В первые годы никоновских нововведений почти вся тяжесть борьбы за старую русскую церковную традицию легла на плечи Неронова. Аввакум был далеко в Сибири, епископ Павел Коломенский, Логгин и Даниил Костромской погибли, Вонифатьев избегал конфликта с патриархом, хотя и не со­чувствовал его мероприятиям. Другие боголюбцы притихли, не имея ни влияния, ни силы духа, ни умения для борьбы с всесильным главой церкви. Немало их томилось по тюрьмам или погибло не будучи даже замеченными в своем стоянии за веру московским обществом. Из иерархии, помимо Павла, еще четыре видных представителя епископата: Макарий Новгородский, Маркел Вологодский, Симеон Тобольский и Александр Вятский тоже были определенно настроены про­тив правки книг, но никто из них не хотел рисковать, откры­то сопротивляясь патриарху, царю и послушному собору. К тому же в это время было далеко не ясно, как далеко соби­рается Никон зайти в своей переделке русского устава на новогреческий лад и в 1652—1656 годах многие из них могли надеяться, что в конце концов все как-то образумится и обойдется. Ссылка боголюбцев под предлогом нарушения ими обычной церковной дисциплины, а не за защиту старой веры, пока что лишала их даже ореола мученичества за об­щее церковное дело. Поэтому многие еще совсем не понима­ли подлинную причину столкновения патриарха с боголюб­цами и не предвидели, что получится из нетерпеливых дей­ствий энергичного и темпераментного царева друга.

В самой Москве очаги сопротивления существовали все время, но пока что там не было авторитетного вождя оппо­зиции, а вблизи патриарха и его полицейского аппарата не­довольство могло прорываться только спорадически. Первой значительной вспышкой, показавшей смущение умов народ­ных масс из-за трудно понимаемых большинством народа действий патриарха, были большие беспорядки во время мо­ровой язвы в Москве. Сам царь в это время был в Белорус­сии, воюя с поляками, патриарх с царской семьей выехали из Москвы, большая часть высших чинов правительства, спасаясь от страшной заразы, разъехалась из столицы, оставив город без присмотра и управления. Ужасная болезнь и быстро растущее число жертв привели к распространению самых нелепых слухов и демонстрациям населения, жаждав­шего и не получавшего помощи и руководства. Бунт начался 25 августа 1654 года и большие толпы народа, собравшиеся на улицах и площадях Москвы, стали протестовать против уничтожения Никоном икон, хотя эти образа и были писаны по новому, западному образцу.

Началось с криков, что «патриарх ненадежен в вере и дей­ствует не лучше еретиков и иконоборцев». Потом начались крики и речи против правки книг, которая в это время была предметом всех толков. Толпа особенно возмущалась патри­архом за то, что он допустил к правке многократного рене­гата Арсения Грека: «тот-де чернец, — кричали москвичи, — многие книги перепортил, и ведут-де нас Арсений и патри­арх к конечной гибели».¹¹⁰ Слободские люди и чернь «про святейшего патриарха московского и всея Руси говорили многие недостойные речи и тем его великого государя бес­честили». Но эта неожиданная вспышка так же легко про­шла, как и началась. Население знало, что патриарх и пра­вительство шуток не любят и что в случае надобности вой­ска легко смогут прекратить распространение беспорядков.

Среди высшего московского общества тоже было немало сторонников старого устава, но пример царя и собора удер­живал недовольных, и пока что только отдельные предста­вители знати, как например известная семья Плещеевых, поддерживали сосланного старика Неронова. Большинство московского боярства и дворянства смотрело на боголюбцев по крайней мере с такою же опаской, как и на патриарха, так как мысль создания теократического государства, в ко­тором духовенство, а не они играло бы ведущую роль, вовсе не улыбалась представителям правящего класса.

Враги патриарха не могли простить ему, что он простой крестьянин, даже не чисто русский, а «вальдемановский мордвин», стал управителем государства и что уже в тече­ние нескольких лет царь смотрел никоновскими глазами на дела русской церкви и русского государства. «Православныйцарь за многая неправды польского короля и панов Рады и всей Речи-Посполитой с помощью Божей и своим государевым счастьем, отмщение чинит и храбрством своим, добро­хотством же и многою службою и кровавыми ранами и по­том христолюбивого воинства, православныя церкви от пре­лестного папежского насилия боронит, а на Москве сидит мордвин и всем царством мутит, держа руку государевым злодеям и последуя богоотметному римскому костелу», — говорили и писали в Москве.

В сопротивлении Неронова мероприятиям патриарха не­сомненно значительную роль играли и личные, а не только идеологические мотивы. Старый вождь боголюбцев вряд ли мог примириться с тем, что новый выскочка патриарх, опи­равшийся только на фавор царя, смог удалить от влияния в церкви ветеранов протопопов, которые уже больше двадца­ти лет боролись за русское церковное возрождение, и даже сослать его самого, смело писавшего патриарху уже в 1630-х годах, куда-то в глушь севера. Но у старика, конечно, было и ясное предчувствие, что из «реформ» патриарха толку не будет, но зато разовьется смута церковная. Было ему и горь­ко, что сравнительно успешное начатое им дело срывается необдуманными шагами. В течение первых двух лет своей ссылки в Спасо-Каменовском монастыре Вологодского края, он не переставал писать своему старому другу Вонифатьеву, царю и царице, умоляя беречь церковь и ее «остеригати от приходящих волков, хотящих доброту ее и красоту растлити и погубити». Никоновские новшества он рассматривал, как предзнаменование скорого появления антихриста, который стремится разрушить православную Русь, последний оплот православного христианства. Скоро придет антихрист, пи­шет он, «искушение бо прииде, потрясающее церковь, и ве­лико несогласие». Неронов настаивает на созыве собора, в котором были бы представлены не только епископы, но и священники и прихожане, знающие священное писание и от­личающиеся добрыми нравами, так как только такой широко составленный собор мог бы посчитаться за подлинный голос церкви. Этот собор должен был бы в первую очередь восстановить старый устав, освященный веками русской и византийской практики. Суровость и жестокость Никона в отношении духовенства, по мнению Неронова, не имели ни­чего общего с заветами Христа и с духом православия, хра­нить которое был призван патриарх, и только могли оконча­тельно погубит русское православие. Бывший в это время, в начале 1654 года, целиком под оба­янием патриарха царь запретил Неронову писать ему пись­ма. Неронов это и сделал, но зато он продолжал свою кор­респонденцию с царицей и Вонифатьевым, стараясь через них повлиять на царя и остановить дело патриарха, которое он считал столь пагубным. Но в это время ни царица, ни Вонифатьев не имели уже никакого значительного влияния на Алексея Михайловича, занятого польским походом и беско­нечной украинской анархией. Сама царица к тому же попала под влияние Анны Ртищевой, заведовавшей двором царицы и бывшей страстной и упорной поклонницей патриарха, хотя до ссылки старика протопопа она была очень предана ему, как своему духовнику.

Даже в трудных условиях ссылки Неронов не забывал своего долга проповедника и борца за литургическое обнов­ление и церковно-общественную нравственность. Он старал­ся поднять нравственный уровень монахов, настаивал на точном соблюдении монастырских правил и благочиния, де­лал все возможное, чтобы поднять в монастыре дисциплину и благочестие. В результате своих миссионерских усилий он совсем разошелся с настоятелем монастыря и по просьбе по­следнего был переведен дальше на север, в совсем заброшен­ный Кандалакшский монастырь на Белом море. По дороге он остановился в Вологде и, конечно, использовал свое пре­бывание в этом важном северном центре своего родного края, чтобы начать открытую кампанию против патриарха.

Выступление старика протопопа в вологодском соборе и письмо в форме манифеста, отправленное в тот же день, 18июля 1654 года, его друзьям в Москву, были как бы откры­тым объявлением войны Никону и его новшествам и призы­вом к духовной мобилизации сил против козней антихри­ста. «Облецытися во вся оружия Божеска, яко же возмож­но вам стати противу козней диавольским ... блюдитеся злых деятелей», — писал он, явно указывая на патриарха и его помощников по «исправлению» книг.

Начав открытую борьбу с патриархом, Неронов решил долго не задерживаться в Кандалакшском монастыре и, ме­нее чем через год по прибытию туда, 10 августа 1655 года, бежал в Соловки. Его пребывание в знаменитом монастыре на острове среди Белого моря было очень кратковременно, но чревато последствиями. Архимандрит Илия принял его с распростертыми объятиями и во время своих недолгих, но, видимо, плодотворных разговоров с монахами старый бого­любец достиг того, что Соловецкий монастырь стал в сле­дующие годы одним из главных и наиболее упорных опло­тов борьбы за старую веру.¹¹⁸ Уйдя из Соловков, Неронов от­правился в Москву и, в течение года скрываясь в столице и ее окрестностях, активизировал сопротивление патриарху. В столице его укрывал его старый друг и соратник, Стефан Вонифатьев, все еще бывший номинально царским духовни­ком. Вонифатьев очень старался наладить примирение Неро­нова с Никоном и прекратить распрю внутри церкви. Царь, неоднократно приезжавший с театра военных действий на западе в Москву, знал, где скрывается этот упорный борец за старый обряд, но не выдал его патриарху. В первый день Рождества 1655 года протопоп Иван Неронов принял в Даниловом монастыре монашество и стал старцем Григорием. Отлучение его от церкви, последовавшее, как указывалось выше, 18 мая 1656 года, и проклятие Никоном и восточными патриархами русского двуперстия были ответом Никона на переход Неронова к активному сопротивлению действиям патриарха. Но звезда неосторожного Никона начала уже за­катываться и кроме анафемы у него уже не было более опасного оружия. Но этими ненужными проклятиями он еще больше усугубил ров между самим собой и своими противни­ками, и создал канонически очень опасное положение, за­труднявшее всякое примирение.

Анафема двухперстному крестному знамению, провозгла­шенная в феврале и апреле 1656 года Никоном, патриархом Макарием александрийским и патриархом Гавриилом серб­ским, видимо, была той последней каплей, которая перепол­нила чашу терпения оставшихся верными старому уставу русских людей, и вызвала уже целую бурю протестов и пря­мых обвинений Никона в ереси и работе на пользу антихри­ста. Срок, указанный Кирилловой Книгой, как срок отпаде­ния, зловещий год 1666 приближался. Слухи о том, что Никон является оружием ожидаемого антихриста, распространя­лись шире и шире. В Ростове группа мещан сторонников Не­ронова, которым, видимо, тайно симпатизировали и местные священники, начала распространять пропаганду против пат­риарха и его затей. Они говорили, что собор в руках ерети­ков, что митрополит Ростовский и его «отец» патриарх про­кляты. После их ареста обнаружилось, что эти мещане были в постоянной связи с Нероновым.

Когда в 1655—56 годах появилась комета, то немедленно начались разговоры, что она является символом гнева Бо­жия за измену патриарха православию: «зрите православ­ные, зрите знамение гнева Божия», — говорили противники патриарха.  Старец Корнилий, древний и уважаемый монах, впоследствии ставший одним из руководителей раскола на севере и проживавший тогда в Чудовом монастыре, расска­зывал, что во сне он увидел себя в московском Успенском соборе и приметил двух «неких». Один, благообразный, со старым восьмиконечным крестом сказал: «сей есть истин­ный крест», другой, темнообразный, после борьбы одолевший благообразного, держал в руке новый четырехконечный крест и говорил: «сие знамя ныне почитать надо». Волжская крестьянка Иустина, тоже имевшая чудесное видение, уве­ряла, что привидившийся ей святой Игнатий наставлял ее проверить новые книги, положивши их на гробницу патриарха Алексия. Почти такое же видение было у старца Онуфрия, которому явился еп. Павел, в ясном свете и со все­ми признаками законного архиерея, и Никон, «весь омра­ченный».

В Соловках, возбужденных Нероновым, старец Герасим Фирсов около 1657 года написал два больших сочинения: «Показание от божественных писаний», в котором он пред­упреждал, что скоро «явится беззаконный, его же есть пришествше по действию сатанинину», и «О сложении перстов», которое даже в девятнадцатом и в начале двадцатого века считалось за лучший трактат в защиту русского двухперстия. Среди монахов росло все более и более сильное воз­буждение. Некоторые из них, как например старец Епифа­ний, даже покинули обитель и ушли в пустыни, подальше от никоновского зла. Во главе старцев стали сосланные пат­риархом в Соловки бывший стольник, а теперь монах, князь Мих. Ив. Львов, долго бывший главой печатного двора и близко стоявший к боголюбцам, и упомянутый старец Гера­сим Фирсов, наказанный патриархом уже в 1653 году. Когда в октябре того же 1657 года в Соловки прибыли новые церковные книги, архимандрит Илья и старшие монахи ре­шили сложить их на склад, запереть и не пользоваться ими. Так как некоторые монахи высказали желание просмотреть их и пользоваться ими, то 8 июля 1658 года главари сопро­тивления созвали монастырский собор, который принял по­становление новых книг не принимать, по ним не служить и «за отца архимандрита стоять вседушно голова в голову и ни в чем его не выдавать». Это уже было начало открытого бунта против патриарха.

Но протесты Соловков и рост настроений против обрядовых новшеств уже не вызвали отпора со стороны самого Никона. Его время приходило к концу и он уже потерял интерес к затеянной им унификации обряда и переделке русских бого­служебных книг. Это почувствовал и Неронов, теперь старец Григорий, который, видя, что почва уходит из-под ног упорного и строптивого патриарха, решил теперь обратиться прямо к нему. Смерть Вонифатьева, умершего 11 ноября 1656 года, сделала Неронова последним представителем когда-то мощного боголюбческого движения в Москве. Возможно, что как в 1652 году смерть патриарха Иосифа сделала Вони­фатьева более осторожным и более чутким к проблеме един­ства церкви, так и теперь смерть царского духовника и ослаб­ление влияния Никона, привели Неронова к мысли о необ­ходимости добиться церковного примирения. Неожиданно для своих сторонников и для самого патриарха 4 января 1657 года он сделал совершенно драматический ход и явил­ся в собор как раз тогда, когда Никон шел служить литур­гию. После литургии патриарх позвал к себе за год перед этим отлученного им же от церкви старца и, как это ни было странно, терпеливо снес все его упреки за новшества и рас­праву с боголюбцами. Видимо у Никона уже прошел весь его восторг перед греками. Старые друзья, а потом упорные враги, помирились и вскоре патриарх не только снял с Не­ронова, теперь старца Григория, отлучение и запрещение служить, но даже позволил ему служить по старому Слу­жебнику. Сам царь, окончательно вернувшийся 14 января с польского фронта в столицу, уговаривал патриарха снять эти запрещения.

Но примирение Неронова и Никона было только личным. Посвятивший всю свою жизнь церкви, старец Григорий, раньше протопоп Неронов, не мог согласиться с новшества­ми и переделкой старого русского обряда. Что же касается патриарха, он теперь был занят не обрядом, а своим личным положением, которое с каждым днем становилось все труд­нее и труднее. Недаром в ответ на просьбу Неронова позво­лить ему служить по старым книгам патриарх примиритель­но и несколько безразлично ответил: «Обои [издания книг] добры. Все равно. По каким хощешь, по тем и служи». На что старец Григорий ему упрямо возразил: «Я старых-де добрых и держался». Разочарование патриарха Никона в богослужебных нововведениях и грецизации русского уста­ва еще более определенно сказалось в новом издании «Часо­слова», печатание которого с патриаршего благословения началось в столь любимом им Иверском монастыре в том же году и который появился в продаже в начале 1658 года.¹²⁹ В целом ряде деталей обряда и даже в Символе Веры этот Ча­сослов снова возвратился к древнерусской, дониконовской традиции. Так например пение «аллилуйя» в нем повторяет­ся только два, а не три раза, а символ веры печатается по традиционному дониконовскому тексту.

Бесполезно гадать, уступил бы в конце концов Никон на­стойчивому давлению Неронова и вернулся бы он еще боль­ше к им самим отверженному московскому обряду или нет, если бы он оставался у власти. Возможно, что даже и уступ­ки не примирили бы уже с ним озлобленных его новшества­ми, преследованиями и расправами представителей духовен­ства. Во всяком случае, уже в середине 1658 года он перестал быть главой русской церкви.

22. РУССКАЯ ТЕОКРАТИЯ

23. НЕРОНОВ ПРОТИВ НИКОНА

24. РАЗРЫВ МЕЖДУ НИКОНОМ И ЦАРЕМ