В семинарском фольклоре давно (может, уже не первое сто­летие) ходит предание о нерадивом ученике, которому на экза­мене по латыни предложили перевести с латыни слова Христа: "Дух бодр, плоть же немощна" (spiritus quidem promptus est, саго autem infirma). Ученик, который, очевидно, грамматику знал лучше, чем богословие, предложил следующий перевод: "Спирт хорош, а мясо протухло"... Перевод, а уж тем более истолкование всегда зависят от духовного опыта человека.

Сколько существует прочтений Пушкина или Гете! Даже га­зета-однодневка — и та может быть воспринята по-разному. Лю­бой текст живет в сотворчестве автора и читателя. Читатель не просто потребляет текст, он его заново оживляет, по-своему тво­рит. Поистине "нам не дано предугадать, как слово наше отзовет­ся".

Но тем более неизбежны разнопрочтения, когда речь идет о Библии — книге, от которой мы отстоим столь далеко и по сво­ему духовному уровню, и по историко-культурному окружению. Поэтому кто бы ни говорил о Писании, его речь не менее гово­рит нам о нем самом, чем о Евангелии. Выбор комментируемых мест и сам комментарий, интонация разговора и конечные выво­ды — все это зависит от опыта и культуры человека. И тот факт, что у нас есть не одно Евангелие, а четыре, и называются они — "Евангелие по..." — уже само это говорит о том, что любой пере­сказ Благой Вести Христа неизбежно интерпретативен. Можно даже сказать с большим усилением: если бы кто-то мог ежеднев­но прочитывать Евангелие целиком, то он каждый день читал бы другую книгу, ибо сам он меняется — в том числе и под воздей­ствием чтения Богодухновенного текста (на этом основано цер­ковное требование регулярного чтения Писания).

Но люди доверчиво внимают проповедникам, заявляющим: "Мы проповедуем только Евангелие. Мы несем простое и истин­ное понимание Евангелия. Мы живем только и строго по Еван­гелию. Откройте глаза, возьмите в руки Евангелие, которое мы вам подарим, и читайте. Мы будем давать вам очевидные ком-ментарии, и вы увидите, что православные просто исказили евангельские слова...".

Эти проповедники зовутся протестантами. А так как при не­давнем господстве "теории отражения" сложнейшие философско-методологические исследования, вскрывающие отношения меж­ду субъектом познания и его объектом, были названы "идеалистическими выдумками" и запрещены, то человеку, кото­рый не наслышан о Витгенштейне, Поппере и Гуссерле, трудно понять, что любой текст существует только в интерпретации, или, усилив акцент: текст вообще не существует без читающего. Все, чего ни коснется человек, он делает "своим", на все он нала­гает неизбежный отпечаток своего жизненного и духовного опы­та, все понимает в свою меру. И нетрудно догадаться, что грек, еврей или египтянин третьего века слышали в Евангелии нечто иное, чем американец двадцатого века. А если эта разница неиз­бежна — то как выбрать интерпретацию, которая и исторически и духовно была бы наиболее адекватна вере первых христиан­ских общин?

Православие пронесло сквозь века то осмысление проповеди Иисуса из Назарета, которое дали первые, преимущественно ближневосточные поколения христиан. Конечно, этот изначаль­ный опыт и обогащался и дополнялся, что-то в нем временами тускнело, а что-то вспыхивало ярче — но эта непрерывность со­хранена. И на мой взгляд, эта традиция прочтения Евангелия и исторически и духовно глубже и достовернее, чем попытки ре­конструкции, предпринимаемые американскими миссионерами на стадионных "Фестивалях Иисуса" и телеэкранах. Это — их видение Евангелия. Но является ли оно действительно апостоль­ским? Любой серьезный культуролог согласится с суждением Константина Андроникова: "крик Реформы: sola Scriptura по су­ти своей есть не более чем полемический аргумент"². Например, Джимми Сваггерт решил пересказать в телепроповеди евангель­скую притчу о безумном богаче (Лк. 12, 13-20). Кульминационный момент в его интерпретации выглядел так: "Тогда Господь похлопал его по плечу и сказал: "глупец, сегодня ночью ты ум­решь!"³. Услышав такое — невольно задумаешься: американские ли протестанты живут и учат "строго по Евангелию" или Еван­гелие они читают "строго по-американски".

Православное богословие честно утверждает: мы истолковы­ваем Евангелие. Мы не можем понять Евангелие, не истолковав его. Истолкование неизбежно, а никакого прямого и абсолютно достоверного "отражения" быть не может; искушения Христа в пустыне показывают, сколь несамодостаточно Писание: диавол ведь искушает Его именно цитатами из Писания. "Диавол и те­перь, как и при искушении Христа, прибегает к помощи Писа­ний, чтобы доказать возможность отделения христианства от Церкви"⁴.

И ап. Петр предупреждал: "никакого пророчества в Писании нельзя разрешить самому собою" (2 Петр. 1, 20). Если бы Писа­ние было понятно само — Павлу не пришлось бы его весьма изощренно толковать. Без его помощи — понятно ли было бы, что значит история с двумя женами Авраама (Гал. 4, 21-31)? Бу­квы мало — нужен Дух.

А значит, надо думать о том, на каких путях и в чем можно ступить в ту "землю святую", о которой мы предупреждены, что ступить туда можно лишь "сняв обувь" (см. Исх. 3, 5), и где Гос­подь Сам, Своим действием откроет в сердце человека послед­ний смысл того, о чем Он написал в Евангелии... "Познавательно стяжавший в себе Бога <...> уже не будет более нуждаться в чтении книг. Почему так? Потому что обладающий как собесед­ником Тем, Кто вдохновил написавших Божественные Писания <...> сам будет для других богодухновенной книгой", — писал в X веке преп. Симеон Новый Богослов⁵. Для адекватного истол­кования священного текста необходим некоторый внутренний духовный опыт, восходящий к тому же Источнику, что и опыт авторов Библии. Людей, у которых этот опыт есть в той полноте, какую только может принять человек, в Церкви называют свя­тыми.

По выражению о. Сергия Булгакова, святые — "гении рели­гиозности". Этим он подчеркивает, что судить о том, что может дать человеку стяжание духовного опыта, необходимо не по не­удачникам и не по падениям, а по вершинам. Как о смысле му­зыки мы судим не по ресторанным шлягерам, а по Моцарту и Баху, как о сути живописи мы составляем представление не только на основе комиксов — так и о духовном подвиге надо су­дить не только по знакомой прихожанке.

При сравнении тех людей, чье мнение определяется как наи­более важные для истолкования Евангелия в Православии и в протестантизме, нельзя не заметить тех различий, на которые указывал С. Н. Булгаков: "Профессора богословия в протестан­тизме — единственный церковный авторитет: они вероучители и хранители церковного предания. Протестантизм есть в этом смысле профессорская религия; говорю это без всякого оттенка иронии или похвалы, просто констатируя исторический факт"⁶. Если обратить внимание на выбор тех, чьи толкования прием­лются как наиболее авторитетные, то нетрудно заметить, что Православие и протестантизм соотносятся как религия монахов и религия профессоров.

Впрочем, и здесь нужно сделать уточнение: сказанное Булга­ковым не относится к баптизму-адвентизму-пятидесятничеству. Об этих деноминациях нельзя сказать, что у них имеется глубо­кая и разработанная богословская традиция. Баптизм вообще — наименее богословская из всех протестантских традиций. Может быть, именно поэтому не лютеране и не англикане — представи­тели богословски и культурно наиболее развитых конфессий протестантского мира — приехали просвещать Россию, а послан­цы самых примитивных американских сект. Если кто-то думает, что протестанты, приезжающие сегодня в Россию, захватят с собою Карла Барта или Бультмана, Тиллиха или Мольтмана — они ошибаются. Билли Грэм — это потолок. Се — "человек, отвечаю­щий на все вопросы". И что этому баптисту до протестанта Бультмана, который говорил, что Иисус научил нас жить в неиз­бывной тревоге и заботе... Впрочем, я готов взять назад свои сло­ва о бескультурьи американских сект — но лишь в том случае, если мне напомнят о каком-либо великом художнике-баптисте, о глубоком философе-пятидесятнике, крупном мыслителе-адвен­тисте или тонком поэте из секты с громким именем "Слово жиз­ни".

Итак, разные люди берутся за толкование Евангелия. Про­тестанты говорят, что они просто проповедуют Евангелие. Юно­ши из недавно возникших протестантских кружков заявляют, что им в Библии все понятно, тогда как даже ап. Петр признавал, что в посланиях апостола Павла "есть нечто неудобовразумительное" (2 Петр. 3, 16). Между прочим, на долю посланий Пав­ла приходятся две трети Нового Завета... Но, может, в Евангели­ях протестантам "всё понятно"? Ну, пусть для начала объяснят, почему евангелист Матфей пророчество Захарии о тридцати сребренниках (Зах. 11, 12-13) приписывает Иеремии (см. Мф. 27, 9)⁷.

Так что на деле протестанты проповедуют не Евангелие, а свое понимание Евангелия. И это неизбежно. Прежде всего пото­му, что Библия дошла до нас в виде древних рукописей. Новый Завет представлен более чем в 5000 рукописей, и между каждой из них есть отличия (вообще неизбежные и неустранимые при рукописной передаче текста). Конечно, в основном это описки или непроизвольные изменения текста (введение в текст языко­вых особенностей, характерных для данной местности и века). Но есть некоторые разночтения, которые меняют богословский смысл целой фразы, и в этих случаях выбор между разными ру­кописями является смысловой интерпретацией. Например, в не­которых рукописях Евр. 2, 9 читается как "Дабы Ему, по благо­дати (χάριτι) Божией, вкусить смерть за всех". В других же вме-

сто χάριτι стоит χωρίς: "вдали". И тогда получается, что Христос вкусил смерть "вдали от Бога", "вне Бога" (и этот апостольский стих воскрешает в памяти крик Спасителя на Голгофе: "Боже Мой, почему Ты Меня оставил?!")⁸. Он, Иисус, один оставлен Богом — чтобы более никто из нас не оставался со смертью один на один...

Еще пример разночтения — молитва Христа на Тайной Вече­ре: "Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал!" (Ин. 17, 11, ср. 17, 12). В синодальном русском пере­воде эти слова поняты переводчиками как передача апостолов Отцом Сыну. Однако ряд рукописей, на которые опираются не­которые современные переводы Евангелия⁹, содержат чтение не "данные" (ους δεδωκάς; действительно могущее в этой фразе от­носиться только к ученикам), но "данное" (ω δεδωκάς, то есть единственное число среднего рода), и при таком написании Хри­стос говорит именно о том, что Отец дал Сыну Свое имя: "Отче Святый! соблюди же их во имя Твое, которое Ты Мне дал!". Контекстуально логичнее тот перевод, который говорит о пере­даче имени Отца Сыну: ведь в Флп. 2, 9-11 апостол говорит, что "Бог <...> дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преис­подних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бога Отца"¹⁰. Сын "славнейшее наследовал имя" (см. Евр. 1, 4). Такое чтение разрушает все построения "свидетелей Иеговы", ибо оказывается, что именно Имя Свое, то есть имя Иеговы Отец даровал Сыну.

В древнейших рукописях Писания нет ни разбиений между словами, ни знаков препинания, ни заглавных букв. Например, как прочитать: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь

Господу" (Мф. 3, 3) или "Глас вопиющего: в пустыне приготовь­те путь Господу" (Ис. 40, З)¹¹? В первом случае мы слышим чело­века, который из пустыни, вдали от городов кричит горожанам: " Эй вы, там, в городах! Готовьтесь: Господь грядет!". Во втором случае это голос, раздающийся на городской площади и призы­вающий выйти из городов, из вместилищ греха и пошлости, и в пустыне, обнаженными от обветшавших одежд культуры, встре­тить Творца миров. От расположения знака препинания смысл меняется довольно значительно...

Где написать заглавную букву? Ставить или нет прописную букву в павловом стихе: "благовествование наше <...> закрыто <...> для неверующих, у которых бог века сего ослепил умы" (2 Кор. 4, 3-4)? Синодальный перевод полагает, что "бог века сего" — это сатана. (И делает это к вящей радости иеговистов, которые тем самым получают пример применения слова "бог" к существу, которое богом не является, и делают свой вывод: раз падший ан­гел называется богом, то тем более именование Христа богом никак не означает, что Он действительно есть Бог). А в конце II столетия св. Ириней Лионский читал так: "У неверующих века сего Бог ослепил умы" (Против ересей. 3, 7, 1).

Протестанты, как и все остальные христиане, проповедуют Евангелие не по-древнегречески и не древним грекам. Значит, они опираются на некие переводы. Любой перевод уже есть ин­терпретация. Труд переводчика — творческий труд. И компью­терный перевод именно потому, что он автоматичен, до сих пор уступает труду человека-переводчика. Стремление сделать каль­ку, буквально-подстрочный перевод порой делает текст не просто непонятным, но даже и придает ему совершенно ложный смысл. До сих пор замешательство многих православных вызывает церковно-славянский перевод притчи о сеятеле: "Потом же прихо­дит диавол и вземлет слово от сердца их, да не веровавше спа­сутся" (Лк. 8, 12). Прочитает батюшка по-славянски этот еван­гельский отрывок, начинает тут же проповедь... И порой рожда­ются весьма "диалектические" толкования: мол, если бы человек веровал, но грешил, то он не мог бы спастись, а если он не будет веровать, то он не будет судим так строго, и потому сможет быть спасен как язычник. И даже то, что вообще-то эти слова выра­жают желание искусителя, как-то не принимается во внимание... Славянский перевод лишь буквально передает греческую конст­рукцию. Синодальный русский перевод дает как будто противо­положный текст: "чтобы они не уверовали и не спаслись"; грече­ская же конструкция имеет тот же смысл, но использует имею­щуюся в греческой грамматике возможность, при которой одна отрицательная частица относится сразу к двум глаголам, точнее, к каждому из них. Славянский переводчик знал эту конструк­цию, хотел ее привить и к славянскому языку, но она здесь не прижилась, и в результате текст этого стиха стал кощунственно-непонятен.

Но не только грамматика таит сюрпризы для переводчика. Богослов-переводчик не может не учитывать, что любое слово многозначно, а значит, перевод есть выбор между значениями. Например, еврейское слово аман означает одновременно и зна­ние, и веру. В каком случае как его переводить? Еврейское слово алма "молодица" может означать и девушку, и молодую замуж­нюю женщину. Когда пророк Исайя возвещает "Се, Дева (алма) во чреве приимет и родит Сына" (Ис. 7, 14), имеет ли он в виду обычные роды обычной молодой женой, или перемену в судьбах мира и Израиля он связывает с чудом Девственной матери? Ев­рейский журналист из Москвы предлагает правильный, с его точки зрения, перевод: "Смотрите, эта молодка беременна"¹². Не­понятно только, зачем пророку надо было возвещать факт, столь обыденный, как нечто важное и обнадеживающее. Так что дело в выборе общего смысла и соответствующего ему значения от­дельного слова.

А как переводить так, чтобы это было понятно людям дру­гой культуры? Например, в Библии слово "плоть" далеко не все­гда антоним "души"; чаще всего оно означает просто конкрет­ное живое существо. Отсюда выражения вроде: "Я Господь, Бог всякой плоти" (Иер. 32, 27); "Всякая плоть узнает, что Я Господь" (Ис. 49, 26); "Будет приходить всякая плоть пред лице Мое на поклонение" (Ис. 66, 23). Но в языке греческой филосо­фии слово "плоть" имело четко определенные антонимы: "дух", "душа", "ум". Не заметив этого различия, талантливый право­славный богослов середины IV века Аполлинарий попал в ло­вушку: выражение апостола Иоанна "и Слово стало плотью" он воспринял как утверждение о том, что у Христа не было челове­ческой души... И оказался еретиком.

Еще пример влияния разницы уже не просто культур, а эпох на перевод и восприятие библейского текста: ап. Павел пишет, что сейчас мы созерцаем тайны Царствия Христова "как в зерка­ле" (славянский перевод здесь опять же буквально точен: "якоже зерцалом"). А русский синодальный перевод говорит — "как бы сквозь тусклое стекло" (1 Кор. 13, 12). В восприятии современ­ного человека это ровно противоположные вещи. Сказать я вижу как в зеркале, отражается как в зеркале значит признать выс­шую достоверность наблюдения. А "как сквозь тусклое стекло" означает как раз гадательность, предположительность, неточ­ность видимой картины. Контекст апостольского послания скло­няет ко второму чтению: "видим как бы в гадании, как сквозь тусклое стекло". Но в греческом тексте все же стоит — зеркало. Все становится понятно, лишь если мы вспомним, что в древно­сти зеркала были не нашими, "венецианскими", а металлически­ми, передающими весьма приблизительное и довольно искажен­ное изображение. Поэтому тогда выражение "отражается как в зеркале" означало как раз — с неизбежными искажениями. Рус­ский переводчик верно передал смысл этого выражения, ради этого пожертвовав буквальной филологической точностью.

И совсем уже за рамки работы со словарем выходит труд по переводу Евангелия на языки других, небиблейских и неевро­пейских культур. Переводчики Евангелия на китайский язык, например, пришли к выводу, что единственный способ перевести знаменитый стих Евангелия от Иоан это написать "В начале было Дао", yпотребив в даосизме для жизненного принципа

А как перевести "Я — Хлеб Жизни"  для народов, которые не едят пшеничного хлеба и живут рисом? Хлеб там подается только в ресторанах для европейцев, и потому для китайца  буквально переведенное "Я хлеб жизни" звучит так же, как для русского "Я — гамбургер жизни". Пришлось переводить по смыслу, а не словарю: "Я - Рис Жизни".

Еще одна показательная сложность: в 1 Кор. 3, 6 Павел так рассказывает о росте Церкви под совместным влиянием двух проповедников: "Я насадил, Аполлос поливал, но возрастил Бог". Для нас — понятно. Для засушливого Ближнего Востока — по­нятно. А для вьетнамцев? Рис и так растет в воде. Зачем его по­ливать? Пришлось изучать их способ ведения полевых работ и выделить в нем вторую после посадки необходимую земледель­ческую операцию: "Я насадил, Аполлос привязывал ростки к па­лочкам".

А можно ли делать то, что не описано и не рекомендовано в Евангелии? Например, в Евангелии есть слова о том, что учение Христово будет проповедано его учениками "с кровлей крыш". Можно ли это понять как призыв проповедовать Евангелие по телевизору? И — более важная проблема: могу ли я считать дос­таточным для наших дней критерий различения религиозной лжи от евангельской истины, предложенный апостолом Иоан­ном: "всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, при­шедшего во плоти, не есть от Бога"? Секта Аум Синрике, напри­мер, признавала (в отличие от тех древних еретиков-докетов, с которыми полемизировал ап. Иоанн), что у Христа была челове­ческая плоть, что Он не просто казался человеком, но и действи­тельно был им. Достаточно ли этого, чтобы признать Аум Син­рике истинно христианским движением?

А нужно ли непременно буквально исполнять все то, что пре­дписано Писанием? "А ты, когда постишься, помажь голову твою" (Мф. 6, 17). Чем мажут свою голову протестанты, когда постятся? Древесным маслом, которое имел в виду Христос? Или они считают возможным заменить древние косметические средства современными и воспользоваться продукцией компании Procter & Gamble? И вообще — действительно ли пост надо на­чинать с того, что помазать голову чем-нибудь блестящим? Или протестанты согласятся с толкованием, считающим, что смысл этого совета Спасителя вообще не имеет отношения к косметике и гигиене, но состоит в предупреждений о том, чтобы твой по­стовой труд не был в тягость для окружающих?.. Как однажды

заметил Честертон, настоящего человека узнать нетрудно — у него боль в сердце и улыбка на лице.

Еще в Библии есть такие языковые обороты, которые допус­кают ровно противоположное понимание. Пример того, как да­леко могут расходиться прочтения одних и тех же текстов, дает знаменитый совет апостола Павла: "Каждый оставайся в том звании, в котором призван. Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуй­ся" (1 Кор. 7, 20-21).

Лютер этот текст переводит как призыв к обретению свобо­ды: лучше воспользуйся этой возможностью. Церковно-славянский перевод предлагает противоположную трактовку: "Но аще и можеши свободен быти, болше поработи себе". Греческий источ­ник говорит нейтрально: "избери лучшее", не поясняя явным об­разом, что же для человека лучше в этой ситуации.

Особенности славянского перевода не связаны с возможным грамматическим непониманием. Иоанн Златоуст, для которого греческий был родным языком, в своем толковании этого посла­ния Павла также предлагает остаться в рабстве. Значит, вопрос уже в личных смысловых предпочтениях, а не в знании грамма­тики, что, впрочем, и подтверждает современный перевод Биб­лии на французский язык, перелагающий сложную конструкцию ап. Павла как "обрати к пользе твое положение раба" (mets plutot a profit ta condition d'esclave) — речь идет, понятно, о пользе для души.

Теоретически это обосновать, наверное, нельзя. Но за этим стоит какой-то странный и очень важный опыт души... Во вся­ком случае несколько священников, прошедших лагеря, говорили мне о времени своего рабства как о времени наибольшей духов­ной, внутренней, молитвенной свободы...

У человека поздней античности и Византии было больше опыта несвободы, чем у современного западного человека. И в этом опыте страданий и боли, наверное, открывалось что-то большее, чем может понять современный человек среднеблагополучной судьбы... И мо­нашество, которое столь выпукло оттенило и сформулировало пра­вославные пути стяжания духовности, родилось из поиска более узкого и тяжкого пути, точнее — из знания о том, что "в раю нераспятых нет", а древо познания, древо жизни есть — крестное древо...Об упрощенной протестантской трактовке этого стиха, как и многих иных мест Писания, можно сказать словами св. Григория Богослова: "Апостольское слово, только не по-апостольски по­нимаемое и изрекаемое"¹³.

Кроме того, у каждого христианина и у каждой деноминации есть своя "конфессиональная слепота": они просто не замечают в Писании тех или иных текстов. Знают их, читают — но не при­дают значения. Например, для католика нет в Евангелии более дорогого стиха, чем слова Христа, сказанные Петру: "Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою". Католики под "Петром"-камнем понимают здесь каждого очередного римского папу. Пра­вославные вслед за Оригеном говорят, что речь идет не о лично­сти Петра, но о вере Петра. Вера в Иисуса как в Христа, как в Сына Божия есть та скала, на которой строится жизнь христиа­нина, новое сообщество людей, новая Церковь. И поэтому энту­зиазм католиков по поводу этого стиха православные не разде­ляют. У адвентистов любимый стих — заповедь о соблюдении Субботы. И новозаветные повествования об апостольских собра­ниях "в первый же день недели" (Деян. 20, 7), "по прошествии Субботы" они не замечают. Сколько ни показывают православ­ные протестантам ветхозаветные повеления о создании изобра­жений херувимов — наши оппоненты все равно не видят ника­ких иных библейских свидетельств об изображениях, кроме как "не делай никакого изображения".

Напротив, бывают конфессионально-преувеличенные расши­рения смысла некоторых библейских стихов. Например, протес­танты укоряют православных за то, что в нашей церковной жиз­ни есть практики, обряды и вероучительные формулы, буквально не предписываемые Библией. Чтобы оправдать свое убеждение в том, что человечество не в силах ничем и никак обогатить свой опыт после дарования ему Библии, что ничего иного, нового (раскрывающего Библию в многообразии человеческой жизни и истории) быть уже не может, они приводят заключительный стих книги Откровения: "И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей; и если кто отнимет что от слов книги пророчества сего, у того отнимет Бог участие в книге жизни и в святом граде и в том, что написано в книге сей" (Откр. 22, 18-19). Это печать, ко­торой ап. Иоанн запечатывает свою книгу. На каком основании надо считать, что эта печать относится ко всей Библии? Иоанн предостерегает от искушения дополнять данное ему Откровение иными видениями, снами и голосами. Это вполне понятная пре­досторожность. Иоанн несколько раз повторяет: "книга сия". Библия же - это не книга, а "книги" (βίβλια — множественное число от греческого βίβλος — книга). "Книга пророчеств" — это книга Откровения, а не Библия в целом (включающая в себя, например, такие послания Павла, которые являются чисто пас­тырскими, но никак не пророческими: к Филимону, например).

Когда Иоанн писал эти слова, то никакого Нового Завета (в смысле сборника апостольских книг) просто не существовало. Впервые разрозненные книги собрал и издал воедино лишь Маркион в середине II столетия. Более того — вплоть до пятого века именно книга Откровения в Восточных Церквах не включа­лась в сборники новозаветных текстов (прежде всего на основа­нии евангельских слов: "Закон и пророки до Иоанна" (Крестите­ля) — Лк. 16, 16). "Книга пророчеств", написанная после дней Иоанна Крестителя, казалась нарушающей эти слова Спасителя. Так что тот факт, что книга Откровения завершает собою Биб­лию, объясняется не тем, что она есть нечто, что важнее всего сказать напоследок, а всего лишь тем, что эта книга вошла в со­став Библии позднее остальных. В результате и сложилась та иллюзия, которой оказались подвержены протестанты: слова, за­ключающие книгу Откровения, они восприняли как слова, за­вершающие всю Библию и имеющие отношение опять же к ней ко всей. Православная же традиция до сих пор хранит в себе не­однозначное отношение к этой книге. Признавая ее Боговдохно­венность, Церковь тем не менее не считает знание ее безусловно необходимым каждому христианину для дела спасения: книга Откровения — единственная новозаветная книга, которая в на­шей литургической практике не читается в храме. Книга много­значных пророчеств естественно, как показала история, стано­вится излюбленным предметом для сектантских спекуляций ифантазий¹⁴. В православии же есть надежда на то, что в преддве­рии событий, описываемых Апокалипсисом, Господь даст Церк­ви толкователя, который предупредит: вот теперь — время Апо­калипсиса, приидите и увидьте, раскройте книгу и готовьтесь (одно из преданий, бытующих в православии, но не закреплен­ных на вероучительном уровне, говорит, что ап. Иоанн не умер (ср. Ин. 21, 22-23), но был живым восхищен на небо и в конце времен вернется к нам вместе с Илией и Енохом, чтобы вместе противостать антихристу).

Протестантское толкование заключительного стиха Открове­ния не учитывает и того обстоятельства, что апостол Иоанн сам нарушил свое же повеление. "Откровение было не задолго до нашего времени, но почти в наш век, под конец царствования Домициана", — пишет в конце второго столетия св. Ириней Ли­онский (Против ересей. 5, 30, 3). Домициан скончался в 95 году. Следовательно, Откровение написано до 95 года¹⁵ (многие современные библеисты склонны относить Апокалипсис к 50-м годам I века, считая его вообще первой книгой новозаветного канона). Что же касается Евангелия от Иоанна, то оно единодушно дати­руется последними годами первого - началом второго столетия. Таким образом, Откровение не стало последней книгой апостола Иоанна. Впрочем, апостол нарушил не свое обещание, а всего лишь баптистское понимание своей мысли.

Кроме того, православные ничего не собираются добавлять в книгу апостола Иоанна (или во всю Библию), так же как не со­бираются что-либо устранять из нее. Протестантское толкование иоаннова стиха есть на самом деле не только запрет на написа­ние иных книг. Это вообще запрет на всякое религиозное твор­чество. И лишь логично, что сами же протестанты его нарушают. Ведь они не ограничиваются просто переизданиями Библии, но и сами пишут книжки, в которых рекомендуют правила поведе­ния и формулы веры, отсутствующие в Библии. Пишут же они брошюры с рекомендациями о половом воспитании подростков, о  том, как успешнее вести свой бизнес, о том, как организовать театрализованные миссионерские шоу и о том, в чем неправо православие. Ни о чем таком в Библии прочитать нельзя.

В конце концов протестанты верят в Троицу и употребляют этот термин. А в Библии его нет. Он введен во втором веке св. Феофилом Антиохийским. Он точно резюмирует библейское от­кровение о Боге, но в Библии все же отсутствует¹⁶. Равно как и любимое протестантское словечко "Божий план спасения" или призыв "Прими Христа как своего личного Спасителя!".

Кроме того, протестантское понимание сталкивает в непри­миримом противоречии последние фразы двух иоанновых творе­ний: Апокалипсиса и Евангелия. Одно говорит: "Не добавляй ни слова!". Другое же утверждает, что "Самому миру не вместить бы написанных книг" (Ин. 21, 25). Тайна Христа, тайна Его воскре­сения и жизни в человеческих сердцах такова, что никакими словами не может быть исчерпана.

Итак, протестантам следовало бы с меньшим энтузиазмом зачитывать православным иоаннов стих, якобы запрещающий написание и изучение святоотеческих книг.

Примером неуместно-расширительного толкования библей­ского текста служит и адвентистское понимание 16-й главы кни­ги Откровения. Адвентизм, верно уловив интонацию ветхоза­ветного пессимизма, не допускавшего бессмертия (тем более — радостного бессмертия) души, не заметил, что в Новом Завете появились совсем иные воззрения на сей предмет. Поскольку же для христианина вроде бы неудобно обосновывать свои воззре­ния исключительно ссылками на ветхозаветные тексты, адвенти­сты ищут и в Новом Завете указания на одновременную смерть души и тела. И получается, например, так: "Слово псюхэ исполь­зуется применительно к жизни животных, а также человека (Откр. 16, 3) <...> Псюхэ не бессмертна, она подвержена смерти (Откр 16, З)"¹⁷. Но Откр 16, 3 говорит: "Второй Ангел вылил ча­шу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все оду­шевленное умерло в море". Гибель рыб разве может быть доказа­тельством смертности человеческой души? Перед нами пример явного толковательского насилия над библейским текстом...

Еще один вид неизбежных интерпретаций — это выбор ак­центов: что чаще цитируют, что реже. У каждого проповедника есть любимые цитаты. В Библии нет подчеркиваний, нет ясных обозначений: "этот стих важнее предшествующих". Поэтому вы­бор того или иного места в качестве более важного, постоянно напоминаемого, есть все та же работа интерпретации. Льюисовский Баламут, рекомендуя, как удержать человека от действи­тельного воцерковления, советует направить его на приход к не­коему священнику, чей метод служения он находит восхити­тельным: "Чтобы избавить мирян от трудностей, он многое вы­черкнул и теперь, сам того не замечая, все крутится и крутится по малому кругу своих любимых пятнадцати песнопений и двадцати чтений, а мы можем не бояться, что какая-нибудь истина, доселе незаметная ему и его приходу, дойдет до них через Писа­ние. Но, возможно, твой пациент недостаточно глуп для этой церкви или пока еще недостаточно глуп"¹⁸.

Искусство переиначивания смысла текста через тенденциоз­ный подбор и расположение цитат из него известно давно. В эпоху поздней античности появился даже особый жанр "гомероцентонов": желающие выдергивали из поэм Гомера отдельные строки и с их помощью составляли вполне негомеровские сюже­ты. Из Вергилия некий Осидий Гета смастерил собственную тра­гедию "Медея". Соорудить внешне эффектный самодел из Биб­лии тоже не составляет труда. Уже св. Ириней сравнивает ере­тиков с создателями гомероцентонов или с людьми, которые со­ставляют образ собаки или лисы из кусочков мозаики, которая представляет царя (Против ересей, 1-9-4 и 1-8-1).

Так что подбор цитат (и, соответственно, круг неизбежных умолчаний о каких-то библейских текстах, которые проповедник счел не относящимися к интересующей его теме) есть тоже ин­терпретация. Интерпретационен и ответ на вопрос — для разре­шения каких именно конкретных жизненных и церковных си­туаций надо вспоминать то или иное место Писания? Должен ли я вспоминать слова Христа "Будьте как птицы небесные", при­нимаясь за обед? Птицы небесные, как известно, не пользуются ножом и вилкой. Должен ли христианин клевать свой обед? Или же мне надо найти духовный, символический смысл этих слов?

Это и есть основной вопрос библейского богословия: к какой именно жизненной, конкретной, современной ситуации надо прилагать тот или иной текст Библии. Вот, например, как "на­ходчиво" отвечает один протестантский богослов на вопрос — может ли женщина быть пастором, старейшиной или епископом Церкви: "Давайте рассмотрим те качества, которыми должны об­ладать пастор или епископ, и посмотрим, обладает ли требуемы­ми качествами женщина. Епископ да будет одной жены муж (1 Тим. 3, 2). Есть ли такое качество у женщины? Может ли женщина быть мужем своей жены?"¹⁹.

А инквизиторы (во всех конфессиях) полагали, что их про­фессиональная деятельность оправдана словами Христа о греш­нике, которому лучше бы повесить мельничный жернов на шею и утопить во глубине морской (см. Мф. 18, 6). Имел ли Христос в виду, что именно Торквемада должен вешать этот жернов? Есть ли слова Христа призыв к действию или всего лишь пре­достережение? Точно ли именно для оправдания полицейского зуда Христос сказал эти слова? Вообще — когда мне хочется призвать все кары (и небесные, и земные) на голову еретика — должен ли я вспоминать этот стих Евангелия или другой, в ко­тором Христос очень жестко предупреждает учеников, чтобы они не смели вырывать плевелы (Мф. 13, 29)?

А с другой стороны — чем должен руководствоваться судья-христианин в своей работе? Должен ли он помнить, благослове­ние ап. Павла ("начальник <...> не напрасно носит меч" — Рим. 13, 4) или же именно в своей рабочей сфере он должен букваль­но руководствоваться призывом Христа прощать до седмижды семидесяти раз (Мф. 18, 22), и потому приговор выносить только суперрецидивистам, а тем, кто убил или изнасиловал только в первый или в сотый раз всего лишь выдавать приглашения на воскресные собрания?

Определение случаев и лиц, к которым относится данный библейский стих, есть традиционный предмет для межхристиан­ских споров. Какие повеления Христа относятся ко всем хри­стианам, а какие только к апостолам? "Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет раз­решено на небе" (Мф. 18, 18), — это касается только апостолов и епископов, или же относится к любому христианину? Идет ли речь о том, что все постановления апостолов и их преемников будут подтверждаться Небом, или же о том, что от того, что со­берет человек в своей душе и что он из нее изринет за дни своей земной жизни, зависит образ его вечности?²⁰.

Вопрос интерпретации Библии есть и вопрос о понимании человеком своей собственной жизни. Каким видит себя человек — таким он видит свое отражение в Писании. Например, человек пережил некий опыт видения духовного света. Он стремится проинтерпретировать свой опыт через призму Библии. А в ней говорится о двух совершенно противоположных источниках ду­ховного света: есть свет Преображения, свет Фаворский — а есть свет прельщения, понимаемый как свечение сатаны, принявшего вид ангела света (2 Кор. 11, 14). Так какой из этих двух феноме­нов вторгся в мою жизнь?

Вновь и вновь повторю: от выбора человека, от тонкости его духовного зрения зависит — на какой именно странице Библии он узнает себя (тем самым "понимая", то есть наделяя ее своим лично-пережитым смыслом). Очень хочется узнать себя именно в самых высоких и чудесных библейских событиях. Что может быть поразительнее, чем данный апостолам дар Пятидесятницы? И что же удивляться, что множество секточек объявили себя со­участниками Пятидесятницы и владельцами ее дара. Но дейст­вительно ли их исступленное бормотание есть тот самый дар, что был дан апостолам? Не ближе ли это к исступлениям языческих лжепророков? О харизматических неопятидесятнических движе­ниях приходится сказать, что это пугающее совмещение христи­анской теории ("евангелизма") с совершенно оккультной прак­тикой. В конце концов апостолам дар говорения на иных языках был дан для проповеди. Это был дар понимания от сердца к сердцу, возможность говорить на языке любого человека без по­средства переводчика. Но пятидесятнические и харизматические лидеры, приезжающие в Россию из-за рубежа, почему-то произ­носят свои проповеди и молитвы не по-русски. Ангелам они что-то проповедуют на "ангельских языках", а вот к русским людям могут обращаться лишь через переводчика... А значит, и "дар" их —  не апостольский, а всего лишь спиритический. Однажды мне в ответ заметили, что вот, мол, точно установлено, что лидер местного неопятидесятнического прихода однажды в приступе глос­солалии несколько фраз произнес точно на китайском языке. Ес­ли бы он произнес эти слова в Шанхае — это было бы чудом. А произнесение их в русском городке остается всего лишь причуд­ливым фокусом (ибо кому же здесь проповедовать Евангелие на китайском?). Хороши были бы апостолы, если бы в Эфиопии они стали проповедовать на русском, а на берегах Днепра на ки­тайском!

Но как есть в Библии страницы, в которых каждому хочется узнать себя, так есть в ней и такие страницы, которые христиане очень редко и очень неохотно соглашаются приложить к себе лично и к своей общине. Это — горькие слова Спасителя о фари­сеях: "И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прила­гаю в отношении к нам, нынешним лицемерам <...> Не связыва­ем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые, и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них (Лк. 11, 46)? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы пока­заться перед людьми (Мф. 6, 5)? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах <...> а тех, которые не слишком рьяно отдают нам такую честь, не делаем ли мы смерт­ными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное перед людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать войти им? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас (Мф. 23, 15)? Не вожди ли мы сле­пые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие (Мф. 23, 24)? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны  хищения, жадности и невоздержания (Мф. 23, 25)? <...> Не строим ли мы надгробий над могилами мучеников и не украша­ем ли раки Апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?"²¹.

А иногда Библия утверждает вещи как будто просто проти­воречивые. И какой же из разноречащих тезисов тогда надо вы­брать? Апостол Иаков пишет — "Не делами ли оправдался Авра­ам <...> возложив на жертвенник Исаака, сына своего" (Иак. 2, 21). А ап. Павел утверждает противоположное: "Верою Авраам

<...> принес в жертву Исаака" (Евр. 11, 17). Иаков говорит -"Подобно и Раав блудница не делами ли оправдалась, приняв соглядатаев" (Иак. 2, 25). А Павел настаивает - "Верою Раав блудница, с миром приняв соглядатаев <...> не погибла с невер­ными" (Евр. 11, 31). Так спасение через веру или через дела? Это классический спор протестантских и католических богословов, и у каждой стороны свой запас цитат. Лютера это разноречие биб­лейских текстов привело к тому, что он решил согласовать свой катехизис с Библией при помощи ножниц: через объявление по­слания Иакова подложным. В православной же перспективе вера сама есть событие. Событие веры, растворенное в покаянном обороте, есть "та перемена ума, что делает видимое вновь прони­цаемым для невидимого"²².

Понятно, что такие интерпретации уже выходит из области филологии и начинают влиять на практику духовной жизни.

А ведь есть пророчества — и так хочется найти им понятное толкование, применить их к своей жизни, к своим современни­кам (а главное — к врагам). Как, например, это сделал в 1979 г. американский телепроповедник Джерри Фалуэлл: "В 38 и 39 главах книги пророка Иезекииля мы читаем, что эта страна (которая восстанет против Христа и нападет на Израиль с севе­ра) называется Рош. Иезекииль упоминает два города Роша, на­зывая их Мешех и Тубал. Эти имена поразительно похожи на Москву и Тобольск — эти два города сегодня являются круп­нейшими в России"²³. Тобольск, правда, не является даже област­ным центром, но ради азартной интерпретации, столь хорошо поддерживающей "крестовый поход" Рейгана, такой деталью можно и пожертвовать.

Какое библейское пророчество сбывается сейчас? "Кричат мне с Сеира: сторож! сколько ночи?" (Ис. 21, И). Что близится в нашу эпоху: рассвет ("Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь" (Ис. 21, 12) или ночная тьма ("уже позднее, чем кажется")? В Библии есть пророчества угрожающие и обнадежи­вающие. И каждая эпоха ищет себя в библейском зеркале, каж­дая эпоха всматривается в Библию с неизменным вопросом: что здесь сказано про меня? И поведение человека и общины весьма сильно будет зависеть от того, считают ли они, что приближается ночное время "последней битвы", или же убеждены, что вокруг эпохи "невиданного прогресса" уже заблистали зарницы "циви­лизации любви и мира". Есть библейские тексты, которые как будто обещают благоденствие на земле как итог исторического мирового процесса. А есть такие тексты, которые предупреждают, что Царство Божие не от мира сего, что Дух этого Царства есть именно тот Дух, что не от мира исходит, и мир Его принять не может, и что любовь в наш мир может войти лишь распятой...

Еще более настойчиво понуждает к работе ума и духа сама двуприродность Библии. В ней есть Ветхий и Новый Завет. Мы не можем принять Ветхий завет вполне и буквально — иначе мы стали бы иудеями. Мы не можем отвергнуть его вполне и всеце­ло — иначе мы были бы гностиками. Значит, мы должны при­нять Ветхий Завет, но "обезопасить" его новозаветным переос­мыслением ветхозаветных текстов. Это означает, что необходи­мость воцерковления Ветхого Завета потребовала подвергнуть его напряженнейшей и изощреннейшей экзегетике. Вот вопрос, который стоял перед первыми же христианами — перед апосто-лами: что из ветхозаветных предписаний относится и к христиа­нам, а что уже ушло в прошлое. Спор не затих до сих пор. Ад­вентисты, например, настаивают на ветхозаветных ограничениях в еде, на исключительном праздновании субботы. Протестанты в целом ветхозаветный запрет на изображения переносят в наш мир, и при этом как будто не видят проблемы, заключающейся в том, насколько допустимо ветхозаветные запреты на изображе­ния чужих богов считать относящимися и к изображениям Хри­ста. В православной же среде до сих пор идут споры о том, можно ли есть продукты, содержащие кровь животных²⁴.

Необходимость выяснить отношение к Завету, ставшему Вет­хим, понудила христианских мыслителей выработать сложное, пронизанное историзмом отношение к Библии. Было необходи­мо признать, что Божественные заповеди меняются в зависимо­сти от духовного роста людей. И оказалось, что именно реаль­ная, исторически конкретная община людей (Церковь) была по­ставлена перед необходимостью провести своего рода "инвента­ризацию" библиотеки Писания: что любовно и благодарно поце­ловать — и все же оставить в прошлом или в аллегорических толкованиях, а что взять с собою и не расставаться с ним до скончания века.

Если же некий человек настаивает, что он и его община жи­вут точно по Библии (в отличие о православных, самовольно модернизировавших библейское учение), то к нему можно обра­титься словами Тараса Бульбы: "Поворотись-ка, сынку!". Дай взглянуть на твой пояс. Если ты точно исполняешь все повеленное в Библии — то с тобой всегда должна быть лопатка: "кроме оружия твоего должна быть у тебя лопатка; и когда будешь са­диться вне стана, выкопай ею яму и опять зарой ею испражнение твое" (Втор. 23, 13). Санитарная норма, понятная и необходимая в мире, где нет службы канализации. Мечи ("оружие твое") апо­столы носили с собой. Так что вполне возможно, что они носили и лопатки. Почему же их не носят протестанты? Скажут, что, мол, ветхое прошло и отменено с наступлением благодати? — Я соглашусь. Но в свою очередь попрошу: если вам не нравится, что вас обвиняют в неисполнении ветхозаветного предписания о ношении лопаток, то и вы перестаньте обвинять православных в нарушении ветхозаветного же предписания о неизобразимости Бога.

Насколько поведение человека может меняться от его про­чтения Библии и насколько прочтение Библии зависит от само­понимания человека, видно из истории Америки.

Протестанты ощущали себя в Америке "новым Израилем". Протестантский рефлекс: любую ситуацию своей жизни подведи под ту библейскую коллизию, которая кажется тебе аналогичной, подходящей именно для данного случая. А Библия рассказывает о вхождении Израиля в обетованную землю. Вот и мы сейчас на пороге новой земли... И все так похоже, все так сходится. Языче­ский Египет — это опаганившаяся католическая Европа. Фараон — это папа. Моисей — это Лютер. Новый Израиль — это протес­танты. Как евреи были утесняемы в Египте, так и мы испытали на себе ненависть католической Европы. Плавание через Атлан­тику — новый Исход. Америка же, конечно, и есть новая земля обетованная.

Протестанты увидели в Америке новую Палестину, новый Ханаан. Древний Ханаан был заселен язычниками. Америка также полна индейцев-язычников. Итак, исторические летописи Ветхого Завета пророчески возвестили судьбу нас, протестантов. А, значит, все повеления, которые Бог тогда дал евреям, относят­ся и к нам. Какова была участь филистимлян, хананеев и иных поклонников Ваала, отказавшихся передать свою землю во вла­дение пришельцам? Что Бог повелел Моисею и Иисусу Навину сделать с теми язычниками, на чью землю Он привел Израиль? "В то же время возвратившись Иисус взял Асор и царя его убил мечом <...> и побили все дышащее, что было в нем, мечом <...> предав заклятию: не осталось ни одной души; а Асор сожег он огнем. И все города царей сих и всех царей их взял Иисус и по­бил мечом, предав их заклятию, как повелел Моисей, раб Господень <...> А всю добычу городов сих и весь скот разграбили сы­ны Израилевы себе; людей же всех перебили мечом, так что ис­требили всех их: не оставили из них ни одной души. Как повелел Господь Моисею, рабу Своему, так Моисей заповедал Иисусу, а Иисус так и сделал <...> Таким образом Иисус взял всю эту на­горную землю <...> и равнину и гору Израилеву" (Нав. 11, 10-16).

Протестантский лозунг "только Писание" привел к такому принятию Библии, при котором Ветхий Завет не преображался в Новом, а механически соединялся с ним. Соответственно, война с индейцами получила у американских протестантов религиоз­ную санкцию. Так протестантский буквализм в обращении с Библией дал религиозное основание геноциду коренного населе­ния Америки²⁵. И где же гарантия, что протестанты, теперь из Америки переезжающие в Россию, будут тактично относиться к туземно-православной культуре? При неверном понимании даже Библия может стать опасной и для самого человека, и для окру­жающих...

Что же проповедуют протестанты? — Всего лишь свое пони­мание Евангелия. Будь оно иначе — не было бы сотен сект, на­стаивающих на чистоте своего "евангелизма" и утверждающих прямо противоположные вещи. Адвентисты отрицают бессмер­тие души (а баптисты, ссылаясь на ту же Библию, его признают). Пятидесятники не признают за христиан всех тех, кто не прихо­дит вместе с ними в состояние экстаза. Одни протестантские общины говорят, что Христос — с бедными и страдающими людьми. Другие — что Он именно с богатыми ("богословие про­цветания"). По подсчету протестантского историка, сегодня "в мире насчитывается около 22 000 различных протестантских конфессий, вероисповеданий, сект и т. п."²⁶.

Во всех религиозных традициях мира единство текста опре­деляется исключительно единством традиции его толкования. А потому еще в древности св. Иларий Пиктавийский сказал, что "Писание не в словах, а в понимании" (scripturae enim non in legendo sunt, sed in intelligendo" — Константину Августу. 2, 9). Значит, когда протестант говорит: "Такое-то мнение православ­ных противоречит Библии", на самом деле он имеет в виду, что такое-то мнение православных противоречит его пониманию Библии. И прежде, чем торжествующе воскликнуть: "Так гово­рит Библия!", ему (как и любому человеку) стоит хотя бы на минутку задуматься: а точно ли так говорит именно Библия — может, так говорят всего-навсего я сам и тот доцент, чьи лекции я слушал в прошлом месяце?

Надеюсь, понимание этого обстоятельства поможет многим православным вести дискуссию с протестантами. Ведь очень трудно решиться на дискуссию с Библией. А вот на диспут с че­ловеком можно пойти легко. Полемика с протестантами — это не полемика православных с Библией. Это всего лишь диспут с людьми. С людьми, которые, как и мы, могут ошибаться.

ПРЕДИСЛОВИЕ

КОНФЛИКТ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ

ХРИСТИАНСКИЕ КОНФЕССИИ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ЭПОХИ