим нашим Преподобным Сергием Радонежским"²⁰¹.

Эту фразу можно понять так, что Сергий Радонежский перевоплотился в ком-то из Рерихов. Слухи о том, что Ни­колай Рерих выдавал себя за перевоплощение преп. Сер­гия, ходили достаточно упорно (настолько, что Е. Рерих считала полезным иногда их опровергать)²⁰². Но эту фразу из рекламы "Знамени мира" можно понять и так, что Агни Йога совсем не является творчеством Рерихов, а дана им тем же Махатмой Морией. "Великое счастье для Елены Ивановны было осознавать, что ее Учитель — Владыка Шамбалы — наш Преподобный Сергий Радонежский!"²⁰³ Кстати, к роли Владыки Шамбалы (в земном его отраже­нии — Далай-ламы) иногда примеривался сам Николай Константинович...

 

 Есть портрет Н. К. Рериха, на котором С. Н. Рерих изобразил сво­его отца в облачении Далай-ламы. Есть фотография, на которой Н. Ре­рих одет в соответствующие одежды (Публ.: Сегодня. 17.12.1994)... В апреле 1924 г. монахи монастыря Мору признают в Н. Рерихе перевоп­лощение Далай-ламы Пятого.

 

В таком случае, во-первых, никак нельзя говорить о ка­ком бы то ни было "философском наследии Рерихов". Во-вторых, итог все равно остается разительным: или сам Ни­колай Рерих был учителем Иисуса Христа, или же, по мне­нию Рерихов, их тексты исходят от того, кто учил Христа.

Тот, кто некогда обучал Иисуса азам эзотерики, две ты­сячи лет спустя естественно заявил о своем полном праве рисовать Его портрет по памяти и с натуры, а также разъяс­нять, во что верил, а во что не верил Христос. Ему, и толь­ко ему принадлежит право поправлять ошибки и Христа, и Его учеников...

Такая система абсолютно недоступна для критики. Про­сто потому, что это беспримесный, чистый миф, находя­щийся не на границе науки, а просто далеко за ее предела­ми. Точно также обосновывает свое право вкривь и вкось толковать Евангелие бывший красноярский милиционер, а ныне "Мессия" Сергей Тороп (в мессианстве — Виссари­он). Любому оппоненту он говорит: "Вы признаете, что Вы грешный человек? И вы понимаете, что грешник не может уразуметь Евангелия? А я безгрешен. Я один только могу понять его истинный смысл. Эту книгу когда-то дал я, и только я имею право ее толковать". Любая дальнейшая дис­куссия невозможна.

 

 При личной встрече мне, впрочем, удалось поколебать убежден­ность Торопа в его непогрешимости. Во-первых, выяснилось полное не­знание им древних языков (Мессия-Логос, перевоплотившийся Иисус вроде должен был бы знать иврит и греческий). А неполнота знания есть уже ущербность бытия и потому есть уже некоторая греховность. Еще до этого удалось выудить у него признание в том, что он не знает восточных религий. Но он заявил, что эти религии — это заблуждения, а Мессии не положено знать грех и ложь. Языки же Библии никак не отнести к человеческим заблуждениям и грехам... Во-вторых, обнару­жилось явное нарушение им первой же библейской заповеди. Бог Вет­хого Завета для Торопа — это "злой бог", это не тот Отец, к которому молится Иисус. Таким образом, ветхозаветная заповедь "да не будет у тебя других богов, кроме Меня" на деле явно нарушается Торопом, что нисколько не мешает ему призывать жить по этим самым 10 заповедям...

 

Впрочем, весть о том, что Николай Рерих был учителем Иисуса Христа, является достаточно эзотеричной. Вряд ли даже многие рериховцы оповещены об этом. Этот миф пря­чут под покровы наукообразности: мол, кто-то где-то видел какую-то рукопись, в которой говорится, что Иисус был в Индии (и об этом оккультном мифе мы поговорим в специ­альной главе).

Из того же, что я привел в этой главе, видно, что уро­вень церковно-исторической эрудиции теософов оставляет желать много лучшего. А их образ герменевтики, обраще­ния с текстами вообще находится за пределами любой на­уки. В декларированном "синтезе науки, философии, куль­туры и религии" наука при ближайшем рассмотрении не просматривается.

Представления рериховцев и о религии, и о философии, и о науке явно не могут быть общепринятыми и традици­онными. Чтобы учение Рерихов могло считаться нерелиги­озным и при этом научным и философским, все три компо­нента предполагаемого "синтеза" должны определяться очень уж изощренно.

Особенно я настаиваю на том, чтобы рериховцы поясни­ли: все ли положения их системы научны? То, что научные суждения там есть, я признаю (например, свидетельство о том, что Гималаи — высокие горы). Немало штампов науч­но-популярной литературы того времени встречается в их текстах. Меня интересует другое: то, что является собственно авторским в рериховских трактатах и в книгах Блаватс­кой, — это все получено научным путем или каким-то дру­гим? Если научным, то каков метод получения этих новых знаний и метод их проверки? Какие процедуры верифика­ции (или фальсификации) своих выводов предлагают рери­ховцы? Один из признаков научной теории, как полагает современная методология науки, состоит в возможности фальсифицировать заявляемое утверждение. Например, если ученый А. заявляет, что он может объяснить такой-то феномен, он должен сам предусмотреть не только способы, с помощью которых он надеется доказать свое утвержде­ние, но он также должен признать, при каких именно ус­ловиях, при каких именно контраргументах он снимет свою гипотезу. Наука пользуется только теми теориями, кото­рые можно проверить (а, значит, опровергнуть). Если по­являются слишком резкие противопоказания — ученый дол­жен отставить свою гипотезу. Из разряда знания она пере­ходит в область веры.

Христианство, несомненно, есть вера. Это не научный образ познания мира, но действительно религиозный. Од­нако ряд областей богословия является вполне научным. Например, методы сбора материала и его интерпретации, способы доказательства и опровержения, которыми пользу­ется историк церкви или специалист по патристике, являют­ся вполне идентичными с методами работы светских ученых.

Христианский тезис о воскресении мертвых есть тезис веры. Христианское суждение о том, что древняя церковь не знала идеи переселения душ, есть тезис науки. Если я выскажу тезис "я верю в воскресение мертвых" — это бу­дет исповедание веры, это будет вненаучной формулой. Но тезис "христиане верят в воскресение мертвых" есть науч­ный тезис. Это некоторое историко-культурное утвержде­ние, фиксирующее определенный факт в духовной исто­рии человечества. И в качестве такового этот тезис может быть проверен: подтвержден или опровергнут. Он может быть доказан (верифицирован) конкретными свидетельства­ми. Фальсифицирован (то есть опровергнут) он сможет быть только в том случае, если будут найдены такие тексты, которые несомненно принадлежат к кругу древнецерков­ных учителей церкви, и в которых последние настаивают на переселении душ, понимая его как собственно церков­ную традицию.

Точно также личная вера теософов в реинкарнацию есть особенность их личного выбора, их убеждения, и суду на­уки вряд ли подлежит. Но утверждение теософов о том, что ранняя христианская традиция исповедовала принцип переселения душ, есть утверждение, касающееся объектив­ной исторической реальности, которое может быть прове­рено с помощью обычных научных процедур, принятых в истории.

Теософы как именно научный тезис заявляют утверж­дение, что ранние христиане верили в переселение душ. Спрашивается: какое число древнехристианских свиде­тельств против идеи реинкарнации покажется им доста­точным, чтобы отказаться от этой своей гипотезы? Десят­ки таких текстов будут приведены в соответствующей гла­ве.

 

 Конкретные факты, характеризующие представления ранних хри­стиан о посмертной участи человека, см. в первой части второго тома настоящей книги.

 

 Теософы не могут в свою поддержку привести ни одно­го. Тем самым именно они, а не христианские богословы, оказываются в ситуации "верую, ибо абсурдно". Вопреки фактам рериховцы верят, что среди тех текстов, которые не сохранились, могли быть такие, которые содержали док­трину переселения душ. Вера есть вера. Но при чем же здесь наука?

Науки у теософов нет. А есть пропаганда. Если ложь повторять достаточно уверенно и достаточно часто — она может оказать влияние. Вот и пишет один рериховец за другим: "мы наука, не религия мы". Писать-то пишет, вот только аргументов не приводит, равно как и определений — что же все-таки понимается у рериховцев под словами ре­лигия и наука.

 

"Обличая Рерихов, диакон Андрей Кураев в своих публикациях именует их взгляды исключительно как религиозные и сектантские, да к тому же еще и сетует, что рериховские организации не зарегистриро­вались как религиозные. Ой, лукавит диакон! Зачем же научно-фило­софскую систему зачесывать на сектантский пробор? То духовное Уче­ние о космической эволюции человечества, которое Рерихи принесли, есть Учение нового типа, созидающее настоящую высоконравственную науку. Какое же отношение ко всему этому имеет религия? Нужно об­ладать редким невежеством, чтобы поставить знак равенства между религией и наукой" (Аблеев С. Неведомое учение Христа, или Некоторые мысли о церковном христианстве. // Мир огненный. 1995, №2 (7), с. 70).

 

На деле же наука и научная совесть находятся среди жертв, закланных теософами во имя торжества языческой мифологии. Теософы создают паноптикум суеверий и рес­таврируют зверинец языческих божеств потому, что их стес­няет евангельское возвещение искупления людей через воп­лощение и Крест Бога. Христофобия, а не наука и не фило­софия, движет их чувствами и мыслями. Они действитель­но боятся слова "вочеловечился".

2. СЕКТА ИЛИ "СИНТЕЗ ВСЕХ РЕЛИГИЙ"?

3. "ЖИВАЛ ЭТИКА " И НАУКА

4. НЕЛЕГАЛЫ