Основной, сложнейший вопрос богословия — это вопрос о том, как именно человек может усвоить себе дары Христовой победы. Достаточно ли для этого верить в то, что Бог нас "амни­стировал" за заслуги Христа, или нужно что-то еще?

Православный ответ сложнее протестантского: нужно, чтобы Христос жил в самом человеке, чтобы кровь Христова омывала сердце каждого человека: мы имеем "дерзновение входить во святилище посредством Крови Иисуса Христа, путем новым и живым" (Евр. 10, 19). И на этом новом пути мы соучаствуем в неслыханном Богослужении — в Литургии, на которой Христос "Приносяй и Приносимый, и Приемляй и Раздаваемый".

Эти слова из литургической молитвы св. Иоанна Златоуста означают, что Христос есть Тот, Кто приносит единственную Жертву, то есть жрец ("приносяй"); и Он же — Тот, Кого прино­сит в жертву, то есть жертвенный агнец ("приносимый"); Он и приемлет эту Жертву, то есть Господь ("приемляй"), и Он же раздается в снедь причастникам ("раздаваемый"). Человеческая воля Христа совершает жертву Богу ("приносяй"). И в эту жерт­ву она приносит саму себя: "воля не Моя, но Твоя да будет" ("приносимый"). Божественная же воля Христа приемлет эту жертву ("приемляй"); и по согласию обеих воль обоженная плоть Христа раздается причастникам ("раздаваемый").

Вот вопрос, который так важен для православно-протестантс­кого диалога: кто является, если использовать терминологию бо­гословских учебников прошлого века, "субъектом таинства"? Кто совершает Таинство? Протестантское богословие акцентирует исключительно действие Бога в деле нашего спасения. Католи­ческая традиция полагает, что людям (прежде всего священни­кам) дана власть совершать таинства и чудеса. С точки зрения протестантов это магизм, кощунство и вообще язычество... Пра­вы они или нет в своей критике католичества — вопрос отдель­ный. Важно лишь заметить, что православие не есть католичест­во. Если католическая традиция (равно как и обыденное мнение наших прихожан) полагает, что совершителем таинства является священник, через рукоположение получивший на то особые пол­номочия от законных церковных властей, то православное пре­дание допускает совершенно иной ответ на этот вопрос.

Так, св. Иоанн Златоуст напоминает, что для ветхозаветного патриарха Иосифа величайшей наградой было право подать царю чашу. В Таинстве же Нового Завета все наоборот: Царь Сам пода­ет тебе чашу¹⁸⁶. "Священник стоит только, исполняя образ, и прино­сит молитву, а все совершает благодать и сила Божия. Это изрече­ние ("Примите, ядите, сие есть Тело Мое...") постоянно возращает силою благодати тех, кто достойно принимает трапезу", — писал Златоуст¹⁸⁷. Итак, священник напоминает Слово, которое совершает в нас Таинство. "Не человек претворяет предложенное в тело и кровь Христову, но Сам распятый за нас Христос. Представляя Его образ, стоит священник, произносящий те слова, а действует сила и благодать Божия. "Сие есть тело Мое", — сказал Он. Эти слова претворяют предложенное, и как то изречение "раститеся и наполните землю" хотя произнесено однажды, но в действитель­ности во все время дает нашей природе силу к деторождению, так и это изречение, произнесенное однажды, с того времени доныне и до Его пришествия делает жертву совершенною на каждой трапезе в церквах"¹⁸⁸. Таинство совершается Христом и Его Духом. Священник же служит Таинству и потому называется священнослу­жителем¹⁸⁹.

Богочеловек Себя пожертвовал людям, подарил Свою жизнь нам — не чтобы Ему умереть, но чтобы нам жить в Нем. И по­этому христианское жертвоприношение, Литургия, совершается со словами: "Твоя от Твоих Тебе приносяще о всех и за вся". Мы теперь Богу приносим не свое, а Богово. Не со своей кровью мы подходим к алтарю. Мы берем плод лозы, взращенной Творцом. Чаша вина — вот то, что от нас в Литургии (плюс наши сердца, которые мы просим освятить). И мы просим, чтобы этот, первый дар Творца, дар лозы стал вторым Даром — стал Кровью Христа, стал пропитан Жизнью Христа. От Твоих людей, от Твоей земли мы приносим Твою же Жизнь Тебе, Господи, потому что Ты ее дал нам для всех и для избавления от всякого зла. И мы просим, чтобы Твоя Жизнь, Твоя Кровь, Твой Дух жили и действовали в нас.

Что, собственно, происходит на Литургии? Человек просто присутствует при совершении Христовой Жертвы? Он просто уведомляется о ее принесении, или эта Жертва (голгофская, рав­но как и литургическая) непосредственно касается его самого и внутренне меняет его? Вершинная молитва Литургии (эпикле-сис) просит: "Господи, ниспосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие Дары сия". Как видим, эпиклесис не есть лишь молитвенное призвание, совершаемое только ради таинственного преложения хлеба и вина. Эпиклесис есть также моление о том, чтобы все истинно приобщились к тайне Тела Христова. Чело­век, люди, собравшиеся в Церковь, — это первенствующий, важ­нейший предмет литургического освящения. Мы составляем "материю Таинства". Мы вошли в храм просто людьми. А долж­ны стать Церковью — Телом Христовым. И мы просим о том, чтобы через хлеб и вино, пресуществленные в Тело и Кровь Христа, Господь соделал нас Телом Христовым.

Церковь есть распространение Тела Христова в мире. Не проповеди о Христе, но именно Тела Христова (ибо Дух Христов может жить только в Теле Христовом). Проповедь — это хорошо. Но однажды это человеческое усилие должно уступить место действию Божию. "Литургия оглашенных", "литургия слова", служение проповеди однажды должны умолкнуть — после того, как они подвели человека к кульминации таинства Спасения — к таинственной литургии верных, к той Чаше, которую наполняет Сам Христос, а отнюдь не дьякон и не служитель. Проповедь — не центральное, а служебное место в литургии и в жизни Церк­ви. Проповедь готовит нас к тому чуду, которое сотворит над на­ми не проповедник и не священник, а Сам Господь.

О трех реалиях Писание говорит как о "теле Христовом": о теле, рожденном Марией и вознесенном "одесную Отца" после страданий; о евхаристическом хлебе; о собрании верных. На­сколько я могу представить, это не рядоположное соименование, но динамическое движение: через вкушение евхаристического хлеба люди становятся Церковью с тем, чтобы соучаствовать в победе Христа над смертью. Мы входим в храм как уличная тол­па, чтобы получить из Чаши нашу новую жизнь. Значит, той ма­терией, над которой совершается чудо евхаристического прело­жения, являемся в последнем счете мы сами. Величайшее чудо не в том, что хлеб и вино в чаше стали Телом и кровью, а в том, что мы становимся Христовыми. Чрез святые дары освящению подлежим мы сами: "святая — святым". Человеческие сердца Христос желает присоединить к Себе, а не хлеб и вино. "Я пред­стоятель таинственной трапезы, — говорит св. Григорий Бого­слов, — я очищаю людей, которых приношу Тебе в дар посредст­вом бескровных и совершенных учений"¹⁹⁰, "Священник совершает моление не о том, чтобы огонь ниспал свыше и попалил предло­жение, но чтобы Благодать, нисшедши на Жертву, воспламенила чрез нее души всех"¹⁹¹, - говорит о Литургии св. Иоанн Златоуст.

Итак, в результате Таинства должны измениться люди. Люди должны стать жертвой, посвящаемой Богу. "Соделай нас живыми людьми, даруй нам Духа Святого", — восклицается в литургиче­ской анафоре Серапиона Тмуитского (сер. IV века)¹⁹².

Необычность этого изменения состоит в том, что не люди ус­ваивают плоды Таинства, но Таинство усваивает себе людей. При обычной трапезе плоды, вкушаемые людьми, превращаются в человеческое тело. На евхаристической трапезе человек сам должен стать тем, что он ест. Вкушая Тело Христово, человек свое тело должен преобразить в Тело Христа. Так, по опыту преп. Максима Исповедника, центральным моментом Литургии является "пресуществление причастников во Христа". "Кто при­чащается таинству достойным образом, тех оно преобразует со­образно самому себе"¹⁹³. Христос преобразует верных в Себя.

О том же говорит бл. Августин, как бы от лица Христа пояс­няя смысл Литургии: "Я есмь пища твоя, но вместо того, чтобы Мне преложиться в тебя, ты сам преобразуешься в Меня... Будь­те же тем, что вы видите и примите то, что вы есть"¹⁹⁴. На закате Византии думали так же: "Церковь указуется Тайнами... Для Церкви они — истинная пища и питие; и причащаясь их, она не превращает их в человеческое тело, как какую-нибудь другую пищу, но сама превращается в них. Так железо, сообщившись с огнем, само становится огнем, а не огонь делает железом" (Нико­лай Кавасила)¹⁹⁵. Через освященный Хлеб люди становятся Хри­стовыми и тем самым получают возможность составлять Цер­ковь. "Совершеннейшие по степени преуспеяния составляют как бы одно лицо и тело Церкви. Лучшие <...> делаются Церко­вью", — говорил св. Мефодий Олимпский¹⁹⁶.

Вот что почти ушло из сегодняшнего обиходного пережива­ния Литургии — то, что это и есть точка созидания Церкви. Ли­тургия — не то событие, в котором я получаю частное освящение и отпущение моих личных грехов. Литургия — это событие, ко­торое и делает меня христианином, которое присозидает меня к Церкви. Это то событие, в котором Церковь, собственно, и под­держивает свое существование.

Вот несколько раннехристианских свидетельств, напоми­нающих об этом:

"Как этот преломляемый хлеб, быв рассеян по холмам и бу­дучи собран, сделался единым, так да соберется Церковь твоя от концов земли в Царствие Твое" (Дидахе)¹⁹⁷. "Затем священник просит о том, чтобы благодать Духа Святого снизошла на всех здесь собравшихся, дабы соединенные в одно тело символом воз­рождения, были бы заключены теперь в одно тело причастием Телу Господа нашего, дабы собрались они в единство, связанные взаимными узами, единодушием, миром, ревностным служением" (Феодор Мопсуестийский)¹⁹⁸.

В Литургии мы присоединяемся к Церкви. О грешниках и о некрещеных (оглашенных) Церковь молится одними и теми же словами: "примири и соедини их святой Твоей Церкви". В грехах мы отпадаем от Церкви. Причащение дарует нам "отпущение грехов" как возвращение к церковному бытию.

В христианстве нет совершенно индивидуального, частного пути спасения. Даже отшельник, очищающий свою душу в уеди­ненном подвиге, получает освящение не потому, что он соответ­ствует условиям получения благодати, а просто потому, что и в пустыне он пребывал как член Церкви. Мы спасаемся жизнью Христовой — а это значит, что обретение спасения есть вхожде­ние в жизнь Христа, а не просто некое самодельное изменение в нашем внутреннем убранстве. Встретить Христа — значит при­коснуться к тому, что объемлет меня, что превосходит меня. От этого объемлющего мне может быть дан новый ток жизни. Но этот ток совсем не ради меня одного существует, и он не намере­вается прекратить свое струение, как только достигнет моего сердца. Христос умер не для меня. Он умер — и для меня. Зна­чит, христианская сотериология может осмысляться только в категориях со-участия. Я со-участвую в том, что живет не только во мне. Я со-участвую в даре, который послан не только по мо­ему адресу. Если же собрать все адреса, по которым посылается дар Христов, то и смысл Христова деяния станет понятнее. Со­вокупность адресатов — это и есть Церковь.

Новый Завет заключен не с отдельным человеком (не с Пет­ром и не с Иоанном), не с кружком апостолов, а со всем челове­чеством. С народом. Быть христианином значит попросту быть членом народа Божия. Быть христианином значит осуществлять в себе тот дар, который есть в Церкви¹⁹⁹. Если мне тягостно оттого, что кто-то кроме меня молится Христу, если меня коробит отто­го, что к моей любимой иконе прикладываются старухи и "бомжи" — значит, посылка от Христа ко мне так и лежит еще невостребованной. Нам надо научиться радоваться не только Христу — но и христианам (не "святцам", а именно простым, живым христианам, толкающимся и в храмах, и в автобусах).

При протестантском взгляде "христианство есть нечто только личное. Никакой связи между людьми, кроме той, которая суще­ствует в любой социал-демократической организации — нет. Ес­ли баптист Сидор получит от Духа Христа, то через это с бапти­стом Иваном ничего не произойдет, он ничего при этом не полу­чит. Ибо если я намочу один камень, лежащий в куче, то остальные от этого не намокнут. В Церкви совсем другое: благодать, которую воспринял член Церкви Сидор, оживляет не только Си­дора, но и всех членов Церкви. Совершенно так, как в яблоне или в нашем теле. Заразилась одна "клеточка", болеют все. По­лили вы корни, а ветки получили воду", — излагает различие протестантского и православного понимания Церкви М. А. Но­воселов²⁰⁰.

Главное же таинство христиан называется Литургией. Совме­стным служением. Общим делом. В античной Греции литургия — это устроение общественных угощений; то, что необходимо обществу, и то, что делалось исполнителем бескорыстно, не да­вая ему средств к жизни. "Литургом", соответственно, назывался общественный деятель, который свое время, силы, а зачастую и средства тратил на пользу сограждан.

В век, когда самой модной философией был экзистенциа­лизм, сложнее всего говорить о Литургии. Человек ищет одино­чества и неповторимости, а ему опять говорят о сообществе. Но ведь смотреть можно не только в бездну пустоты. Бездна челове­ческой души может быть призвана Бездной Божества. Не только "тошноту" (la nausee Сартра) можно испытывать на границе че­ловеческого бытия. Человеческая смертность может быть пово­дом не только к отчаянию и к бегству, но и к любви (вспомним пронзительные цветаевские строчки: "Послушайте: еще меня лю­бите за то, что я умру!").

Христиане древности остро переживали человеческую смерт­ность. Они открыли целостность человека: "Человеком в самом истинном смысле называется не душа без тела и не тело без ду­ши, но то, что составилось в один прекрасный образ из соедине­ния души и тела", — писал на исходе III века св. Мефодий Олимпский, отрицая спиритуалистическую идею, согласно кото­рой лишь душа человека достойна бессмертия²⁰¹. А, значит, и душу и тело надо было пропитать Вечностью — "доколе есть время" (Гал. 6, 10). Тело вместе с душой получит награду или наказание, и радость о спасении должна быть явлена не только незримой душе, но и телу.

Христианство проще и естественнее, чем иногда кажется. Что обновляет тело? — Пища. Что объединяет многие тела в их об­новлении? — Совместная трапеза. Христос мог бы избрать любой способ для Своего главного таинства — для таинства Своего все­ления в посвящаемых. Он избрал посвящение не через секретное слово, не через коаны²⁰², не через йогические упражнения для чакр. Он избрал посвящение через трапезу.

И боги Олимпа пируют вместе. Не потому, что они нуждают­ся в пище, а потому, что они нуждаются в общении, в литургичности. Так и Завет любви был дан в таинстве, которое невоз­можно совершать в одиночестве — он был дан в общей чаше, идущей по кругу на трапезе друзей.

Первое, что узнает (и что должен принять) человек, желаю­щий Причастия — что Причастие происходит на Литургии. На Литургии не как разновидности Богослужения, а на Литургии как собрании. Причастие — действие, которое все христиане рас­сматривают как свое единое, "общее дело".

Но раз адресатом и материей Таинства являются люди, то становится понятным одно святоотеческое мнение, которое ка­жется совершенно противоположным тому, как воспринимают Литургию наши современники. В перспективе обычного челове­ческого восприятия хода Литургии при начале священнослуже­ния мы имеем хлеб и вино, которые к его исходу должны преложиться в Тело и Кровь Христа. Однако, sub specie aeternitatis (лат. "с точки зрения вечности". — Ред.) все выглядит противо­положно: Тело Христа, даруемое людям, существует прежде на­чала Литургии, и оно должно приобрести такую форму, чтобы людям было доступно его вкушение.

"Древний патерик" рассказывает о монахе, который не мог причащаться, ибо каждый раз в минуту причастия он видел на Литургии закалаемого отрока. "Когда подходили братия прини­мать, давалось им тело, и когда взывали они, говоря аминь, ста­новилось оно хлебом в руках их... Если бы мог человек вкушать тело, тело и обреталось бы, но поелику никто не может вкушать мясо, посему учредил Господь хлебы для причастия. Итак, с ве­рою ли примешь то, что держишь в руке твоей? И я сказал: ве­рую, Господи. И когда я сказал сие, тело, которое я держал в ру­ке моей, стало хлебом, и, возблагодарив Господа, я принял свя­тую просфору"²⁰³.

Или противоположный случай: Некий старец-подвижник считал, что Дары суть лишь образ Тела Христа, но не само Тело. По молитвам братии ему была открыта истина: он увидел в чаше младенца и когда после этого с верой исповедал "Верую, Госпо­ди, что хлеб — Твое тело", — и "тотчас плоть, которая была в его руке, сделалась хлебом, согласно славе таинства, и он вложил его в рот и принял, благодаря Бога. Сказали ему старцы: "Бог знает природу людей, что не могут они есть плоть сырую, поэтому Он делает Свое Тело хлебом, а Свою кровь — вином для тех, кто принимает его с верой"²⁰⁴. В Древнем Патерике заключительная фраза звучит так: "И сказали старцы: Бог знает человеческую природу, что не может она есть сырую плоть, и потому прелагает Тело Свое в хлеб, и кровь Свою в вино для приемлющих сие с ве­рою"²⁰⁵.

Отсюда будет понятнее выражение св. Ипполита Римского о хлебе и вине как "вместообразном" (антитипосе) Христа²⁰⁶.

Это понимание Евхаристии находится в русле общей тради­ции православной мистики, согласно которой Бог "находится в Своей славе <...> но щадя нас, чтобы мы не погибли, Он поло­жил тьму, покрывающую не Его, но нас" (преп. Симеон Новый Богослов)²⁰⁷. "Или ты не знаешь, что души человеческие никогда не могли бы перенести огня этой жертвы, но все совершенно по­гибли бы, если бы не было великой помощи Божественной бла­годати?", — говорит Златоуст уже прямо о Литургии²⁰⁸. Оказыва­ется, благодать прячет чудеса! Так тайна Бога была спрятана в смиренной плоти Сына Марии. "Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти" (1 Тим. 3, 16). "Тайна сия для язычников, ко­торая есть Христос в вас, упование славы, Которого мы пропове­дуем, вразумляя всякого человека" (см. Кол. 1, 27-28). Это и есть тайна Причастия: "Христос в нас". А в Рим. 15, 16 говорится о совершении "священнодействия благовествования Божия". Про­поведь есть таинственное священнодействие. И в христианстве тайна распахивается миру в Евангельской проповеди. Эзотерично и мистично в христианстве не то, что спрятано, а то, что от­крыто: Слово стало плотью²⁰⁹. Причастие таинственно не потому, что оно секретно, а потому что непостижимо. Именно потому, что в Причастии Бог дарит Себя нам, Причастие есть таинство. Не мы совершаем это действие, и потому мы не в силах его по­стичь.

Христос в Писании именуется камнем и скалою. Скала — камень, не обработанный рукой человека. Это естественная опо­ра. Эта же нерукотворенность, предуказанная установлениями ветхозаветного закона и событиями священной истории, есть и в Таинстве Причастия. Например, при сооружении ветхозаветного жертвенника не использовались орудия: "посвящаемое Богу должно быть естественно"²¹⁰, то есть в конечном счете — непосред­ственно богосозданно. Вершинные слова православной Литургии — "Твоя от Твоих Тебе приносяще" — взяты из молитвы Давида над материалами, собранными для постройки храма: "Твоя бо суть вся и от Твоих дахом Тебе". Ведь Литургия есть созидание Храма Тела Христова.

Все иначе в протестантизме: "Мы не признаем таинства пре­вращения хлеба в Тело Христа и виноградного вина в Кровь Спасителя, и того, что верующие якобы вкушают не хлеб и вино, но истинное Тело и Кровь Христа" - такими словами баптист­ский учебник догматики проводит самую главную границу, отде­лившую мир протестантов от традиционной Церкви²¹¹.

В протестантизме Евхаристия не есть приятие дара от Спа­сителя, а есть очередная присяга на верность евангельскому уче­нию, есть нечто, что декларирует человек перед лицом Бога. Причастие оказывается не Божиим действием, а чисто человече­ским, это "внутреннее общение с Его личностью, Которая поль­зуется этим внешним актом как выражением внутренней духов­ной веры" (выражения типа "Бог пользуется человеком" остав­ляем на совести авторов). Итак, вектор протестантской Евхари­стии - от человеческого сердца (от "внутренней духовной веры") наружу, во "внешние акты", в символы, знаки и обряды. Это чис­то человеческая деятельность. В Православии Причастие, напро­тив, исходя от Бога, через преображенные хлеб и вино входит в человека, преподается ему, обогащает его.

Опыт столетий и опыт тысяч христиан был отвергнут во имя собственного негативного опыта. На весь мир баптисты воз­вестили о собственном ощущении пустоты, которое они испыты­вают от прикосновения к своей литургической чаше: "Не заблу­ждайтесь и не думайте, что жизнь вечную можно приобрести че­рез вкушение хлеба и вина в Вечере Господней! Слова 'Идущий', 'есть', 'пища' в Евангелии от Иоанна просто изображают веру, принимающую Господа Иисуса Христа как личного Спасителя. Уверовавшему в Господа Иисуса Христа как в своего личного Спасителя надлежит постоянно участвовать в Вечере Господней (1 Кор. 11, 23-34), в общении с другими верующими, но не для получения спасения, а в силу того, что спасение уже получено, а также и вообще во исполнение заповеди Господней"²¹². Тем самым баптизм объявил: Зачем нужно наполнять чашу вином и хлебом, и зачем вообще нужно пить из нее — мы не знаем. Не понимаем мы и того, зачем Христос установил столь странное таинство своей Крови. Но раз уж нам повелено, то мы будем изображать этот обряд. Обряд, смысл которого неясен и забыт, мы будем слепо повторять из верности традиции"... Хлебопреломление со­вершается протестантами без веры в его действительность. Но — "все, что не по вере, грех" (Рим. 14, 23). И оказывается протес­тантское хлебопреломление причащением во осуждение (1 Кор. 11,29).

Протестанты похожи на человека, который видит в пустыне умирающего от жажды путника и, радушно подойдя к нему, на­чинает рассказывать умирающему о пользе воды. Три часа он говорит о том, какие замечательные свойства у воды, о том, что без воды не может быть жизни, о том, что надо бороться за чис­тоту источников и водоемов... А затем уходит, так и не дав жаж­дущему ни капли воды. "Разве ты еще хочешь пить? Разве не­достаточно тебе "хороших вестей о воде"? Хочешь саму воду? Но у нас ее как раз и нет. Мы пьем "символ воды", мы даем людям "воспоминание о воде". Это только невежественные православ­ные и католики считают, что жидкость в их литургических сосу­дах действительно есть Вода Жизни, Кровь Христа. А мы счита­ем, что вода — это слова Христа. Эти слова мы тебе и пересказа­ли. Почему же ты еще хочешь пить?! Ты же слышал: "Единственное, что может спасти человека — Евангелие, радост­ная весть о спасении через Иисуса Христа и искупление на Гол­гофе. Задача Церкви — проповедь Евангелия, слышание которого открывает людям путь ко спасению"²¹³. Понял? Задача Церкви — проповедь Евангелия, а совсем не Причастие Телу и Крови Хри­ста. Ты понял, что "слышание открывает людям путь ко спасе­нию", а совсем не соединение с Богочеловеком? Ну что, тебе рас­хотелось пить? И если тут рядом будет проходить православный священник с Чашей — смотри, ни в коем случае не пей из нее!".

Получается, что человек утоляет жажду информацией о воде, а не самой водой. Человек питается символом Хлеба, а не самим Хлебом. Спасает "весть о спасении", "информационный выпуск

Хороших Новостей из Иерусалимского отделения Би-Би-Си", а не реальная благодать Христова.

Ни религиозно, ни исторически, ни полемически, ни тексту­ально протестанты здесь неправы.

Религиозно они неправы потому, что лишь воспоминаниями о когда-то бывшей трапезе сыт не будешь. Адвентистскому катехи­зису, настаивающему, будто "Вечеря Господня напоминает..."²¹⁴, — я отвечаю: да, только этого мало! Голод моей души не утолить воспоминанием о том, как Христос когда-то накормил апостолов. Я хочу, я жажду быть участником той же Трапезы, на которую Спаситель позвал апостолов. Если у меня, человека XX века, нет возможности войти в сионскую горницу — значит, спасение и обретение Христа слишком фатально зависят от исторических и географических обстоятельств. Значит, полнота приобщения ко Христу не одна и та же для разных времен и поколений. Как же тогда быть с настойчивыми утверждениями ап. Павла о том, что Жертва Христа принесена единожды и за всех людей, за все времена?

Кроме того, мое здоровье не вернется ко мне от рассказа о том, что когда-то кого-то исцелил палестинский чудотворец. Инженер, по вине которого произошла чернобыльская авария, оказался под судом. Предположим, что через некоторое время ввиду тяжелого состояния здоровья ему объявляют амнистию. Сильно ли облегчит эта бумага его положение? Ведь он сам но­сит в себе тягчайшую кару за свой грех. Он сам пропитан радиа­цией. Он сам умирает. И никакой суд, никакая апелляционная инстанция не могут защитить его от нарастающей боли, от по­глощающей слабости.

Мало объявить человеку, что Бог более не сердится на него. Надо дать ему реальную защиту от смерти, надо дать ему реаль­ную возможность дышать Богом. Не Бог удерживает Себя вдали от людей. Люди удалены от Него как собственными грехами, так и блокирующими духовными посредниками, "духами злобы под­небесной". Надо дать лекарство. Лекарство нужно от смерти. Ле­карством от смерти может быть только Бессмертие. Бессмертие имеет только Бог. Значит, Бог, бывший вдали, должен обрести жизнь внутри человека. "Старайтесь не о пище тленной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Че­ловеческий <...> хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру <...> Я есмь хлеб жизни <...> Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли; хлеб же, сходящий с небес, таков, что ядущий его не умрет <...> хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира <...> если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни" (Ин. 6, 27, 33, 35, 49-51, 53).

Причастие Крови и Тела Христовых — вот лекарство от тле­ния, разлившегося по всей нашей вселенной, то лекарство бес­смертия, которое принес Спаситель. Христос позвал нас на "вечерю бессмертия" (св. Климент Александрийский. Строматы 7, 3). Сам Христос установил именно такой способ сообщения со своими учениками: не просто через проповедь, через молитвы или гимны, не просто через обряды - через Таинство Причастия Телу и Крови Христа. По верному слову св. Филарета Москов­ского, "Господь установил Таинство и дал Свое Тело и Кровь не для того только, чтобы мы знали, что это Тело и Кровь, но чтобы приобщались"²¹⁵. Люди, которые говорят, что достаточно читать о Тайной Вечере и вспоминать о ней, люди, по уверению которых само Лекарство Бессмертия для нас сегодня недоступно, не по­няли замысел Спасителя. Эти люди — протестанты: "Вечеря Гос­подня дана Христом для воспоминания его страданий, смерти и цены выкупа"²¹⁶. Для протестантов "Вечеря Господня — служение, которое Иисус установил в память Своей смерти и в ознамено­вание Его грядущего царства"²¹⁷. Не к Вечности приобщает При­частие, не к Богу, но всего лишь к чисто человеческим воспоми­наниям о прошлом и о будущем. Причастие не вырывает из-под власти времени, но заставляет лишь еще быстрее и безысходнее вращаться в его колесе...

Исторически они неправы потому, что христиане древности, христиане первых веков понимали Евхаристию как реальное Чу­до, а не как педагогический символ²¹⁸.

Полемически они неправы потому, что ведут свой диспут не с православием, а со своим представлением о нем. Не о правосла­вии пишет баптистский автор, объясняя, что "учение о пресуще­ствлении, связанное с идеей приношения бескровной жертвы за грехи тех, кто участвует в причащении, полностью отрицает единократное искупление грехов единократной жертвой Иисуса Христа"²¹⁹. Тайная Вечеря совершилась единожды, и жертву Хри­ста нельзя и не имеет смысла повторять: "Христос вошел не для того, чтобы многократно приносить Себя, иначе надлежало бы Ему многократно страдать от начала мира; Он же однажды, к концу веков, явился для уничтожения греха жертвою Своею" (Евр. 9, 24-26). Эти слова делают библейски уязвимой позицию католического тридентского богословия, согласно которой свя­щенник получает полномочия, достаточные для повторения Тайной Вечери. Если бы и православие так понимало Евхаристию — то в нем действительно появился бы привкус магии. Так что со­гласиться с католическим представлением о том, что священник имеет полномочия повторять Тайную Вечерю, нельзя. Но и со­гласие с протестантизмом не представляется радостной перспек­тивой. Ибо при согласии с протестантами — не замуровывается ли вход в сионскую горницу? Не становится ли она слишком эзотерическим и замкнутым эпизодом, в котором однажды уча­ствовали 12 избранников, но к которому более ни у кого нет возможности присоединиться?

Для православия, как и для протестантов, есть лишь одна Жертва — принесенная Христом. Чудо же Евхаристии состоит в том, что мы можем принять участие в той самой Вечере, на ка­кой Христос подал свою Чашу "всем", а не только апостолам. Истончается толща времен и пространств, что отделяют нас от той Чаши, и из рук Христа мы приемлем ее же.

Православное переживание Евхаристии было сформулирова­но на Константинопольском Соборе 1157 г.: "Слышащим Спа­сителя о преданном Им священнодействии Божественных Таин, говорящего: "Сие творите в Мое воспоминание", но не пони­мающим правильно слово "воспоминание" и дерзающим гово­рить, что оно (то есть воспоминание) обновляет мечтательно и образно Жертву Его Тела и Крови, принесенную на Честном Кресте Спасителем нашим в общее избавление и очищение, и что оно обновляет и ежедневную Жертву, приносимую священ­нодействующими Божественные Тайны, как предал Спаситель наш и Владыка всех, и поэтому вводящим, что это иная жертва, чем совершенная изначала Спасителем и возносимая к той меч­тательно и образно, как уничижающим неизменность жертвы и таинство страшного и Божественного священнодействия, кото­рым мы принимаем обручение будущей жизни, как это изъясня­ет Божественный отец наш Иоанн Златоуст во многих толкова­ниях великого Павла, анафема трижды"²²⁰.

Итак, Литургия — не "иная" жертва, чем та, что была прине­сена на Тайной Вечере. Слова "символ" или "воспоминание" хоть и употребляются применительно к Евхаристии, но православной традицией они понимаются более онтологично, чем во внецерковном лексиконе.

"Символ" есть встреча с тем, к чему стремится ум. Литургия идет от аллегорий в своей первой части к онтологическому сим­волу и к реальности во второй (от "литургии оглашенных" — к "литургии верных")²²¹. В своей первой части Литургия изображает историю спасения; во второй Литургия это спасение осуществля­ет. Мы приносим Богу, к алтарю, символ Завета — вино и хлеб. А взамен получаем Реальность. Как справедливо заметил като­лический исследователь православной традиции Г. Урс фон Бальтазар, "Таинства полностью подчинены динамике перехода от знака к истине"²²².

И "воспоминание" о моменте проявления Истины для мыш­ления, более традиционного, чем современное, означает не про­сто мысль издалека, но возвращение "во время оно". Описывая переживание ритуала в традиционно-религиозных обществах, Мирча Элиаде констатирует, что в восприятии участников лю­бой ритуал парадоксально прерывает течение мирского времени; любая жертва совершена некогда и единожды — в нормативно - изначальном времени, именуемом in illo tempore ("во время оно"). Повторяющие ту, первую жертву, ритуалы воспроизводят не столько ее, сколько время оно, отождествляются с ним. "Лю­бое жертвоприношение повторяет первоначальное жертвоприно­шение и совпадает с ним по времени"²²³.

Христос не стал отстранять этот архетип, наличествовавший в сознании Его учеников, и, значит, Он считал вполне уместным его применение к осмыслению Своей Жертвы. Словесное выра­жение именно такого переживания христианской мистерии вос­точно-христианская мысль и дала на Соборе 1157 г. (пояснив его позднее словами св. Филарета Московского: "Мне кажется, Отец Ректор, в словах: сие есть Тело Мое, за вы ломимое, сказанных на все времена, дондеже приидет Господь, заключается мысль о всегдашнем продолжении и возобновлении одной и той же жертвы, так как и Тело Христово есть только одно"²²⁴).

Это значит, что восточно-христианская литургика точно со­хранила изначальный религиозный архетип. Католическое ли­тургическое богословие восприняло сакральное время как время мирское, которое может повторяться "властью священника" вновь и вновь. На самом деле это гораздо большая профанация тайны Церкви, чем преувеличение властных прерогатив ватикан­ского "Христова наместника". В сфере литургики человек всегда всего лишь получатель. Истинная жертва приносится только Бо­гом. И смысл жертвы не в нашем умилостивлении Бога, а в да­рении Богом миру своей силы, через которую происходит зами­рение хаоса.

Не нашим действием, но действием Божиим меняются онто­логические условия нашего существования, и мы можем войти в тот онтологический момент, когда люди впервые причастились Вечности — к апостолам в сионскую горницу на Тайную Вечерю. Мы участвуем в той самой трапезе, а не в воспоминании о ней и не в повторении ее.

Мы входим в дом, о котором предсказано в Ветхом Завете:

"Премудрость созда себе дом и утверди столпов седмь: закла своя жертвенная, и раствори в чаши своей вино, и уготова свою тра­пезу. Посла своя рабы, созывающи с высоким проповеданием на чашу, глаголющи <...> приидите, ядите Мой хлеб и пийте вино, еже растворих вам" (Притч. 9, 1-5).

Именно в вопросе о Евхаристии можно утверждать, что про­тестанты оказались в противоречии со Словом Божиим. Есть ряд евхаристических мест Писания, которые не учитываются протес­тантской догматикой. Лишь одно они видят в новозаветной симфонии: "творите это в Мое воспоминание". Воспоминание — и всё. И ничего больше. Но такое "символически-припоминательное", театрализованное толкование Причастия делает необъ­яснимыми другие библейские тексты.

Например, тот, в котором апостол Павел пишет: "Я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами. Не можете пить чашу Гос­подню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской" (1 Кор. 10, 20-21). Хочет ли Апостол предостеречь от "воспоминаний" о былом языческом прошлом? Или он предупреждает о том, что участие в бесовском обряде дает реальное "общение с бесами", а не только воспоми­нание о мире духов? Но если даже в языческих мистериях апо­стол видит реальную силу, то тем более реальной силой, нерас­творимой в философиях, аллегориях и воспоминаниях, для него является таинство Христово. Если реальна "чаша бесовская" — то тем более и участие в Вечере Господней дает "общение" с Гос­подом, а не просто напоминает об одном из эпизодов Евангелия. Ап. Павел тем и отличается от современных ему язычников, что серьезнее их самих относится к их таинствам. В том, что для об­разованных язычников стало не более чем аллегорией, Апостол видит реальность, темную мистику.

Еще апостол Павел предупреждает: "пища не приближает нас к Богу: ибо, едим ли мы, ничего не приобретаем; не едим ли, ни­чего не теряем" (1 Кор. 8, 8). Соотнесите эти слова с его же сло­вами о Причащении: "Чаша благословения, которую благослов­ляем, не есть ли приобщение Крови Христовой? Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?" (1 Кор. 10, 16). И выходит, что для ап. Павла обычный хлеб резко отличает­ся от хлеба Евхаристии. Это различение двух хлебов восходит непосредственно к словам Христа: Старайтесь не о пище тлен­ной, но о пище, пребывающей в жизнь вечную, которую даст вам Сын Человеческий <...> хлеб Божий есть тот, который сходит с небес и дает жизнь миру <...> Я есмь хлеб жизни <...> Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем <...> ядущий Меня жить будет Мною <...> ядущий хлеб сей жить будет вовек <...> Это ли соблазняет вас?" (Ин. 6, 27, 33, 35, 55-58, 61).

Если для Апостола любая ритуальная еда незначима, а Хлеб Евхаристии все же жизненно и религиозно значим — значит, в его глазах Евхаристия отнюдь не была "просто едой", "просто обрядом", "просто символом". Ведь именно о знаках и символах, именно о внешней обрядовой стороне апостол Павел писал мно­го. И всегда одно: не придавайте им слишком много значения. А к Евхаристии он относится совершенно иначе. Значит — не сим­вол; значит — не обряд, — Таинство. Апостол не говорит, что эта Чаша есть "воспоминание"; он употребляет гораздо более весо­мое слово "приобщение".

Евхаристия в восприятии Павла настолько реальна, что не­должное отношение к ней оказывается причиной смерти христи­ан: "Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей. Ибо, кто ест и пьет недостойно, то ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает" (1 Кор. И, 28-30)²²⁵.

Когда Христос сказал "ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне" (Ин. 6, 56) — многие соблазнились и отошли. Но Христос не бросился увещевать отошедших — дес­кать, понимайте символически, а не буквально — но обратился с жестким вопросом к оставшимся ученикам: "Не хотите ли и вы отойти?". Зачем же отошли протестанты, ища "переносного смысла"?²²⁶. "Есть плоть Христа и пить Его кровь на символиче­ском языке значит усваивать Слово Божие", — пишут протестан­ты. И в самом деле, выражение "есть плоть" в переносном смыс­ле употребляется в Писании. Но в таком случае оно везде озна­чает причинение великой обиды, злословие и утеснение; см. Пс. 26, 2; Иов. 19, 22; Мих. 3, 3; Гал. 5, 15. Другого значения в Писа­нии это выражение не имеет. Следовательно, если слова обето­вания Христова о таинстве Евхаристии принимать в переносном смысле, то они будут означать следующее: ядущий Мою плоть, то есть тот, кто клевещет на Меня, имеет жизнь вечную²²⁷.

Сама Евхаристия совершается в ту ночь, когда Христос уже ни о чем не говорил с апостолами в притчах, но говорил явно. И здесь допускать наличие аллегории неуместно (Ин. 16, 29). Именно перед кончиной речь предельно ясна и открыта, без дву­смысленностей. Увидеть в словах Христа о Его крови и плоти аллегорическое указание на спасительность Его учения невоз­можно хотя бы потому, что уже после начала Своей публичной проповеди Христос о Хлебе Жизни говорит в будущем времени — "Хлеб, который Я дам". Если бы речь шла о проповеди, об учении Христовом, то уместнее было бы настоящее время.

И вновь вспомним параллелизм между двумя Пасхами: Христос повторяет слова Моисея: Сия есть кровь завета, который завещал вам Бог (Исх. 24, 8). Но Моисей при этом использовал действи­тельную кровь агнца. Христос говорит те же самые слова. Ветхо­заветный агнец заменен Христом. А кровь агнца — просто вином?

Кроме того, если причастие есть лишь символ, то разрушает­ся сам смысл Тайной Вечери. Дело в том, что в своей полемике с православным почитанием икон протестанты говорят: зачем вам нужен символ, если можно прямо обратиться к Богу Живому?!

О  богословии иконы была речь выше. Но неужели протестанты не чувствуют, как их иконоборческий запал разрушает их же по­нимание Хлебопреломления?! Ведь если там, в сионской горнице, Чаша была лишь символом, и вино, находившееся в ней, ни­как не было причастно Крови Христовой — то зачем Христос, в то время непосредственно стоявший перед учениками, предлага­ет им еще и символ Своего присутствия?! Если Чаша — лишь символ, то я привожу протестантский же аргумент: в непосред­ственном и живом Присутствии Христа символ богообщения из­лишен. Поэтому и не могу я найти оправданий для аллегориче­ского умягчения резких и ясных слов Спасителя: "Сие есть Тело Мое... Сия есть Кровь Моя...".

Итак, вопрос о Причастии в своей предельной точке ставится не так: "Что в чаше у православных или у протестантов?", а так: "Чему причастил Христос Своих апостолов?". Пусть Тайная Ве­черя неповторима, пусть о ней мы можем лишь вспоминать. Но апостолам-то Христос что преподал: воспоминание, памятный символический подарок на прощание, или Он дал им то, что и сказал: "Это есть Тело Мое"?²²⁸. Пусть на всех последующих тра­пезах — не более чем "воспоминание". Но сейчас-то, в той Чаше, которая руках у Самого Христа, что? А если там была реаль­ность, то оспаривать присутствие этой реальности в последую­щих литургиях уже опаснее...

Два утверждения сделал Христос при преломлении Хлеба — и протестанты из них запомнили только одно. Но прислушай­тесь к ним без предубеждений: "Приимите, ядите, сие есть Тело Мое... Сие творите в Мое воспоминание". Не ясно ли, что здесь описываются два разных действия, совершаемые двумя совер­шенно разными субъектами? "Приимите, ядите" — это то, что Бог дает нам. "Вспоминайте" — то действие, которого Он ожида­ет от людей. Люди могут только вспоминать, но Само Тело мо­жет предложить только Сам Христос. Ни Апостол, ни епископ, ни священник не в силах преподать себе или иным людям Тело Христово. Человеческим усилием можно только вспомнить об этой Жертве и поблагодарить. Лишь Христос может дать Себя.

И Он делает это. Смысл этого двойного утверждения: "Вы — вспоминайте, а в ответ на ваше благодарное воспоминание Я даю вам Себя". Литургия есть общее служение, это со-служение Бога и человека. В Литургии две части. Первая есть человеческая проскомидия в самом широком смысле — как приношение наших даров, нашей благодарной памяти (анамнезис) и нашего покая­ния Творцу. Вторая составляющая — это Божий дар, ниспосла­ние нам дара соучастия в Вечери Тела Христова. Верно ощутив пределы человеческих полномочий (лишь воспоминание), про­тестанты неправомочно перенесли это ограничение и на Творца — мол, и Он может только напоминать людям о той, скрытой веками Вечере. Вопрос о том, действительно ли совершается причастие Телу Христа, в конце концов вопрос только об одном: кто совершает Литургию. Если это делает человек — то ответ может быть лишь отрицательным. Но если таинство совершает Христос — то нужно как минимум быть осторожным и не спе­шить с отрицательным ответом.

Беседу о евхаристическом Хлебе Жизни Христос начал со странной фразы: "Старайтесь не о пище тленной, а о пище, пре­бывающей в жизнь вечную" (Ин. 6, 27). В греческом тексте бук­вально стоит εργάζεσθε — "трудитесь". В церковно-славянском переводе: "делайте не брашно гиблющее, но брашно пребываю­щее в живот вечный". И тут мы оказываемся перед неожиданной дилеммой. Если прав славянский перевод, то получается, что че­ловек должен совершить немыслимую вещь: как-то "сработать Вечность". И как же может человек выработать нетленную пищу, если эта пища — сам Господь?

"Словарь новозаветной лексики" Бауэра позволяет выйти из этого тупика. Оказывается, когда глагол έργάζω имеет своим предметом материальную пищу — он означает не "делать", а "по­треблять", "усваивать", "переваривать" пищу²²⁹.

Итак, Бог не требует неисполнимого. Бог не дразнит темны­ми сентенциями. Прежде чем говорить о Себе как о Хлебе; Господь говорит о том, что Его надо уметь принимать. Так же, как Отец пребывает в Сыне — так и Христос желает пребывать в людях. "У Меня есть пища, которой вы не знаете <...> Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его" (Ин. 4, 32,34). Понятно, что апостолы до Тайной Вечери не знали, ка­кую пищу принес Христос. Но протестанты-то живут уже после объяснения Христа, после событий в Сионской горнице...

Как же проходила "тайная Вечеря"? Там было поразительное сочетание обычного и сверхобычного. Ритуал иудейской пас­хальной трапезы был совершен Христом вполне последователь­но. Но — с небывалыми акцентами и добавлениями. Трапеза на­чалась с благословения - бераках. "Благословен Ты, Боже наш, Царь вселенной, создавший плод лозы". По прочтении этой мо­литвы откладывался афикоман — часть, которую полагалось ос­тавлять на случай прихода нищего или путника по заповеди: "И веселись пред Господом <...> ты <...> и пришелец, и сирота" (Втор. 16, И). Именно этот афикоман преломил Христос как Свое Тело²³⁰, очевидно, к традиционным словам молитвенного благословения "Благословен Ты, Господи, Боже наш, Царь Все­ленной, дающий земле производить хлеб", добавив слова, уста­новившие новое Таинство: "Приимите, ядите, сие есть тело Мое, за вас ломимое"... Евхаристия — хлеб странников и нищих, хлеб бездомных.

"Сие творите в Мое воспоминание". Именно — в Моё. Отны­не—в Моё. Воспоминания великих благодеяний Творца, кото­рые вы производите при каждой своей праздничной трапезе, те­перь вы должны адресовать не только Незримому Творцу, но и Мне. Ягве, которого вы благодарили этими словами, стал плотью и теперь дает вам Свою плоть, а не только плоть сотворенной Им земли. Любая молитва теперь воспоминание не только Ягве, но и Христа...

В середине же трапезы следовала хаггада — речь о чудесном избавлении евреев от рабства как ответ отца сыну о причине празднования Пасхи. В нашей литургической анафоре это — воспоминания  страданий  Спасителя  ("крест,  гвоздие,   копие, смерть..."). Затем — благословение чаши и моление о милосердии Бога к Израилю, просьба помянуть Израиль (У нас моление: "В первых помяни, Господи...").

Иуда выдает свое предательство, обмакивая хлеб в блюдо — это когда с опресноком едят приправу из горьких трав как вос­поминание о хлебе изгнания и рабства. Горечь рабства оказыва­ется созвучной горечи предательства.

В конце трапезы Христос "благословляет чашу", но евангели­сты не передают нам — какими именно словами. Понятно, поче­му они этого не делают: просто потому, что слова, завершающие пасхальную субботнюю трапезу, знал любой ребенок Израиля: "Благословен Ты, Господи Боже наш, Царь вселенной, Ты, пи­тающий весь мир Твоею благостью, Твоею благодатью, Твоим милосердием и благоутробием Твоим. Ты даруешь всякой плоти ее пищу, ибо Твое милосердие пребывает вовек. Твоею великою благостию нам никогда не было недостатка в пище; да не будет у нас никогда недостатка в ней, ради любви к великому Имени твоему, ибо Ты хранишь и поддерживаешь все живущее, тво­ришь добро всем и посылаешь пищу всему, что Ты создал. Бла­гословен Ты, Господи, дающий всем нам пищу! Благодарим Те­бя, Господи, за то, что Ты дал отцам нашим в наследие землю обширную, добрую и вожделенную, и за то, что Ты вывел нас, Господи, Боже наш, из земли Египетской, из дома рабства, а рав­но и за завет Твой, который Ты запечатлел в нашей плоти..."²³¹.

Не здесь ли произнесено было: "Пийте от нее все. Эта чаша есть Кровь Моя Нового Завета, которая за вас и за многих изли­вается"? Кровь, изливавшаяся из плоти людей при заключении ими Ветхого Завета с Богом, здесь соотносится с Кровью Христа, изливаемой теперь. Завет с Моисеем — с Новым Заветом. Из­бавление от египетского рабства — с оставлением грехов. Моисей в пустыне кропил Израиль со словами: Сия есть кровь завета, который завещал вам Бог (Исх. 24, 8). Христос говорит те же самые слова в Свою пасхальную ночь и о Своей крови.

Итак, Спаситель, исполняя древний пасхальный обряд, уста­новил обряд новый. Это стоит особо отметить, ибо слишком уж часто говорят, что "Христос не устанавливал никаких обрядов", что "истинное христианство должно быть лишь духовным", а не телесно-обрядовым. Человек, несколько начитанный в Библии, пожалуй, еще приведет и слова ап. Павла: "плоть и кровь не мо­гут наследовать Царствия Божия" (1 Кор. 15, 50). Но ведь мало приводить библейские цитаты. Надо еще и понимать их. Напри­мер, в православии издревле (со второго века) установилось та­кое понимание этих слов: "Когда Павел говорит 'плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия', то он объявляет это не с тем, чтобы отвергнуть пакибытие плоти, но научить, что не Цар­ство Божие, которое есть вечная жизнь, наследуется телом, но тело — жизнью. Ибо если бы Царствие Божие, которое есть жизнь, наследовалось телом, то оказалось бы, что жизнь погло­щается тленным. Между тем жизнь наследует смертное, дабы смерть была победоносно поглощена жизнью и тленное явилось достоянием нетления, сделавшись рабом, подвластным бессмер­тию, так чтобы тело было достоянием нетления, а не нетление достоянием тела"²³². Плоть и кровь, все телесное не может само войти в Вечность. Но Вечность может вобрать их в себя. Вопрос в субъекте этого действия. Невозможное человекам возможно Богу.

Но если уж человек решил защищать себя от православных "обрядов", то он будет делать это, не считаясь даже с Библией. И как последний аргумент он выдаст: вы верите в автоматическую силу обрядов, вы причащаете всех подряд, ваши прихожане и священники далеко не всегда так уж святы... В общем — с вами, грешниками, я молиться и причащаться из одной чаши не буду... Здесь уже аргументы не помогут. За таким настроением стоит такое глубокое нечувствие Евангелия, что только Господу воз­можно повернуть сердце этого не в меру духовного христианина.

Так есть ли магия в православии? Православие действитель­но считает, что Господь сохраняет людей Своей Благодатью или "энергией", реальной, онтологической силой. Мы считаем, что религия не сводится к песнопениям людей, что в религиозной жизни гораздо больше значат действия Бога.

Но если Литургия есть "общее дело", есть наше Сослужение Богу, то в чем, собственно, состоит наше дело в Литургии? Мне кажется, здесь проходит самая важная грань между послелютеровским протестантизмом и православием²³³. По православному опыту мольба, призывание помощи Божией — не единственный способ встречи с вышними силами. Еще человеку дана способ­ность совершать определенные действия, привлекающие благо­дать.

Действия Бога и человека должны встретиться. Литургия — "общее дело" — и есть место встречи. От человека требуется принести в жертву Богу то, что не принадлежит Ему — себя²³⁴. Бог отдал нам сотворенную Им нашу жизнь, сделав нас самодержца­ми самих себя. И этот дар надо вернуть Творцу — чтобы он не был украден смертью. Бог ищет не волов и козлов, а людей. Нет ничего, чем человек мог бы заменить себя — "Или какой выкуп даст человек за душу свою?" (Мк. 8, 37). Именно поэтому весь дохристианский культ бесплоден — в нем пытаются заместить то, что незамещаемо.

Свободно подарить свою свободу можно только любимому. Полюбить можно только того, чья реальность очевидна. По­скольку христианство есть религия любви, постольку вопрос о доказательствах бытия Бога неестественен для христианского богословия. Не бывает любви без любящего. А свою любовь Бог показал тем, что отдал Сына Своего Единородного... Есть жертва Христа — а значит, есть Бог.

Христианская религия есть обмен любовью: "Посему, если кто любит Бога, то и Бог сообщает ему любовь Свою" (преп. Макарий Египетский)²³⁵. "Таинство любви делает нас из людей богами... Любовь вместо веры в Его бытие дарует собою вкуше­ние Его в настоящем" (преп. Максим Исповедник)²³⁶.

Соответственно, православие не знает никакой автоматично­сти Причастия. Там, где нет любви — там нет Причастия Богу Любви. "Вот наперед говорю и объявляю и громким взываю го­лосом: никто из имеющих врага да не приступает к священной трапезе и не принимает тела Господня; никто приступающий да не имеет врага!.. При принесении жертвы Он не упомянул ни о каком другом деянии праведном, кроме примирения с братом, показав, что любовь больше всех добродетелей... Если эта жертва принесена для мира твоего с братом, а ты не заключаешь мира, то напрасно ты участвуешь в жертве" (Златоуст)²³⁷.

В православии даже выработалась своего рода "литургичес­кая этика": с ближним надо обращаться как с причастником. Ес­ли он причастник - значит, в нем частица Христова. Ты не нау­чился уважать человека — так уважь хотя бы Христа, который в нем. Не случайно Златоуст литургические приветствия "Христос посреди нас!" называет "страшными приветствиями"²³⁸. Если же это условие не исполнено — "Свет освещает тебя, сущего сле­пым, согревает тебя огонь, но не касается, жизнь осенила тебя, но не соединилась с тобою, живая вода прошла сквозь тебя, как че­рез желоб твоей души, так как не нашла достойного себя приема" (преп. Симеон Новый Богослов)²³⁹.

И, кстати, достойный ли прием встретит благодать в челове­ке, не зависит от того, сколь редко и "подготовленно" мы прича­щаемся. Как заметил архиеп. Василий, "мы не становимся дос­тойными причастниками оттого, что причащаемся очень редко"²⁴⁰. В прежние же времена вопрос о том, сколь часто следует хри­стианину прибегать к "вечере бессмертия", решался еще более однозначно: "Всякий, кто не приобщается св. Таин, тот ведет се­бя бесстыдно и дерзко"²⁴¹.

Так в чем же смысл Причастия?

Sacramenta faciunt Ecclesiam. Таинства созидают Церковь. Св. Ириней Лионский, поясняя слова ап. Павла "Мы члены тела Его, от плоти Его" (Еф. 5, 30), говорит: "И эта плоть питается от ча­ши Его, которая есть Кровь Его, и растет от хлеба, который есть Тело Его. Питаемые от Евхаристии тела наши, погребенные в земле и разложившиеся в ней, в свое время восстанут, так как Слово Божие тленному даром дает нетление" (Против ересей. 11, 3). Итак, сердца следует омывать кровью Христовой ради Пасхи: "Дай рабам Твоим, Сын Божий, в день воскресения услышать: 'приидите и наследуйте царство'... Как залог жизни, сокрыты в членах их тело Твое и Кровь Твоя"²⁴².

В Причастии мы приобщаемся Пасхальной, Воскресшей пло­ти Христа. "Евхаристия есть плоть Спасителя нашего, которая пострадала за наши грехи, но которую Отец воскресил" (св. Иг­натий Богоносец. Смирн. 7). Значит, Евхаристия — причастие не просто плоти Христа, но причастие воскресшей плоти, причастие тому Телу, что уже преодолело смерть.

Пасха — Иного бытия начало. Частицы нового космоса, того космоса, в котором уже нет отравы смерти, в котором побеждена энтропия и смертный распад, вторгаются в нас — чтобы ослабить давление плоти греха на нашу личностную свободу. Наша сво­бодная, личная воля не может быть исцелена Христом прямо, потому что Он не может подменить Собой личный выбор каждо­го из нас. Но Он освобождает ее от страстного пленения благо­даря тому, что дает нам причастие обновленной и исцеленной, преображенной человеческой природе. И поэтому через причас­тие мы вновь оказываемся в состоянии как бы Эдема: прошлое греха не давит на нашу личностную волю, и мы в состоянии сво­боды делаем свой выбор, не испытывая чрезмерного давления греховного собственного прошлого, привычки нашей природы, искривленной грехом. Путь во грех — это путь "остращения" (по словечку св. Феофана Затворника): личная воля, раз за разом склоняющаяся ко греху, постепенно портит мою душу, мою при­роду, и душа, научившаяся грешить, уже скованная греховными привычками, начинает затем стеснять свободу моей личностной воли. "Посеешь поступок — пожнешь характер; посеешь характер —  пожнешь судьбу". От "могу не грешить" путь идет к "не могу не грешить".

А нужно обратное восхождение, от "не могу не грешить" — к "могу не грешить", и к высшему: "не могу грешить"²⁴³.

Путь исцеления состоит в том, что Христос, вобрав в Свою Божественность нашу человеческую природу, не дал ей возмож­ности грешить и тем самым исцелил ее в Себе. Человеческая природа оказалась пронизана всеми Божественными свойствами —  "соделана Господом"²⁴⁴. Христос исцелил в Себе, в Своей Боже­ственной  Личности  исцелил  воспринятую  Им  человеческую природу и ее, уже исцеленную, подает нам в Причастии, чтобы чрез исцеление природы исцелить личность каждого из нас. "Итак, чтобы не любовью только, но и самим делом сделаться членами плоти Христовой, мы должны соединиться с этой пло­тью... Кто отдал вам Своего Сына здесь, Тот тем более сделает для вас там — в будущем. Я восхотел быть вашим братом; Я ради вас приобщился плоти и крови, и эту плоть и кровь, через кото­рые Я сделался сокровным с вами, Я опять преподаю вам"²⁴⁵. Бог взял нашу плоть, чтобы вернуть ее нам исцеленною и пропитан­ною Духом Жизни, бессмертием.

К пониманию Евхаристии применим тот метод, который в Христологии называется "перихоресис". В силу того, что у обеих природ Христа (и Божественной, и человеческой) только одна Личность, во Христе — Один личностный субъект всех Его дей­ствий. Поэтому возможны парадоксальные действия Христа и парадоксальные высказывания о Христе: можно сказать, что Богу пронзили руки (у Божества не может быть собственно рук, и незримо-духовную природу Божества нельзя схватить). Можно сказать, что Творец устал или проголодался. Можно, напротив, сказать, что назаретский Плотник воскресил Лазаря или отпус­тил грехи грешникам.

Поэтому причастие телесной природе Христа оказывается причастием к огню Его Божества: "Из людей участвуют и стано­вятся общниками божественного естества те, которые перенима­ют святое Тело Христово и пьют Его Кровь. Ибо то и другая со­единены с Божеством по ипостаси, и в принимаемом ими Теле Христовом две природы неразрывно соединены по ипостаси" (преп. Иоанн Дамаскин)²⁴⁶.

Поэтому и говорим мы, что в Причастии нам даруется весь Христос: не частица Его плоти, но Он весь — вместе с Его Боже­ственной природой. Причастие плоти Христа делает нас "при­частниками Божеского естества".

Там, где эта новая, обоженная человеческая природа живет — там Тело Христа, там Церковь. Именно бытие Церкви как Тела Христова Павел называет "тайной, сокрытой от веков и родов, ныне же открытой святым Его", тайной — "которая есть Христос в вас" (Кол. 1, 27). Поэтому и нет спасения от мира падшего космоса вне Церкви Христовой. Там, где нет Причастия — там нет НОВОЙ Реальности Нового Завета. Там нет причастия Веч­ной Жизни. Там по-прежнему "смерть и время царят на Земле"...

Православные предлагают протестантам одно: примите Еван­гелие целиком, а не кусочками. Услышьте Его обращение: По­кайтесь... Приимите... Сия есть Кровь Моя, за вас и за многих из­ливаемая во оставление грехов...

Протестанты склонны иногда признавать свое хлебопреломление действительным таинством²⁴⁷. Но даже если некий баптистский съезд заявит, что отныне в их чашах не вино, и истинная Кровь Спасителя — это еще не будет означать, что их надежда и в самом деле осуществится. Для истинного Таинства нужно быть в истинной Церкви, а для этого нужно находиться в русле апо­стольской преемственности.

Почему апостольская преемственность столь важна для послеапостольского века? Дело в том, что суть церковной жизни — это не усвоение "апостольского учения", которое можно было бы постичь лишь путем прочтения книг некогда живших людей или их современных адаптации. Церковная жизнь — это введение человека в Тело Христово, в Богочеловечество. Как может ввести сюда постороннего кто-то, кто сам здесь чужой? Ап. Павел одна­жды вопрошает: "Что ты имеешь, чего бы не получил" (1 Кор. 4, 7). А если не получил — что можешь передать?

Таинство создает Церковь, но само Таинство может быть со­вершено только в Церкви. Таинством создана Церковь как Тело Христово, но Само Тело Христово может быть воспроизведено только в Нем же. Только к уже наличному Телу Христову могут присоединяться новые клеточки. Поэтому необходимо продол­жение той таинственной жизни, что началась в Апостолах, по­этому необходимо апостольское преемство.

Но, следовательно, там, где нет Литургии, нет и Церкви. "Чистое приношение одна только Церковь приносит Создателю, и все сонмища еретиков не делают приношения Богу. Наше же учение согласно с Евхаристией, и Евхаристия, в свою очередь, подтверждает наше учение", - свидетельствует св. Ириней (Против ересей. 4, 18, 4-6). Чистую Жертву может принести Бо­гу только истинная Церковь, а истинной может быть только та Церковь, которая создана истинной Жертвой. Можно унести с собою из Церкви Библию. Можно унести учение. Нельзя унести Чашу Христову. А потому - не может быть self-made-Church, самодельной Церкви, воссозданной энтузиастами из историической и онтологической пустоты. "Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба" (1 Кор. 10, 17).

Потому — "Никто да не обольщается! Кто не внутри жерт­венника, тот лишает себя хлеба Божия" (св. Игнатий Богоносец. Ефес. 5). Человеку не дано воссоздать Церковь апостолов, он может лишь присоединиться к ней. К этому уже рожденному Телу можно прививаться, но его нельзя создать заново вне него и помимо него. Живое тело не может начать где-то расти второй раз, оно не может начать новую, отдельную жизнь, разорвав не­посредственную физическую связь с тем телом, которое было дано при рождении. Это верно в отношении к человеческому те­лу. Но точно так же и Тело Христово не может расти из пустоты. Апостольское преемство — не просто каноническая, но онтологи­ческая реальность, онтологическое требование, условие бытия Церкви как Христова имения, как инобытия Бога. По слову ап. Павла, "Никто не может положить другого основания, кроме по­ложенного, которое есть Иисус Христос" (1 Кор. 3, 11).

Литургия же как полнота Богочеловеческой реальности мо­жет прийти только от полноты. Отсюда — рефрен апостольской проповеди: "что мы приняли — то и передаем". Воссоздать Цер­ковь вне апостольского преемства можно было бы только через повторение Тайной Вечери. Но как раз та Жертва, по ясному слову ап. Павла, совершена единожды. Единожды Христос при­нес Себя в жертву, чтобы люди приняли Бога. Для создания но­вой Церкви из пустоты, вне Предания, нужно требовать новой Голгофы от Сына Божия.. Протестантская концепция воссозда­ния Церкви из исторического небытия типологически оказывается схожей с историософией суннитов, у которых Аллах каждое мгновение творит мир заново, и, соответственно, нет мирового исторического потока: каждое мгновение и каждая точка бытия соотносятся друг с другом не непосредственно, а через каждомоментное творческое действие Создателя. Тот же мироотрицающий нигилизм проглядывает и в построениях протестантов: "Евангелические богословы признают действие Святого Духа в истории, но не признают свидетелей этого Духа... Дух действует в Церкви, но вот следов Его действия в душах людей не остается, или, если остаются, то только такие, которые не могут служить свидетельством миру и истории о Благодати Духа. Каждый раз Дух действует заново в безблагодатной пустоте, а не в Церкви, хранящей истину как подлинное знание любви Божией"²⁴⁷⁷.

Бесполезно со стороны копировать жизнь Церкви, украдкой вводя все больше и больше православных установлений. Выйдя из мерзлой казармы атеизма, пройдя через притвор протестант­ского оглашения, научившись ценить и читать Библию, пора возвращаться домой: в Православие. Православие не считает, что человек, перекрещенный протестантами, смыл с себя первое, дет­ское, православное крещение. Русских протестантов Русская Православная Церковь по-прежнему считает своими детьми. Не врагами, нет — родными. И если они захотят найти дорогу к ал­тарю, то им это будет несложно. Выходя из протестантского при­твора, прежде всего им следовало бы сказать "спасибо" тем, кто первым открыл им Евангелие, а затем попросить прощения у тех, кому они успели рассказать что-то поспешно-критическое и за­пальчивое про Православие. А уже после того повернуться к ал­тарю и сказать: "Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воис­тину Христос, Сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спа­сти, от нихже первый есмь аз. Еще верую, яко сие есть самое пречистое Тело Твое, и сия есть самая честная Кровь Твоя. Мо-люся убо Тебе: помилуй мя и прости ми прегрешения моя, воль­ная и невольная, яже словом, яже делом, яже ведением и неведе­нием; и сподоби мя неосужденно причаститися пречистых Твоих Таинств, во оставление грехов и в жизнь вечную".

ИСТОРИЯ ПОСЛЕ ХРИСТА: РАСТРАТА ИЛИ НАКОПЛЕНИЕ?

БЫЛА ЛИ ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ ПОСЛЕДНЕЙ?

ОБРАЩЕНИЕ К АДВЕНТИСТАМ