Я сказал, что в исследованиях об эпохе внутреннего брожения, последовавшего за наслоением племен, невоз­можно принять в соображение все способности ума и все качества души человеческой. Но то, что невозможно в общем, теоретическом обзоре исторической науки, дела­ется необходимым в рассказе о судьбах какого-нибудь народа отдельного или даже в повествовании о жизни всего человечества. Нравственное усовершенствование или искажение так же важно, как изменение законов обще­ственных, как расширение или стеснение круга знаний положительных, как увеличение или упадок сил физиче­ских. Все связано, все находится в условиях взаимного действия и борения. Первое оскорбление, нанесенное че­ловеком человеку или племенем племени, закидывает в душу злое  начало  вражды  и  вызывает  наружу тайные зародыши порока. По чудному закону нравственного мира, обидчик более ненавидит обиженного, чем обиженный своего притеснителя. Обе стороны подвергаются нравст­венной порче; но семя зла сильнее развивается в самом сеятеле, чем в почве, невольно подвергающейся его вред­ному влиянию. Таков устав вечной правды.

Я знаю, что много писано и рассказано об ужасах, сопровождавших возмущение народов против власти чу­жой; но я вызываю всякого беспристрастного судью, вся­кого читателя, у которого понятия не спутаны ложною системою, пусть они скажут, равнялись ли когда-нибудь преступления племени, освобождающего себя, с злодейст­вами  племени   завоевывающего.  Сицилийские  вечерни, Сант-Домингский  бунт  невольников,  восстание Сербии или Греции против турок, Швеции против власти датской, Ирландии против англо-нормандского ига*, России про­тив монголов могут ли сколько-нибудь сравниться с го­рами из человеческих голов, насыпанных перед престола­ми Тимуров и Чингисов, с грудами вырванных глаз, с опьянением злости турецкой при Магомете II-м и всех первых  Оттоманах,  с  неистовством  рыцарей  в  землях прусских и летских, с преданием детей на съедение псам крестоносцами  в южных  славянских землях,  с резнею индейцев в Мексике и Перу, с варварством норманнов в Англии и англо-нормандцев в Ирландии? Я скажу более: не только первые утеснители, но и потомки их в даль­нейшем колене носят это клеймо первоначальной злобы. Так, Польша и Литва ненавидели Россию, когда Россия еще была перед ними чиста и неповинна (смотрите все сказания о времени Самозванцев); так, англичанин враж­дебнее  к  ирландцу,  чем  ирландец к англичанину; так, славянин протягивает дружески руку германцу, а германец рад бы опять на него замахнуться мечом — да поздно: старый плебей Европы вырос не под мочь соседу.

Народ порабощенный впитывает в себя много злых начал: душа падает под тяжестью оков, связывающих тело, и не может уже развивать мысли истинно человеческой. Но господство — еще худший наставник, чем рабство, и глубокий разврат победителей мстит за несчастие побеж­денных. Этот закон важен для истории, но его проявления не везде равно ясны. Зараза нравственной порчи тем сильнее, чем теснее злое начало соединено с жизнью лиц, составляющих общество, и поэтому подчиненность целого племени другому племени менее гибельна, чем раздел покоренных, отданных в полную власть завоевателям. В первом случае рабство и господство представляются каж­дому отдельному лицу как понятия отвлеченные, связан­ные с общим государственным устройством; во втором —они входят в самый быт людей, присутствуют при каждом шаге в развитии умственном и физическом, отравляют каждое чувство от младенчества до старости и не остав­ляют человеку ни одного убежища, где бы он смог сохра­нить святыню внутреннего чувства от оскверняющего при­косновения факта, противного человеческой природе. Та­ково влияние учреждений, основанных на грубом праве силы, и чем долее они продолжают действовать, тем глубже корни разврата врастают в душу человеческую.