Фест, Агриппа и Вереника (гл. 25-26)

«Воскресное чтение», 1873, т. 2.

Жалоба иудеев и суд над ап. Павлом пред Фестом (25: 1-12). Мы видели, что Феликс оставил Павла в темнице. Едва прибыл в эту страну его преемник Фест (( Феликс был сменен не за свои злодеяния, но вследствие того неловкого положения, в какое поставили себя римские правители относительно местного народонаселения. Поло­жение римского правителя в Кесарии было весьма тяжело: иудеи и греки постоянно враждо­вали между собою, и самый деятельный и опытный правитель не мог бы сохранить равнове­сия между ними. Иудеи по своему обычаю жаловались в Риме, надеясь на сильную поддержку у двора. Брат Феликса, Палладий, в это время значительно потерял доверие, особенно пос­ле 55 года, и не мог остановить падения своего брата, хотя и успел спасти его от смерти. Вместо Феликса прислан был в Кесарию Фест, человек решительный и справедливый, кото­рый и прибыл в Кесарию в 60 г., то есть через два года после того, как сюда был приведен Павел (в августе 58 года).)), как первосвященник и знатнейшие из иудеев явились к нему с жа­лобой на Павла (Деян. 25:2). Анании между ними не было: он убит был разбойниками. Итак, враги апостола два года ждали случая убить Павла, ибо они просили Феста, «чтобы он сделал им милость, вызвал (Павла) в Иерусалим», злоумышляя убить его на дороге. Прибыв в Иерусалим толь­ко на короткое время, Фест объявил, что скоро он возвратится в Кеса­рию и там выслушает их. Они последовали за ним, и на другой день после своего прибытия, седши на судейское место, (Фест) повелел привести Павла. Когда явился Павел, послышались прежние обвинения против него, посему и Павел повторял прежнюю защиту и в оправдание говорил, что он «не сделал никакого преступления ни против закона иудейского, ни против кесаря». Подобно Феликсу, Фест не нашел в нем никакой вины и хотя был справедливее и уважительнее Феликса, но не осмелился ос­корбить иудеев освобождением апостола. Посему, желая сделать угодное иудеям, он спросил Павла: не хочет ли он отправиться в Иерусалим и там судиться иудеями, желая выразить тем, что он не оставит его на произвол Синедриона. Но Павел отказался от такого обещания косвенного покро­вительства. «Я стою пред судом императора», — отвечал он, и отвечал спра­ведливо, потому что суд римского наместника почитался судом самого императора. Затем он заметил, что если Фест не нашел в нем вины, то, как официальный представитель императора, не может передать его в руки низшего суда. Но есть другой, высший верховного, суд, где он жела­ет судиться. «Я требую суда кесарева», — говорил он. Всякий гражданин имел право на такую апелляцию, и произнесение ее уничтожало силу пред­шествовавшего суда. «Фест, поговорив с советом, отвечал: ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься» (( Где бы ни находился римский гражданин, он имел право требовать императорского суда. Римские правители должны были отправлять таковых к императору. Иногда они от­правляли к нему и виновных в делах религиозных.))

Императором (кесарем) в это время был Нерон. Жизнь ап. Павла на­столько безупречна, что нет никакой надобности украшать ее, приписы­вая, как иногда делали, мысль отправиться в Рим для мучения. До того времени Нерон еще не сделал ничего враждебного христианам, да при­том и Павел явился пред Феликсом и Фестом по обвинению не в христи­анстве, а в возмущении, таковым он должен явиться и пред императором. Подобно Феликсу Фест не осмелился возбудить неудовольствие со сторо­ны иудеев, освободив его. Посему Павел требует такого суда, который чужд подобного страха. Такой суд был в Риме. Так как Нерон в это время не был еще кровожадным историческим Нероном, то Павел надеялся найти у него правосудие, тем более что тот же Нерон низложил Феликса и назначил на его место честного правителя.

Но если нет основания  редполагать, что Павел добровольно отпра­вился в Рим, зная, что его ожидает там смерть, то, с другой стороны, нельзя отвергнуть и того, что в этом решении верховная воля влияла на волю Павла и тем ускорила развязку. «Надлежит тебе свидетельствовать обо Мне и в Риме», — сказал ему Господь, и эти слова ускорили его решение отпра­виться туда; если он не мог отправиться в Рим свободным, то пойдет узни­ком. Сам Бог  уже решит, в чем будет состоять его свидетельство— в его узах и смерти, или в смелой проповеди Евангелия, или в том и другом, то есть сначала в узничестве, потом в мученической смерти.

Посещение Феста Агриппой II и Вереникою (ст. 13—27). Еще до отъезда в Рим Павлу представился прекрасный случай засвидетельствовать о Гос­поде. Феста посетил царь Агриппа II со своей сестрой Вереникой. В по­этических рассказах Вереника является опоэтизированной, но на самом деле это была безнравственная женщина. Что касается Агриппы, он зас­лужил презрение не только за свой нрав, но еще более — за те низкие сред­ства, какими он достиг власти, и за ту унизительную роль, какую он играл перед римлянами. Сын Ирода — Агриппы и внук Ирода Великого, он по­лучил воспитание в Риме и только благодаря своим способностям царед­ворца достиг, после долгого ожидания, титула царя — титула, значение которого падало с каждым царствованием. Ничтожная царская власть его была в постоянной борьбе с властью первосвященнической, пользовавшейся благоволением римского двора. Этим-то обстоятельством объяс­няется и то, почему царь Агриппа первый пришел поздравить нового рим­ского правителя.

В беседе с Агриппою Фест  упомянул, между прочим, о Павле, заметив, что из дела Павла он ясно увидел, что между ним и иудеями идут какие-то споры о их богопочитании и о каком-то Иисусе умершем, о котором Па­вел утверждал, что Он жив. Но Агриппа взглянул на это дело иначе и по­желал послушать этого человека. Фест обещал исполнить его желание на другой день. Дело отправления Павла в Рим было уже решено, и римский правитель, вероятно затрудняясь составлением донесения императору, надеялся, что Агриппа, как иудей, поможет ему разъяснить дело. На дру­гой день Агриппа и Вереника «пришли с великою пышностию», прилич­ной своему сану, явился и Фест. В судебную палату явились также тысяченачальники и знатнейшие из граждан иудеи и язычники; затем посереди­не палаты, против почетного царского места, поставлен был «этот чело­век» Павел. Лица всех присутствовавших выражали напряженное чувство и различные впечатления. Фест — римлянин времен упадка Рима, человек не верующий ни в какую религию, готовый назвать глупостью всякую се­рьезную и положительную мысль о душе и смерти. Агриппа — человек обращающий некоторое внимание на истину и отчасти знакомый с ней, но не заботящийся об усвоении ее сердцем и не решающийся изменить свою жизнь по требованию истины. Что сказать о Веренике? История не говорит, с каким чувством явилась она на суд и какое впечатление вынес­ла оттуда. Что касается Павла, мы уже довольно знакомы с ним и знаем, что он представитель новой веры, требующей права гражданства в мире, представитель новой жизни, требующей свободного течения. Когда иудеи или язычники восставали против него, то восставали не столько против выводов его учения, сколько против принципов его — веры, царства веры.

Защитительная речь Павла пред Агриппой и Фестом и другими присутство­вавшими (26: 1-26). Получив от Феста позволение говорить, Павел снача­ла выразил удовольствие, что ему пришлось говорить перед самим царем, который, как иудей, поймет его лучше и с большим терпением выслуша­ет; затем следует самая речь Павла, не представляющая ничего нового, чего он не говорил прежде. Исходным пунктом ее служит мысль о тесной связи Ветхого Завета с Новым. Выходя из этой мысли, он объявляет, что его вина состоит разве только в том, что он верил в исполнение обетова­ния, непреложность которого признавали и сами иудеи, хотя и не счита­ли его исполнившимся. Но тут, заметив в слушателях движение негодова­ния или, может быть, желая предупредить возражения, апостол вдруг воз­вышает голос, говоря: «Что же? Ужели вы невероятным почитаете, что он говорит не о воскресении мертвых вообще, но и о воскресении Иисуса Христа как ясном доказательстве исполнения пророчеств в лице Спа­сителя». Далее, в доказательство своей мысли, он говорит о своем обра­щении, и этот третий рассказ его, в сущности тождественный с двумя дру­гими, принимает в его устах особый оттенок, применительно к обстоя­тельствам и слушателям. Он прибавляет только, что воскресший прика­зал ему делать. Так как воскресение Иисуса было видимым, живым доказа­тельством исполнения пророчеств о Нем, то он, в сущности, не говорил ничего нового, ибо еще прежде него Моисей учил о том же: Иисус должен пострадать, должен воскреснуть.

Но для Феста подобное доказательство не имело особой силы убеди­тельности: скептицизм не удовлетворяется верой и не терпит ее: всякая вера для него — безумство. «Безумствуешь ты, Павел, — говорит Фест. — Большая ученость доводит тебя до сумасшествия» (Деян. 26:24). Что это — насмешка? Выражением «большая ученость» он хотел, кажется, указать на многочисленные ссылки на пророчества, которыми Павел подтверж­дал свое учение. Кажется, в словах Феста нужно видеть не столько насмеш­ку над Павлом, сколько презрение к той книге, на которую он ссылался. С таким толкованием согласен и ответ Павла — «я не безумствую» — и дока­зывает сказанное не от себя, но на основании свв. книг.

Обращение к Агриппе и его ответ (ст. 27-29). Вслед за этим ответом он обращается к царю, ссылаясь если не на Иисуса Христа, то, по крайней мере, на авторитет божественных пророчеств, доказывающих, что Иисус Христос есть Мессия. «Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь». Это обращение не менее предыдущего дает право предполагать, что Агриппа держал себя во время речи как человек против воли обраща­ющий серьезное внимание на слова Павла. Мы придаем некоторую важ­ность впечатлению, произведенному речью Павла на Агриппу, потому что иначе невозможно понять настоящий смысл ответа его. Трудность зави­сит здесь от особенности выражения. Обыкновенно ответ Агриппы пере­водят так: «Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином». Многие согласны с таким переводом, в интересах славы Павла, красноре­чие которого вырвало у царя такую похвалу. Но очень мало вероятного, чтобы Агриппа, если даже допустить, что речь апостола сильно подей­ствовала на него, мог зайти так далеко, особенно в присутствии Феста, который едва не назвал Павла безумным. Сверх того, нельзя понимать ответа в указанном смысле и потому, что он противоречит прямому зна­чению слов.

Греческое слово «убедить» (πίθειν) чаще означает стараться, силиться убедить. Слово «немного» (έν όλίγφ) принимается почти всегда в значении короткого времени. Если мы примем во внимание быстроту оборота речи, которым Павел хотел сказать: «Если ты веришь пророкам, то должен верить в Иисуса Христа», то нам понятен будет естественный смысл ответа: «Ты слишком скор на заключения», то есть Агриппа хотел сказать: «Ты спрашиваешь, верю ли я пророкам? Да, верую. Но заключать отсюда, что я необходимо должен веровать во Христа, чтобы я был уже христиани­ном — это уже слишком поспешное заключение».

Такой смысл ответа лучше всего, по нашему мнению, мирится с глубо­ким и серьезным впечатлением речи Павла на Агриппу, его слабым жела­нием сделаться христианином и, наконец, тем затруднительным поло­жением, в котором чувствовал себя Агриппа, находясь в присутствии, с одной стороны, Павла, называвшего его обращенным израильтянином, а с другой — Феста, не уважавшего ни иудейства, ни христианства и счи­тавшего Павла безумцем. Кроме того, такой смысл ближе подходит к от­вету Павла, который без того делается непонятным и представляется пустой игрой слов. Между ответами Агриппы и Павла есть логическая связь. Царь говорит: «Ты слишком скоро хочешь меня сделать христиа­нином». Павел отвечает: «Молил бы  я Бога, чтобы мало ли, много ли (ско­ро или нет) — различие времени не важно, лишь бы дело сделалось — что­бы не только ты, но и все слушающие меня сегодня сделались такими, как я». Последние слова, очевидно, намекают на слова Феста касательно безумства Павла.

Но Павел прибавляет к своему ответу несколько понятных слов, ко­торые удивительно заканчивают целое его речи или картины. «Молил бы я Бога, чтобы вы сделались такими, как я, кроме сих уз», — прибавляет он. Все, видимо, показывает, что здесь не иносказание и что Павел дей­ствительно, если не обременен был цепями, по крайней мере, носил их на себе по существовавшему тогда обычаю заставлять узника носить на себе видимый знак своего узничества. Вероятно, говоря последние сло­ва, Павел взглянул на свои цепи или поднял их и показал царю, Веренике и Фесту. Если этот взгляд или жест не были протестом со стороны Павла против суда, от несправедливости которого он страдал уже два года, то во всяком случае они представляли новый опыт веры, за кото­рую он страдал.

Благоприятное впечатление (ст. 30-32). Дальнейший рассказ историка убеждает нас, что главные лица бывшие на суде и сидевшие с ними вынес­ли благоприятное впечатление. «И отошедши в сторону, они говорили между собою, что этот человек ничего достойного смерти или уз не дела­ет. И сказал Агриппа Фесту: можно было бы освободить сего человека, если бы он не потребовал суда у Кесаря» (Деян. 26: 31, 32). Но Фест не постарался убедить Павла взять назад свою апелляцию, вероятно, он был доволен, что строго исполняет законную формальность, отсылая апос­тола в Рим.

 

Обращение к Агриппе и его ответ (стихи 27-29)

Еп. Михаил. «Толковый Апостол»

Свидетельствуясь в истине и здравомыслии своих слов предполагаемым знанием царем Агриппой того, что не в углу происходило, апостол вдруг решительным и неожиданным оборотом речи обращается к совести Агриппы и, как ловец человеков (Мф. 4:19), так искусно, что едва не уловляет его, так что только легкомысленной остротой избегает царь этого уловления, но почти тотчас же закрывает собрание. Апостол выше ска­зал, что все происходившее с Господом Иисусом и проповедуемое Пав­лом происходило соответственно пророчествам и во исполнение их, а потому, сославшись на знание царем сих событий, он ссылается и на веру царя в пророчества, но в сильной аффектации речи выражает это нео­жиданным, прямо обращенным к царю вопросом — верит ли он проро­кам? И тотчас с уверенностью отвечает сам: знаю, что веришь. Дело пере­носится, таким образом, в область веры и совести царя, что, как видно из дальнейшего, его сильно смутило. Иудей — везде иудей, и воспитан­ный при дворе римского императора Агриппа, наверное, остался в душе иудеем и в глубине совести верил пророкам своим, хотя, может быть, без ясного сознания и легкомысленничания пред образованным римским чи­новником и его подчиненными. Окончание постройки при нем иеруса­лимского храма, начатой его прадедом, не свидетельствует ли, что в душе его было, хотя, может быть, далеко зарыто, чувство иудейской религиоз­ности? Проницательный взор апостола усмотрел его и так сильно возбу­дил, что царь смутился, особенно при той обстановке, в которой он на­ходился. В другой обстановке, может, был бы другой исход этого воззва­ния к совести царя, но теперь он был пред лицом римского правителя области, который смотрел на него не как на иудея относительно убежде­ний, а как на доброго язычника, чуждого «суеверий иудейских» (см. прим. к 25:19), и перед лицом других римлян, также образованных, как  же было ему сознаться, что он верит пророчествам? И возбужденное чувство иудея насильно подавляется ложным страхом и стыдом показаться таковым пред образованными римлянами, переходит в лицемерие и раздражает­ся светской легкомысленной остротой: ты немного (чуть-чуть) не убежда­ешь меня сделаться христианином. На эту остроту Павел с достоинством и особенной задушевностью и трогательностью отвечает, что он молил бы Бога, чтобы много ли, мало ли, но все — не только царь, а и присутствую­щие тут — стали христианами, как апостол, кроме этих уз, прибавляет премудрый и невинно страждущий исповедник Христов, указывая на цепь бывшую на нем.

 

Значение долговременных уз Павла в истории его апостольского служения

Иннокентий, архиепископ Херсонский. Сочинения, т. 9

К чему, могут спросить здесь, послужили долговременные узы (они про­должались два года) Павла в Иудее? Не лучше ли было бы, если б он про­вел сие время в проповедовании Евангелия язычникам? Сколько тысяч душ, ослепленных идолопоклонством, выведено было бы им из  тьмы в свет? Дабы уразуметь в сем случае достопоклоняемые пути Промысла, надлежит припомнить, какая цель назначена Самим Иисусом Христом для пребыва­ния Павла у иудеев: он должен был дать торжественное свидетельство о Божественности Иисуса Христа, ими отверженного и гонимого (Деян. 23:11). Это было последнее воззвание, коим Промысл вразумлял потом­ков Авраама, прежде нежели наступило время предать их конечному от­вержению за убиение Богочеловека. В сем отношении нельзя было найти провозвестника покаяния лучше Павла, прежнего гонителя христиан, те­перь ревностнейшего их защитника. Самые узы его, очевидно, входили в состав его свидетельства о Божественности Иисуса Христа; они обратили на него внимание всего верховного совета иудейского и, следовательно, всего Иерусалима, всей Иудеи. В лице Павла некоторым образом предстал на  суд иудеев Сам Иисус Христос. Большая часть иудеев, ослепленных пред­рассудками, снова не узнала, отвергла Его, но были, конечно, и такие, для коих пример обращенного Савла послужил во спасение.

 

Размышление на слова: вмале Мя препираеши христианина быти (26:28)

«Христианское чтение», 1836, ч. 2

Такой дал ответ царь Агриппа по выслушании речи произнесенной перед ним апостолом Павлом. Несправедливо обвиненный иудеями в оскверне­нии святыни, в хулении истинного Бога, учение Коего всюду проповедо­вал, Павел изъясняется в речи своей с такой непринужденной искренно­стью и непритворным спокойствием духа, что как бы невольно заставля­ет убедиться в доброте его поступков и истине событий им возвещаемых. Он мало думает о самом себе, не заботится о своей защите и личных выго­дах, но, обращаясь к совести судей своих, наипаче старается внушить им веру в то, во что сам он верует. Как удивительны события им рассказывае­мые: Бог, явившийся во плоти; Спаситель мира, распятый и воскресший; чудное видение его; ослепительное сияние света; небесный голос; Боже­ственное избрание и посольство! Притом все это рассказано так просто и вместе так величественно и увлекательно, что Агриппа не только не мог противоречить словам апостола, но и сам почти готов был во всем согла­ситься с ним. Ему казалось, что он недалек от убеждения в истине, и толь­ко чего-то малого недостает еще для совершенного принятия оной. Вмале мя препираеши христианина быти.

По благодати милосердого Бога, мы принадлежим уже к числу чад Цер­кви Христовой и носим на себе бесценное имя христиан, но, к сожале­нию, это же вмале, которое воспрепятствовало Агриппе быть христиани­ном, препятствует и нам идти путем спасительной веры. Не видим ли, сколь многие одобряют правило христианской нравственности, с охотою внимают словам Евангелия, не отвергают учения откровенных истин, сознаются втайне, что высокие добродетели христиан делают их внутрен­не счастливыми и что они сами желали бы верить так, как верят святые мужи, — и однако ж, несмотря на все это, не стыдятся в мире христианс­ком жить по-язычески? Им кажется, что, приблизившись ко храму веры, они сделали чрезвычайно много и теперь остается нечто сделать вмале, чтобы проникнуть во внутренность ее святилища.

Что же такое вмале, которое вредоносно действует в самом недре хри­стианства? И точно ли это вмале есть легкое и неважное препятствие, встречаемое на пути к совершенству нашей веры?

Нравы, обычаи и мысли плотских людей во все времена были проти­воположны здравому учению христианского благочествия. В догмате о Боге, явившемся во плоти (1 Тим. 3:16), ум плотского человека не видит ничего более, кроме непроницаемого мрака; обещание всеобщего благо­датного спасения оскорбляет прирожденную его гордость; глубокое рас­тление нашего сердца, так  ясно и сильно раскрытое в Писании, несоглас­но с его мыслию о высоких достоинствах человека; вера в необходимость действий Святого Духа для произведения в нас нравственной перемены представляется ему вовсе не нужною и противоречащею опыту; христи­анское самоотвержение и прочие добродетели кажутся ему несносным игом, подавляющим природу нашу. Посему-то истинные христиане все­гда и всюду повергались поношению, которое обнаруживалось то в жес­токих гонениях и мучениях, то в порицании и презрении, то в холоднос­ти и насмешках. Пусть ты обладаешь обширными сведениями, пусть име­ешь здравый ум и приобрел совершенную опытность в жизни, но, сделав­шись истинным христианином, ты прослывешь невеждою. Пусть будешь сохранять в поступках своих все благородство, в поведении — всю стро­гость, в суждениях своих — все глубокомыслие, но, совершая дела благо­честия, ты не избегнешь обыкновенных нареканий в лицемерии, в мечта­тельности, в лукавой хитрости или приверженности к какой-либо секте. Пусть будешь соединять с добрым от природы характером христианские свойства — кротость, смирение, бескорыстие, любовь; не думай, однако ж, быть правым в глазах людей руководимых духом мира. Всякому позволят сделаться добродетельным на свой образец, но сделаться добродетельным по началам христианской жизни —добродетельным по силе Святого Духа, открывающейся в немощи, добродетельным из любви ко Христу, по со­знанию благодати искупления, — о, заметьте, сего не простят вам никог­да! Что поношение, как одежда ученика Иисусова, неразлучно с жизнью истинно христианской и верным служением Богу — это известно каждо­му: Писание говорит о сем многократно, история Церкви представляет на то бесчисленные примеры, и не нужно делать продолжительных на­блюдений, дабы увериться, что участь истинного христианина в сем от­ношении более или менее сходна с участию его Учителя, Которого дерза­ли также называть льстецом (Мф. 27:63), ядцею и винопийцею (Лк. 7:34), самарянином, имеющим в себе беса (Ин. 8:48). И не опасение ли подвергнуться презрению в глазах суетного мира удерживает многих от приверженнос­ти к святой их вере? Не страх ли быть поруганными и осмеянными в на­родном мнении делает их холодными ко всему, чего требуют обязанности христианской жизни? Действительно, люди, о которых мы говорим, ско­рее согласятся на всякое другое пожертвование, но не откажутся от мирс­кой чести, не захотят потерять уважения и любви своих друзей, началь­ников или покровителей и в решительном случае не дозволят сказать себе: и ты был еси со Иисусом Галилейским (Мф. 26:69). Эти люди готовы посещать Спасителя ночью, но боятся исповедовать Его днем. Они, если угодно, станут защищать христианство в дружеской беседе, среди известных им людей, но не требуйте от них той жертвы, чтобы с сердцем полным люб­ви они исходили к Иисусу вне стана, поношение Его носяще (Евр. 13:13). Жал­кое состояние сих людей делается более несчастным от обольщения, в котором они обыкновенно находятся. По их мнению, весьма немногое нужно к тому, дабы сделаться совершенными христианами; они думают, что, соглашаясь с учением Евангелия, сим кончают почти свой подвиг и что расстояние, которое осталось им пройти, ничего не значит в сравне­нии с тем, которое уже пройдено ими. Слепцы! — они не видят, что им должно выполнить самое главное, ибо чего требует Христос от Своих пос­ледователей? Того, чтобы они отреклись для Него от всяких вожделений греха; чтобы взяли крест свой и пошли за Ним; чтобы служили Ему с со­вершенным самоотвержением; чтобы любовь к Нему предпочитали люб­ви к миру, суд Его — суду мира, волю Его — правилам и обычаям мира. Вот необходимые обязанности христианина, исполнение коих делает его до­стойным своего звания! Если кто не приносит в жертву Христу сердца своего, если не старается жить согласно с Его учением, то он ничем не доказал еще своего христианства, ничего не сделал для своего спасения, для общения со Христом, для Его славы. Како вы можете веровати, говорит Спаситель, славу друг от друга приемлюще? (Ин. 5:44). И в другом месте: имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя (Ин. 14:21).

Нет сомнения, что весьма нетрудно познать заблуждения, переменить свой образ мыслей, оставить одно учение и принять другое — это такая истина, которую подтверждает ежедневный опыт. Позвольте только лю­дям жить так, как они жили прежде; оставьте в своей силе их наклоннос­ти и привычки, не касайтесь любимых ими удовольствий — и вы легко достигнете того, что эти люди сами одобрят, уважат и примут ваши вну­шения. Но одной ли перемены мыслей требует христианство от своих читателей? Евангелие не есть простая идея или чистая система отвлечен­ных понятий; его не понимают, когда видят в нем одно умозрение религи­озных истин. Оно не только хочет рассеять наши заблуждения и предрас­судки, исправить наши погрешности, облагородить наши желания, дать лучшее направление нашей воле — оно хочет быть светом для нашего ума, жизнью для нашего сердца, правилом для всех наших действий; оно одно хочет господствовать в нас как во внутренней, так и во внешней жизни, во всякое время и во всяком месте, во всех состояниях и отношениях — во всем и для всего. Евангелие имеет целью преобразовать нас всесовершенно через обновление нравственного бытия нашего. Все это ты, двусмыс­ленный христианин, хорошо знаешь — знаешь и, однако ж, продолжаешь коснеть в прежней греховной жизни! Ты не один уже раз слышал пропо­ведь Евангелия, внимал святому учению о том великом деле, которое со­ставляет основание христианства, то есть что всесвятый Бог послал в мир единородного Сына Своего и предал Его на крестную смерть, дабы греш­ники, уверовавшие в Него и возлюбившие Его всем сердцем, могли при­мириться чрез Него с вечным Правосудием и наследовать жизнь блажен­ную. Слыша это, ум твой без труда мог постигнуть и обнять взором те след­ствия, которые необходимо вытекают из такого учения. Ты, конечно, понял, что, делаясь истинным христианином, должно прервать постыд­ные связи с миром, отказаться от привязанности к суетным его удоволь­ствиям, презреть все наслаждения, которыми он обольщает наше сердце; понял, что звание христианина не позволяет гордиться богатством, надмеваться почестями, кичиться знаменитостью, а напротив, велит быть снисходительным при всем блеске отличий, смиренным в самом возвы­шении, малым в величии, нищим среди изобилия, требующим мира сего, яко не требующе (1 Кор. 7:31); понял, говорю, что тебе нужно отречься от мира, в котором живет похоть плотская, похоть очес  и гордость житейская (1 Ин. 2:16), дабы, примирившись во Христе с Богом, не явиться снова вра­гом Божиим (Иак. 4:4). Ах, при этой мысли ты трепещешь душой и телом! Ты находишься в состоянии подобно тому, когда готовят человека к бо­лезненному отъятию руки или ноги. Чрезмерная любовь к миру и привязанность к его суетностям не допускают тебя вынести страданий, кото­рые соединяются с внутренним, духовным рождением — и вот причина, почему ты оказываешься ни студен ниже горящ (Апок. 3:16) в вере Христо­вой! По крайней мере, сознаем ли мы опасность своего положения; ви­дим ли ту гибель, к которой добровольно приближаемся? Сердце наше, будучи соблазненным и вместе соблазнителем, обыкновенно старается прикрыть слабость своей веры и найти предлоги к извинению. Оно вну­шает нам, что безрассудно отказывать себе в удовольствиях, которые так приятны для природы нашей; что служение Богу можно совместить со служением миру; что благоразумная дружба с миром отнюдь не ведет ко враж­де против Бога (Иак. 4:4). Оно заставляет думать, что преувеличивают стро­гость христианских обязанностей, когда говорят нам: не любите мира, ни яже в мире (1 Ин. 2:15). Рассудите, какая же тут вера, если не подобная той, какую обнаружил в себе Агриппа? Проповедник Божественных истин! Ты уверил меня, но не совсем; я соглашаюсь, но не вполне. Еще немного убеж­дений, немного доводов — и твоя вера будет моею! Нет, ты обманываешь­ся, ты гораздо далее от христианства, нежели как думаешь: холодная уве­ренность ума, без совершенной покорности сердца, не есть еще вера; тебе нужны теперь не доказательства, а твердая и решительная воля; ты не хочешь пожертвовать любовью к миру, дабы всецело сделаться христиа­нином. Ибо если бы ты чувствовал важность спасения, если бы евангель­ское учение произвело в тебе глубокое и неизгладимое впечатление, если бы в глазах твоих вечность значила более, нежели время, небо — более, нежели земля, Бог — более нежели мир, то в душе твоей нашлось бы до­вольно силы, дабы, по примеру апостола, от всего отказаться и все почи­тать пометом, чтобы приобресть Христа (Флп. 3:8). Кто любит свет — идет ко свету, а кто любит тьму — тот хочет и жить в облежащей его тьме! Па­губны для нас страсти в жизни естественной, но еще и того пагубнее в жизни духовной. Справедливо называют их тиранами, которые порабо­щают душу, оковывают ее крепкими узами, лишают ее всякой доброй дея­тельности и ослабляют в ней стремление и любовь к истине и благу. Они-то суть такие враги нашей веры, что нет ничего труднее, как одержать над ними победу. Спросите сребролюбца, почему он мало верит Библии? Может быть, он скажет, что она не представляет ему довольно ясных при­знаков Божественного происхождения, но в самом деле причиной его маловерия есть страсть к любостяжанию, которое названо в Писании идо­лослужением (Кол. 3:5). Спросите этого притяжателя, который пользуется беззаконно усвоенным имуществом, почему он не одобряет христианско­го учения? Может быть, он станет отвечать вам, что оно не удовлетворяет всем потребностям его разума, а в самом деле гнусная корысть заставляет его искать в нем недостатки, потому что, убедившись в Божественном достоинстве сего учения, он не усыпил бы своей совести и должен был бы за отъятое воздать четверицею (Лк. 19:8). Спросите этого хульника, поче­му он позволяет себе злые насмешки над евангельским словом?

Конечно, он будет оправдываться тем, что не умеет иначе смотреть на учение, которое столько противоречит началам его разума, но в самом деле его трогает и ожесточает то, что, по внушению сего учения, идут нечестивые в муку вечную (Мф. 25:46). Спросите, наконец, сих людей, из коих один гордится своими познаниями, другой величается своими доб­родетелями, а третий не принимает иного руководства в жизни, кроме ума своего, — спросите их, почему евангельские истины не заслужили в глазах их никакого внимания? Каждый, без сомнения, скажет что-нибудь в свое оправдание, но если бы они могли быть довольно откровенны, что­бы искренно признаться и осудить свои страсти, то первый отвечал бы, что он не хочет сделаться нищим духом (Мф. 5:3) и быть младенцем в учи­лище Христовом; другой сказал бы, что он не может терпеть мысли, что­бы спасение почитать даром благодати Божией, а не мздою своей правед­ности; третий сказал бы, что при тусклом свете разума он свободнее мо­жет ходить в похотях растленного сердца и удобнее скрывать безобразие внутреннего человека. И что же вы думаете, ужели эти фарисеи и садду­кеи, ужели этот Агриппа мало имели средств, чтобы укоренить и возрас­тить в себе плодоносную веру? Нет, первые слышали спасительное уче­ние из уст Самого Иисуса Христа и не раз видели чудеса Его, а последний внимал проповеди апостола Павла, но все они равно были рабами страс­тей — и вот семя благодати, падшее посреде терния, было им подавлено и не принесло никакого плода! (Лк. 8:7).

О вы, храмлющие на обе плесне! (3 Цар. 18:21). Души слабые, мнящие слу­жить и Богу и миру! Ежели вкушаете вы мясо на трапезе египетской, то не думайте, что путем веры шествуете в обетованную землю вечного спасе­ния. Ежели в сухих костях ваших еще не проявляются движения богоугод­ной деятельности, то не воображайте, чтобы дух животворной веры оби­тал в вас: Свидетель верный и истинный скажет и вам: понеже тепл еси, и ни студен еси, ниже горящ, имам тя изблевати из  уст Моих! (Апок. 3:15).

 

Толкование на 29-й стих 26-й главы

Блж. Феофилакт. «Толкование на Деяния свв. апостолов»

Молил убо бых Бога, и вмале и во мнозе, не токмо тебе... кроме уз сих. Хотя узы за имя Христово и достойны славы, но Павел прибавил эти слова, то есть кроме уз сих, приноравливаясь к пониманию присутствовавших. Что гово­ришь ты, блаженный Павле, кроме уз сих? Какое же и дерзновение у тебя, если ты стыдишься и избегаешь уз? Не везде ли в своих посланиях ты хвалишься узами и называешь самого себя узником? И не везде ли выс­тавляешь нам на вид кандалы вместо диадемы? Итак, что же такое случи­лось, что ты отстраняешь от себя узы? Сам я, говорит он, не отстраняю их от себя, не стыжусь их, но говорю так по снисхождению к немощи слушателей, потому что они не могут еще вместить похвалы моей. От Гос­пода же узнал я, что никтоже приложения плата небелена пришивает к ризе ветсе (Лк. 5:36). Вот почему я так сказал.

 

Мученическая смерть святого Иакова, брата Господня

Фаррар. «Первые дни христианства»

Рассказывая об этом мученичестве, И. Флавий говорит, что главным ви­новником его был Анан, или Анна, или, как он в действительности назы­вался по-еврейски, Ганан младший, который в том году был первосвя­щенником, последний из первосвященнических сыновей Анны, упоми­наемого в Евангелиях. Ненависть ко Христу и христианам уже привела дом Ганана к обагрению своих преступных рук кровью Христа и первомученика св. Стефана, к одобрению убиения Иакова, сына Зеведеева, и в стараниях добиться умерщвления св. Павла. Та же неусыпная враждеб­ность теперь вовлекла младшего Ганана, человека буйного и повелитель­ного темперамента, в новое преступление. Он воспользовался неожи­данным благоприятным случаем, для того чтобы предать смерти брата Господня и таким образом нанести еще один удар Христианской Церк­ви. Фест, справедливость которого спасла жизнь ап. Павлу и который был одним из самых почтенных римских прокураторов Иудеи, умер пос­ле краткого двухгодичного управления. Преемником ему был назначен Альбин, но до его прибытия прошел маленький промежуток, во время которого Иудея находилась только под отдаленным надзором легата Сирии. Агриппы II не было в Иерусалиме. В такое время смелый и жес­токий саддукей, каким был этот первосвященник, легко мог побудить Синедрион превысить свой авторитет и вновь присвоить себе право со­вершения смертной казни, которая, строго говоря, уже не принадлежа­ла ему. Он надеялся, что римляне или не заметят этого правонарушения, или взглянут на него сквозь пальцы, так как они были очень терпимы во всем, что делалось в интересах всякой законом дозволенной религии, и, естественно, не имели охоты вмешиваться в дело, которому не придава­ли политического значения. Одушевляя Синедрион своей собственной смелостью, Ганан убедил его арестовать Иакова и других главенствую­щих христиан и побить их камнями. Обвинением против них, несомнен­но, служило богохульство, так как во всяком случае Иакова нельзя было обвинять в «преступлении закона». Если бы св. Иаков был столь же не­навидим, как ап. Павел, то, быть может, ничего бы не оставалось и гово­рить больше. Но Иаков в Иерусалиме, подобно Анании в Дамаске, был глубоко уважаем иудеями, не менее чем и христианами. Он также был «муж благочестивый по закону, одобряемый всеми иудеями, живущими там» (Деян. 22:12). Не только простые обращенцы христианства, но и некоторые из самых почитаемых в городе и самых тщательных в знании закона также опечалились от этого безумного убиения благочестивого назорея. Они решились защищать таких граждан от дерзости кровожад­ного дома и принесли жалобу Агриппе И. Этот царь слышал защиту ап. Павла перед Фестом и был способен лучше взглянуть на христианство, чем сколько считалось политичным со стороны его коварного и бесприн­ципного отца. Они жаловались также новому прокуратору, который те­перь находился на своем пути из Александрии в Иерусалим.

Егезипп дополняет рассказ И. Флавия некоторыми другими подроб­ностями касательно смерти мученика. Он говорит, что Иаков склонил многих иудеев к христианству своим свидетельством о том, что Иисус есть дверь двора овчаго, путь жизни, так что множество обращений, как это было и двадцать пять лет раньше, возбудило особенное внимание книж­ников и членов Синедриона. Ввиду этого они отправили к нему депута­цию от своих «семи сект» спросить его: кто есть дверь Иисусова? Он отве­чал, что Иисус есть Спаситель, и своим свидетельством опять приобрел столь многих обращенцев, что произошло даже смятение из опасения, чтобы весь народ не стал ожидать пришествия Христа. Вследствие этого они еще раз отправили к нему депутацию, которая, признавая его «пра­ведность» и то почтение, с которым они относились к нему, равно как и то влияние, которым он пользовался над народом, просила его стать на крыле храма в день Пасхи и убеждать «все колена» и язычников «не увле­каться Иисусом». Остальную часть рассказа древний писатель своим сво­еобразным слогом передает так: «затем книжники и фарисеи, упомяну­тые раньше, поставили Иакова на верхнее крыло храма и закричали ему и сказали: «Праведный, которому мы должны все повиноваться, так как народ блуждает по стопам Иисуса распятого, скажи нам: кто есть дверь Иисусова?» И он отвечал громким голосом: «Зачем вы спрашиваете меня опять об Иисусе, Сыне Человеческом? Он сидит на небесах одесную Всемогущего и опять приидет на облаках небесных». И когда многие впол­не уверовали и прославляли Бога за это свидетельство Иакова и говори­ли: «Осанна сыну Давидову!» — тогда опять те же книжники и фарисеи начали говорить друг другу: «Мы напрасно добились такого свидетельства об Иисусе; давайте взойдем наверх и сбросим его вниз, чтобы народ уст­рашился и не уверовал ему». И они закричали, говоря: «Ох, ох! даже праведный заблудился!» — и они исполнили Писание, написанное у Исаии: удалим праведного, потому что он не удобен нам (Ис. 3:10). Поэтому они вкусят от плода своих собственных дел. Они пошли поэтому наверх и сбро­сили праведного вниз и сказали друг другу: «Побьем камнями Иакова пра­ведного». И они начали побивать его, так как он не умер от низвержения вниз, но обернулся и стал на свои колени, говоря: «Молю тебя, о Господи Боже, Отче, прости им, ибо не знают, что творят». Но в то время, как они побивали его таким образом, один из священников из сынов Рехава, сын сынов Рехавовых, о котором свидетельствует пророк Иеремия, кричал, говоря: «Перестаньте, что вы делаете! праведник молится за вас!» Но один из валяльщиков, поднимая свою палку, которой он обыкновенно выбивал свои сукна, опустил ее на голову праведника. Так он понес свидетельство, и похоронили его на том же самом месте, вне святилища.

Это было около того самого времени, как один странный фанатик, но­сивший ходячее имя Иисуса, явился в Иерусалим на праздник Кущей и на­чал оглашать улицы печальным криком: «Горе городу! Горе храму! Голос от востока! Голос от запада! Голос от четырех ветров! Голос против Иерусали­ма и храма! Голос против жениха и невесты! Голос против всего народа!»

Встревоженный и раздраженный его криками народ жаловался на него. Беспомощный виновник был схвачен и приведен к прокуратору Альбину, но и там не хотел отвечать ни на один из предложенных ему вопросов; даже страшное бичевание, которому он был подвергнут до обнажения его костей, не вырвало из его уст никакого другого звука, кроме восклицания: Горе, горе Иерусалиму!» Будучи не в состоянии добиться от него ответа, иудеи отпустили его как сумасшедшего; и каждый год в течение семи лет, по великим годичным праздникам, он ходил по городу со своим завываю­щим криком, не отвечая никакому человеку — ни доброму, ни худому, но всегда — били ли его или относились с лаской — постоянно твердил одно и то же: «Горе!» Наконец, во время осады он вдруг воскликнул: «Горе, горе и мне также!» И камень из римской катапульты поразил его насмерть.

Кроме св. Иакова, кровь, пролитая священниками и зилотами, обаг­рила храмовой двор в Иерусалиме в 63 году по Р. X. Не прошло еще и трех лет, как мраморный пол храма залит был кровью более чем восьми тысяч зилотов, которые резали друг друга в междоусобном побоище. Ганан, пер­вый и главный виновник этого мученичества, погиб самым жалким обра­зом. Он был схвачен идумеянами и умерщвлен, и его тело было выброше­но обнаженным на съедение собакам и диким зверям. Не прошло еще шести лет, как священники, опухшие от голода, в отчаянии бросались в жертвенное пламя. Едва прошло семь лет, как город и храм превратились в обгорелые и окровавленные груды развалин, и самое место, народ и обрядность иудейства уничтожены были навсегда.

ГЛАВА 24

ГЛАВЫ 25-26

ГЛАВА 27