Скажите, читатель, какая проповедь производитъ на васъ сильнейшее действіе? та ли, где обстоятельно и подробно, съ полною безпристрастія объективностью излагается догматъ или заповедь, а затемъ изъ столь же серьезнаго сближенія различныхъ библейскихъ изреченій проповедникъ съ математическою неотразимостью докажетъ вамъ, что, напр., воровство действительно осуждается Откровеніемъ, что оно пагубно и съ житейской точки зренія. Или вы более почувствуете духовнаго обновленія, если проповедникъ представитъ евангельскую истину помимо всякихъ обоснованій, но во всей ея неотразимой правде, представитъ на судъ нашей совести, припомнитъ намъ лучшія минуты нравственнаго просветленія и вновь заставитъ взглянуть на ученіе Спасителя, а затемъ, разделяя со слушателями это состояніе, изъ глубины сердца, какъ любящій отецъ будетъ умолять ихъ не поддаваться вновь суетнымъ и жалкимъ обольщеніямъ жизни, но искать утешенія и радости въ исполненіи  святыхъ  заповедей Господа?

Какого ответа ждать на этотъ вопросъ? А такого, что проповедь не есть богословскій трактатъ, не урокъ по кати-хизису: она относится не къ области риторики, но къ области аскетики, т. е. внутренняго настроенія души говорящаго. По крайней мере мы убеждены, что лишь изъ доброй сокрвищницы сердца можно выноситъ доброе ²⁰).

Намъ готовы возразить и возражаютъ:—„господа проповедники! поучаетъ насъ г. Елагинъ въ одной изъ своихъ книгъ: поучайте насъ, но, сделайте милость, не отъ себя. Можетъ быть, вы умнее и добродетельнее насъ, но ведь прямо заявлять объ этомъ для васъ неудобно; излагайте намъ только ученіе Церкви". И въ учебнике по Гомилетике, и въ множестве другого рода книгахъ и разсужденіяхъ можно встретить ту мысль, что проповедникъ не долженъ говорить отъ себя, забыть свое „я", какъ разумной и нравственной личности, и только передавать ученіе Церкви. Требованіе это само по себе довольно неопределенно: иногда оно направляется собственно противъ поученій, лишенныхъ ссылокъ на св. Писаніе, иногда оно идетъ гораздо дальше и требуетъ, чтобы священникъ позволялъ себе только разъясненіе библейскихъ изреченій и не более, наконецъ иногда оно возстаетъ только противъ чуждыхъ божественному ученію принциповъ и целей проповеди, возстаетъ, напр., противъ проповедниковъ, взывающихъ къ „благородному самолюбію" слушателей, или разсуждающихъ "о необходимости заниматься разведеніемъ садовъ около хатъ".

Принять приведенное требованіе въ первомъ и въ третьемъ смысле мы вполне согласны, но противъ второго возстаемъ, опираясь не только на все прошлое христіанской проповеди, но и на самое ея предназначеніе. Христіанская проповедь никогда не была лишь объективной передачей догматовъ и заповедей, помимо внутренняго участія души проповедника; напротивъ, не столько самая матерія поученія, сколько состояніе слушателей было центромъ вниманія учителя. Такова была прежде всего проповедь Христа Спасителя. Онъ не излагалъ какое либо ученіе, но поучалъ, убеждалъ, действовалъ не только убедительностью самаго ученія, но личною Своею любовію къ людямъ, личною Своею убежденностью. Темъ именно столь трогательна Его прощальная беседа или притча о Добромъ пастыре. Также поступали и св. апостолы, бывшіе съ іудеями іудеи и эллины съ эллинами, возводившіе слушателей къ идее искупленія съ точки зренія присущихъ темъ идеаловъ (какъ св. Павелъ въ ареопаге), а своихъ братій увещавшіе во имя взаимной любви и благодарности исполнять возложенныя на нихъ Богомъ обязанности (увещаніе къ пресвитерамъ ефесскимъ, или посланіе св. Іоанна Богослова и т. п.). — „Да что вы намъ указываете на богодухновенныхъ мужей? ведь современные проповедники не обладаютъ такою силою, — возразятъ намъ: — не должны ли последніе во имя церковнаго преданія подражать отцамъ Церкви, проповедь которыхъ есть почти исключительно экзегетическая, не чуждавшаяся утонченныхъ догматическихъ толкованій и следовательно столь же сухая и безжизненная, какъ и те, на которыя вытеперь нападаете". Это возраженіе вполне справедливо; но достаточно ознакомиться съ главнейшими гомилетическими принципами свв. Амвросія Медіоланскаго, Іоанна Златоуста и особенно Григорія Двоеслова, чтобы понять, что подобный теоретическій характеръ святоотеческой проповеди не есть существенный, но выходитъ изъ иныхъ, практическихъ, требованій. Действительно, возьмите гомилетическое сочиненіе св. Григорія: „De cura pastorali, и вы тамъ найдете, что объектомъ проповеди служитъ не столько самое ученіе (dis-ciplina), сколько народъ; проповедническія темы распределены здесь не по временамъ года, a пo характерамъ и состояніямъ людей. Да и святоотеческая проповедь была экзегетическая, но более по форме, чемъ по содержанію. По какимъ правиламъ экзегетики св. Іоаннъ Златоустъ находитъ въ толкованіи Евангелія отъ Матфея место для описанія современныхъ ему событій и для вытекающихъ оттуда наставленій? Что касается до догматико-полемическаго характера проповедей, то онъ главнымъ образомъ обусловливался жизненною необходимостъю бороться съ популярнейшими нападками еретиковъ на веру, а тамъ, где подобнаго явленія не было,въ далекихъ обителяхъ отшельниковъ,тамъ не догматы,но борьба со страстями была содержаніемъ поученій. Однимъ словомъ, догматическое направленіе святоотеческой проповеди, вызван-ное усиленіемъ ереси, не есть нарушеніе принциповъ гомилетики св. Григорія Двоеслова, научающаго брать темы, руководясь религіозно-нравственнымъ состояніемъ слушателей. Если последнее на столько возвышенно, что умиленіе можетъ быть достигнуто чрезъ пространное богословствованіе, какъ у св. Григорія Богослова, тогда вполне законно составлять поученія Филаретовскаго характера, но пока того нетъ, пока „аще земная рекутъ людямъ и они еле пріемлютъ его", до техъ поръ нужно больше обращаться къ жизни, более стараться 0 привлеченіи только людей къ истинному христіанству, а не о полномъ совершенстве, отводя догматамъ лишь небольшія места въ проповеди. Такой системы держится обращенное изъ уніи духовенство Холмской епархіи. He оставляя ни одного богослуженія безъ проповеди, а при большихъ стеченіяхъ народа къ местнымъ святынямъ, произнося по три и больше патетическихъ проповедей, на народномъ языке, касающихся прямо быта крестьянскаго, эти пастыри возвели людей на высокую степень благочестія. Пишущій эти строки исповедывалъ больше тысячи людей въ разныхъ местахъ епархіи и изумлялся тому горячему благочестію, незлобію въ семейной и общественной жизни, а также целомудрію, честности и трезвости, которыми отличаются бывшіе уніаты Люблинской губерніи. Любовь ихъ къ „науце Божой" доходитъ до энтузіазма и обильно вознаграждаетъ собою тружениковъ слова.

II

Въ проповедничестве, какъ въ функціи пастырской деятельности, не следуетъ опускать изъ виду двухъ существенныхъ сторонъ—1) самого пастыря, и 2) слушателей. По отношенію къ проповедующему оно должно быть свободнымъ изліяніемъ его религіозно-нравственнаго содержанія, т. е. его мыслей, чувствъ и желаній, совпадающаго съ ученіемъ церкви. Насколько успехъ проповеди зависитъ отъ самаго настроенія пастыря, даже отъ самой его личности, это видно изъ разсказа архіепископа Иннокентія, какъ одинъ проповедникъ вместо всякаго поученія сказалъ однажды только три слова: „братіе, будемте плакать!" и все пали на землю и плакали. Много ли плачутъ при современномъ велеречіи витій? Итакъ, не должно отделять внутренней жизни пастыря отъ его учительнаго слова; проповедникъ не долженъ думать и желать одного, а говорить другое. Все, что онъ говоритъ въ проповеди, все то божественное ученіе, которое онъ излагаетъ, должно пройти предварительно чрезъ его душу, чтобы онъ являлся не кимваломъ, бряцающимъ ученіе Евангелія, но чтобы уста его глаголали ртъ избытка сердца. Нечего и говорить о томъ_г что три четверти действенности слова зависятъ отъ настроенія духа пастыря, отъ того, насколько въ поученіи заметно его собственное одушевленіе и вера.

По отношенію къ слушателямъ проповедь есть созиданіе спасенія въ сердцахъ ихъ. Спасеніе же, или царствіе Божіе, не приходитъ „съ наблюденіемъ": оно „внутрь васъ есть". Другими словами, спасеніе заключается не столько во внешней деятельности человека, сколько въ постепенномъ внутреннемъ просветленіи его души; оно зависитъ не столько отъ внешняго теченія делъ, т. е. общественныхъ порядковъ и обычаевъ, сколько отъ самаго отношенія человека къ окружаю-щимъ явленіямъ. Человекъ можетъ иметь за собой все те внешнія добродетели, которыми хвалится приточный фарисей, но при всемъ этомъ „принимать лишнее осужденіе". Отсюда ясно, на что преимущественно должно быть направлено содержаніе проповеди, — на цреобразованіе внутренняго мiра слушателей, на то, чтобы заставить ихъ смотреть на вещи съ евангельской точки зренія, чтобы раскрыть имъ величіе божественнаго ученія, сладость исполненія заповедей Господнихъ и вложить въ души ихъ непотухающую ревность о достиженіи совершенства христіанскаго. Подобная проповедь не останется безплодною, подобный проповедникъ не будетъ жаловаться, что его никто не слушаетъ, на каковую участь осуждены бываютъ всегда те проповедники, которые прямо бросаются на внешнія обнаруженія души человеческой, насаждаютъ не добрыя чувства и желанія, но прямо требуютъ делъ; борятся не со злою волею человека, но со злыми делами человека. И сколько ни ораторствуй о посещеніи св. храма, о гибельности пресловутаго народнаго пьянства, ты ничего не добьешься, пока не коснешься внутреннихъ причинъ лености или пьянства,—какъ не излечишь внешними средствами золотухи на теле, пока не позаботишься объ оздоровленіи крови. Тебе, впрочемъ, останется одно средство: грозить ужасами ада, напоминать во всякомъ поученіи о смерти. Но неужели этотъ внешній страхъ одинъ, безъ помощи высшихъ средствъ, образуетъ жизнь твоихъ прихожанъ по духу Евангелія? Мы не противъ обличенія внешнихъ пороковъ, не противъ наставленій о внешнемъ богопочтеніи и внешней милости, но думаемъ, что все это нужно приводить въ соотношенiе съ внутреннимъ процессомъ христіанскаго просветленія совести, который и долженъ являться объектомъ главы гомилетики: „о содержаніи поученій". Такъ смотрелъ на цель проповедничества св. Іоаннъ Златоустъ. Изобличая пьянство, онъ прибавляетъ, что онъ не разсчитываетъ пре-сечь своими обличеніями самый порокъ: „мне довольно бы и того — говоритъ онъ — если-бы ты, протягивая руку хоть къ десятому стакану вина, почувствовалъ укоръ совести, еслибъ созналъ, въ какую стремишься бездну" и т. д. Однимъ словомъ, лишь бы удалось пробудить деятельное религіозное чувство въ людяхъ, а чрезъ его постоянное развитіе легко будетъ современемъ вытеснить и внешніе пороки.

Если проповедь имеетъ объектомъ прежде всего внутренній міръ человека, то содержаніе и характеръ ея есте-ственно   долженъ   стоять  въ  прямой   зависимости и отъ состоянія этого внутренняго настроенія въ томъ или другомъ приходе, наконецъ отъ свойствъ человеческой души вообще. Посему проповеднику нужно прежде всего твердо помнить, что одно отсутствіе иностранныхъ словъ еще далеко не делаетъ проповедь понятной для народа, а совершенно необходимо избегать отвлеченныхъ выраженій, изъяснять нравственныя истины чрезъ примеры обыденной жизни, не ссылаться въ доказательство какой либо мысли на общеизвестнейшіе даже факты Св. Исторіи, оставляя последніе безъ объясненія: ибо то, что для него кажется общеизвестнымъ, есть для народа темный лесъ и т. д. Но это еще половина дела, и даже менее того. Одною язъ важнейшихъ сторонъ проповедничества служитъ пониманіе духовныхъ нуждъ паствы, уменіе предлагать те именно наставленія и назиданія, въ которыхъ она более всего нуждается, по своему нравственному ли состоянію, или по своему положенію въ жизни и въ человечеекомъ обществе, или, наконецъ, по темъ или другимъ временнымъ условіямъ. Объ этомъ даетъ подробныя указанія св. Григорій Двоесловъ въ помянутомъ сочиненіи, переведенномъ на страницахъ „Руководства для сельскихъ пастырей": — 0 пастырскомъ попеченіи. Нелегко руководиться этими указаніями, имея въ виду множество различныхъ возрастовъ, и характеровъ, и положеній людей.