Апостол Павел на суде пред первосвященником и Синедрионом (23: 1-5)

«Воскресное чтение», 1873, т. 2

Хотя возмущение было делом толпы, однако Синедрион не показал в отно­шении его ни особенной снисходительности, ни правосудия. Лишь только Павел открыл уста, объявляя, что он «жил пред Богом всею доброю совестию», как первосвященник Анания приказал бить его по устам, что служи­ло, как кажется, обычным наказанием богохулителям. Для апостола легче было перенесть осуждение на смерть, чем такое грубое и бесчестное наси­лие. «Бог будет бить тебя (самого), стена подбеленная! — сказал он. — Ты сидишь, чтобы судить по закону, и вопреки закону велишь бить меня» (23:3). При сих словах некоторые закричали на него: «Первосвященника Божия поносишь?» Павел отвечал на это: «Я не знал, братия, что он первосвященник, ибо написано: начальствующего в народе твоем не злословь» (5).

Читая этот рассказ и принимая его за достоверный, некоторые обви­няют Павла сначала в грубом насилии, с каким он обращается к первосвя­щеннику, потом — в хитрости и даже во лжи, когда он объявил, что не знал первосвященника. Другие же, желая оправдать его, прибегают к до­казательствам иногда очень странным. Разберем сначала, насколько ос­новательны обвинения первых.

Во-первых, на чем основано обвинение в насилии? Единственно на  том, что Иисус Христос, Которого также ударили в лицо, не говорил так, как Павел. Но если мы захотим осуждать всякого, кто не владеет таким же терпением, как Спаситель, то кого мы оправдаем? Кроме того, и самое сравнение не вполне точно: Иисус Христос во время Своих страданий получил удары по лицу, но не по приказанию Своих судей. Если бы они даны были по приказанию Каиафы, то Спаситель, может быть, что-ни­будь и сказал ему на это неприличное забвение своего первосвященнического достоинства и обязанностей судьи. Выражение «стена подбелен­ная» не тождественно ли с выражением Спасителя «крашеные гробы»?

Возражают, что Павел сам признал себя виновным, говоря: «Я не знал, что он первосвященник». Если Павел извиняется, значит, признает себя виновным. Но в чем? В том, что говорил так первосвященнику? Нет. Он отвечает только, что не знал, что говорит с начальствующим в народе сво­ем. Значит, он не берет своих слов и, в сущности, усиливает вину, потому что дает понять, что он замолчал бы из уважения к достоинству первосвя­щенника, но не изменяет своего мнения о его поведении.

Но, говорят еще, искреннее ли это извинение? Мог ли Павел не уз­нать первосвященника по его костюму, по месту, которое он занимал как председатель Синедриона? Ответ на это находится в самом возражении. Если Анания председательствовал в собрании в одежде первосвященни­ка и сидел на своем обычном месте — против обвиняемого, то извинение было бы ложью, но и явной нелепостью, в чем, однако, его не обличили. Следовательно, необходимо предположить какое-нибудь не известное нам обстоятельство, объясняющее ошибку и оправдывающее извинение.

В рассказе, вероятно, опущено это обстоятельство, как и другие под­робности. Автор, по обыкновению, указывает только выдающиеся черты и мало заботится о пропусках. Так, мы видим в рассказе только начало заседания, отмеченное упомянутым случаем, и затем — конец его, без вся­кого указания промежуточных действий.

 

О том же

Фаррар. «Жизнь и труды апостола Павла», т. 2

Синедрион собрался в полном числе членов. Президентом (Nasi), по обы­чаю, был первосвященник. После предварительных вопросов св. Павел, устремив взор на Синедрион, начал свою защиту словами: «Мужи братия! Я всею доброю совестию жил  пред Богом до сего дня». Что-нибудь в этих словах в особенности неприятно было первосвященнику. Может быть, ему не нравилось употребление слова «братия», которое можно допустить только с равными, тогда как он ожидал бесчисленных выражений рабс­кой покорности, так как эти последние шли гораздо более к положению узника перед собранием мудрецов. Но св. Павел был не человек низкого сословия, а равви. Легко может статься, что он употребил слово «братия» вместо «отцы» намеренно, потому что сам был некогда членом Синедрио­на. Еще более могли раздражить первоприсутствующего смелые суждения невинного человека, ибо, хотя и с прискорбием, но первосвященник дол­жен был сознавать в душе, что его общественную жизнь нельзя назвать добросовестной перед Богом или перед людьми. Первосвященником же в то время был Анания, сын Небедоея, возведенный в это звание Иродом халкидским. По характеру и образу жизни это был самый развращенный из саддукеев самого худшего периода иудейских иерархов. История пере­дает об его неразумном мщении самарянам и о далеко не благородных сред­ствах употребленных им для избежания последствий участия в произве­денных при этом убийствах. Талмуд для довершения картины прибавляет, что Анания был грабитель-тиран, который своей ненасытной алчностью довел до нищеты низших священников, обсчитывая их в десятинах, и что он посылал своих любимцев с дубинами выбивать десятины силой. Но Анания держался в этом звании в течение такого периода времени, кото­рый по тем временам был необычайно продолжителен. Срок этот преры­вался только временным отсутствием, когда Анания в виде узника отослан был в Рим для ответа. Но при этом случае, благодаря заступничеству како­го-то актера и наложницы, по-видимому, выиграл дело, однако же, почти вслед за тем был низложен для предоставления этого звания Измаилу Бен Фаби, и немногие пожалели о нем, когда он был вытащен из водосточной трубы, в которой скрывался, и погиб под кинжалом сикариев, которым покровительствовал и которыми руководил сам в дни своего благоденства. Поведение его в отношении св. Павла представляет образчик его ха­рактера. Едва только апостол высказал первые слова, как Анания с явным пренебрежением ко всякой законности «стоявшим пред ним приказал бить его по устам». Возмущенный таким явным оскорблением, св. Павел, несмотря на свое обычное смирение, вспыхнул сильным гневом. Нет меж­ду людьми такого совершенного характера, который бы, при всем вели­кодушии и снисходительности, не носил в себе зародыша негодования к невыносимой неправде. Чувствуя жестокую боль от удара, св. Павел вос­кликнул: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная! Ты сидишь, чтобы су­дить по закону, и вопреки закону велишь бить меня». Приводя это выра­жение, блж. Иероним задается вопросом: где же то терпение Спасителя, Который, будучи ведом, как агнец, на заклание, не отверзает уст Своих и так кротко спрашивает ударившего: если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо — что ты бьешь Меня! Но кто же осмелится произнести осуждение на действие апостола, сравнивая самообладание человеческое с самообладанием Богочеловека, Который, страдая телом, стоял превы­ше всякой плотской неправды и человеческой слабости. Но мы считаем необходимым привести на память читателям, что не один раз Сам Гос­подь Иисус Христос, обличая лицемерие и дерзость, давал полную свобо­ду Своему праведному гневу. Присутствующие были, по-видимому, пора­жены смелостью возражения св. Павла, потому что спросили его: «Пер­восвященника Божия поносишь?» «Я не знал, братия, что он первосвя­щенник», — и прибавил, что если бы ему это было известно, то он не на­звал бы его «стеной подбеленною», ибо ему ведомо Писание: «начальству­ющего в народе твоем не злословь».

Может показаться удивительным неведение св. Павла о том, что Ана­ния был первосвященником, и нет повода объяснить причину произне­сенного им же жесткого слова тем, что апостол не придавал никакого зна­чения первосвященству Анании, который был первосвященником толь­ко по имени, или тем, что говорил в эту минуту, осуждая в нем человека, а не первосвященника, или не признавал первосвященником человека до­пустившего себе такую противозаконную дерзость. Но, принимая во вни­мание бесславие и ничтожество, в которые повергнуто было первосвя­щенство людьми добивавшимися хотя на короткое время занять первосвященническое седалище; принимая во внимание, что некоторые из них носили шелковые перчатки, чтобы не замарать рук в жертвенной крови; принимая во внимание, что римляне и ироды постоянно меняли их, воз­водя в это звание одного и смещая другого по своему произволу, а народ признавал первосвященство как за настоящими первосвященниками, так и за смещенными, так что в одно и то же время бывало по нескольку пер­восвященников; принимая во внимание, что таким образом первосвящен­ство этих беспрестанно менявшихся саддукеев стало призраком того, что понималось некогда под этим словом и что во мнении народа перенесено было на более знаменитых раввинов, становится весьма понятным, что св. Павел, после продолжительного отсутствия в Иерусалиме, в течение нескольких и притом деловых дней не принял на себя труда узнать, носил ли какой Камит, или потомок Воифы, или Канферы звание первосвящен­ника. Ему известно было, что первосвященник был Нази Синедриона, но среди многочисленного собрания апостол мог не расслышать, кто имен­но произнес оскорбительное приказание.

 

О том же (23: 4-5)

Еп. Михаил. «Толковый Апостол»

Первосвященника Божия поносишь— оскорбление первосвященника, по мне­нию книжников иудейских, было оскорблением Самого Бога, или, по край­ней мере, считалось тяжким преступлением, как нарушение того закона, на который далее указывает сам Павел. Я не знал, что он первосвященник — в предположении, что апостол не мог не знать лично иерусалимского пер­восвященника, и если бы прежде не знал, то тут же, в Синедрионе, мог узнать, что это первосвященник, составлено несколько толкований на эти слова апостола, но, кажется, нет никакой настоятельной нужды отступать от буквального объяснения и должно признавать вместе со святым Злато­устом (ср. Феофил), что апостол действительно не знал, что это именно первосвященник. Если бы продолжал править тот первосвященник, ко­торый правил, когда Савл брал письма от него в Дамаск для преследова­ния христиан, то, конечно, он не мог не знать его лично; но это был дру­гой первосвященник, который вступил в должность гораздо после обра­щения Савла (около 48 года по Рождестве Христовом), когда Павел совер­шал свои великие путешествия к язычникам. Правда Павел с того време­ни бывал в Иерусалиме, и не раз, но все же мог не знать лично тамошнего иудейского первосвященника; могло не быть у него ни побуждений, ни интересов узнавать его лично; он мог слышать о его характере и деятель­ности и не знать лично. Мог не узнать его и в самом собрании Синедрио­на: по одежде можно было узнать первосвященника лишь при храмовом богослужении, а здесь он был, вероятно, в обычной одежде, по которой нельзя было отличить его от других. По председательствованию в Синед­рионе также можно было не узнать первосвященника, потому что в со­браниях Синедриона председательство не было необходимой принадлеж­ностью первосвященника; у Синедриона было право выбирать себе пред­седателя, и апостол тем более мог не предполагать в председателе этого собрания первосвященника, что собрание назначено было по унизитель­ному приказанию римского полкового начальника. Таким образом, очень может быть, что Павел не знал лично и не узнал в председателе первосвя­щенника Ананию, а если сам он прямо говорит о сем и как бы с извинени­ем (братия) , то можно почесть за несомненное, что действительно не знал. Ибо написано: то есть если бы я знал, что это первосвященник, я не сказал бы того, что сказал, ибо написано, что начальствующего в народе твоем злословить не должно (Исх. 22:28; по 70). Собственно, в словах апостола к первосвященнику злословия нет, но другим они могли показаться (и показались) злословием, и потому апостол оговаривается, что он не ска­зал бы этих слов, если бы знал, что то был первосвященник; впрочем, ска­занного слова, как справедливого, мудрый апостол не берет назад.

 

О том же

Иннокентий, архиеп. Херсонский. Соч., т. 9. «Воскресное чтение», 1873, т. 2 «Братия! — воскликнул Павел. — Я со всею чистотою совести жил пред Богом даже до сего дня!» Сей голос искренности мог тронуть всякого, нов собрании не было сердец способных внимать ему. Первосвященник Ана­ния первый почел слова сии выражением дерзости и приказал Павла бить по устам. Столь явная несправедливость исторгла из сих кротких уст стро­гий упрек: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная (лицемер)! Ты сидишь, дабы судить меня по закону, а вопреки закону велишь бить меня!» Пред­стоящие изумились: Анания был первосвященник, а Павел назвал его под­беленной стеной! «Как! — возразили некоторые. — Ты злословишь перво­священника Божия!» «Я не знал, братия, — отвечал Павел, — что он пер­восвященник, ибо в Писании сказано: начальствующего в народе твоем не злословь» (Исх. 22:28). Таковой ответ совсем не был хитрым оборо­том, как представляют его себе. Прежний первосвященник, известный Павлу, или уже не был в живых, или давно перестал быть первосвящен­ником. Корыстолюбие римских правителей часто переменяло преемни­ков Аароновых: иногда в продолжение одного года являлось их по два и более. Таковые перемены апостолу, удаленному от Иерусалима, могли быть вовсе не известны. Одежда первосвященника отличала его от про­чих только в храме. А потому весьма возможно, что Павел не знал о пер­восвященстве Анании. Но жестокие укоризны против судьи вообще при­личны ли подсудимому христианину, апостолу? Возражение сие казалось столь сильным даже некоторым отцам Церкви, что они признавали на сей случай в Павле неуместный порыв оскорбленного сердца. Напрасно! Должно думать, что Павел поступил в сем случае не как обыкновенный человек, а как посланник Божий; а известно, что пророки имели право обличать всех в преступлениях (3 Цар. 18:18; 4 Цар. 3:13; Ис. 1: 10-23; Иез. 21:25). Опыт показал, что его укоризна действительно произнесена была в пророческом духе, ибо впоследствии, когда возмутители, под предводительством Менахема, овладели Иерусалимом, Анания, скрыв­шийся в водопроводе, был пойман и умерщвлен вместе с братом своим Гизкиею. Иисус Христос заповедал, чтобы последователи Его готовы были подставить правую ланиту, когда ударяют их в левую (Мф. 5:39); но сим требует Он от  них только удаления от мщения, а не такого молчания, коим питается дерзость людей нечестивых. Павел вернее всякого исполнял волю Иисуса Христа в сем отношении, ибо он сам говорил о себе: «Злословят, а мы благословляем; нас гонят, а мы терпим; нас хулят — мы мо­лимся» (2 Кор. 4: 12-13). Но в настоящем случае он поступил по примеру Иисуса Христа, Который также обличал несправедливость ударившего Его прежде осуждения. Но если так, то зачем Павел извиняет свой посту­пок? Для того, чтобы устранить подозрение, якобы он нарушил закон, повелевающий не злословить первосвященника.

Разделение в Синедрионе. Ст. 6-9. Павел видел, что не все бывшие в со­брании одинаково враждебны Евангелию и ему. Были там фарисеи, ве­рившие в воскресение, бессмертие души, в существование духовного и невидимого мира, и саддукеи, которые, будучи безусловными материали­стами, отвергали все это. Поелику ни те, ни другие не хотели стоять на почве Евангелия, то он переносит вопрос на почву обыкновенных спо­ров. «Братия! — говорит он. — Я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскре­сения мертвых меня судят» (6). Павел не ошибся в своем ожидании. Едва он произнес последние слова, как произошли споры, и фарисеи, если не все, то, по крайней мере, некоторые, готовы были защищать его. «Ниче­го худого мы не находим в сем человеке, — говорили они. — Если же дух или ангел говорил ему, не будем противиться Богу» (9).

Защищая его против саддукеев, фарисеи должны были отстаивать его и от тех, которые обвиняли его в том, что он свое христианство ложно при­крывает верованием в воскресение. «Если дух или ангел говорил ему», — замечают фарисеи. Следовательно, в начале заседания Павел повторил рассказ о своем обращении, открыто приписывая его явлению и словам воскресшего Иисуса. Если же он не говорил об этом в Синедрионе — зна­чит, фарисеи и без того довольно знали, кто он и чему учил. Для чего же апостолу нужно было скрывать, ограничивать свое учение? Он не имел ни малейшего намерения уверять, что его учение ограничивается пропове­дью о воскресении, а хотел только показать, что между ним и фарисеями есть связь ставящая их на одну почву в этом деле.

Заключение в темницу. Ст. 10. Раздор увеличился, и произошел шум. Был ли это только спор фарисеев с саддукеями, или Павел снова сделался пред­метом раздора и угроз? Историк говорил только, что тысяченачальник, боясь, чтобы Павел не был растерзан на части, приказал воинам сойти, взять его из среды их и отвести в крепость (10). Синедрион обыкновенно собирался в святилище, куда, следовательно, запрещен был доступ римс­ким воинам. Но возле крепости было другое место собрания, и там-то, вероятно, воины взяли Павла.

Видение Господа. Ст. 11. В темнице, куда отвели его, его ожидала лучшая и вернейшая защита, чем какую представляли самые стены крепости. В следующую ночь ему явился Господь и сказал: «Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельство­вать и в Риме» (11), когда и как Господь не говорит, да и Павел не спраши­вает Его. Он уже готов запечатлеть своей кровью это свидетельство где угодно — в Иерусалиме или в Риме. Но Господу угодно, чтобы это совер­шилось в Риме. Значит, Павлу еще остается время поработать Господу.

Заговор иудеев и открытие его (23: 12-22) Ст. 12-15. Но иудеи не знали, какой невидимой защитой Господь окружил Своего служителя: они ожи­дали его при выходе из крепости, скрывшей его от их ярости. Ожидание длилось, и некоторые хотели сократить его. На следующее утро около со­рока человек собрались и поклялись, говорит историк, торжественно, страшной клятвой, дали обет не есть и не пить, пока не убьют апостола (12); этот обет и план исполнения его они тотчас открыли членам Синед­риона. Едва ли все в собрании склонны были запятнать себя убийством, но достаточно было согласия некоторых, чтобы признать обет и убедить Синедрион потребовать Павла в собрание еще раз; достаточно было об­ратиться к одному первосвященнику, способному, по свидетельству Иоси­фа Флавия, принять участие в каком угодно преступлении, — первосвя­щеннику, насильственная смерть которого скоро подтвердила пророчес­кое слово Павла: «Бог побьет тебя самого!» Итак, решено было потребо­вать еще раз Павла из крепости в Синедрион; убийцы будут ожидать его на дороге.

Ст. 16-20. Об этом намерении, неизвестно как, узнал племянник Пав­ла — «сын сестры Павла», он пробрался к Павлу и открыл ему заговор. Если бы Господь не сказал Павлу, что он нужен Ему в Риме, то он, вероят­но, смело пошел бы навстречу опасности, предоставляя свое освобожде­ние воле Божией. Но поелику он должен жить, то и рассудил, что, следо­вательно, Господь хочет его спасения. Посему он отослал этого молодого человека к тысяченачальнику; последний понял всю ответственность свою за предположенное убийство и решился отослать Павла под охраной вои­нов в Кесарию, где жил римский правитель.

 

Отправление и прибытие узника Павла в Кесарию к прокуратору Феликсу (23: 23-35)

«Воскресное чтение», 1873, ч. 2

В Кесарии, куда отправили ап. Павла из Иерусалима, жил правитель Иудеи — Феликс. Это был тип порочнейших правителей того печального времени. Хотя Деяния апостольские не представляют очевидных данных для оценки характера этого жестокого правителя, державшего невинного Павла два года в темнице, но есть другое свидетельство — история Тацита, изображающая неизгладимыми чертами нравственную сторону его. «Император Клавдий, — говорит Тацит, — отдал разорен­ную Иудею в управление всадникам, или вольноотпущенникам. Одним из последних был Антоний Феликс, запятнавший свое правление жес-токостию и грабежом  и соединявший в себе почти безусловную царс­кую власть с душою раба» (Ист. Тац. 5, 9). Он был братом другого раба — Палласа, который, по милости Агриппы, захватил в свои руки управле­ние Римом и всей империей. Несмотря на поддержку со стороны своего всемогущего брата, Феликс хотел придать своему положению в Иудее некоторого рода национальное основание: он женился на Друзилле, дочери Ирода Агриппы и жене царя емисийского, Ассиза, бросившей своего мужа ради Феликса. Но его суровый нрав, порочная жизнь, от­сутствие блестящих талантов, жадность, низость и заискивание у на­рода — словом, все отталкивало от него иудеев и возбуждало в них не­нависть к нему. Насколько они были основательны и справедливы в этом случае, показывает то обстоятельство, что Нерон, через два года правления Феликса, должен был разобрать их несогласия и оправдать иудеев. Феликс был отозван и, не будь его сильного брата, поплатился бы головой за свой гнусный деспотизм в управлении Иудеей. Таков был правитель Иудеи, к которому привели Павла. При наступлении вечера четыреста пеших воинов и семьдесят всадников отправились из Иеру­салима, посадив Павла на лошадь и ведя его в середине. Такая сильная охрана, по-видимому, свидетельствует, что существовали и другие пла­ны, кроме плана сорока заговорщиков, и что тысяченачальник боялся народного восстания. Иерусалимский тысяченачальник написал Фелик­су довольно беспристрастное письмо, в котором объявлял (Деян. 23:26 и след.), что он не нашел Павла виновным ни в каком преступлении достойном смерти или оков, что приводил его в Синедрион и увидел, что его «обвиняют в спорных мнениях, касающихся закона иудейско­го». Узнав потом, что его жизнь в опасности, он отправил его в Кеса­рию и объявил иудеям, что они могут, если хотят, обвинять его перед правителем.

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24