Да не будет сокрытым от возлюбленнейших братий, что возвышеннейшие роды иноческого жительства, как то: отшельничество в глубокой пустыни или безмолвие в затворе, также житель­ство при духоносном старце с безусловным по­слушанием ему, устроились не по случаю, не по произволу и разуму человеческому, но по особен­ному смотрению, определению, призванию и откровению Божию. Антоний Великий, глава монашества, учредитель пустынножития, удалил­ся в пустыню, уже облекшись силою свыше и не иначе как призванный Богом. Хотя этого и не сказано ясно в житии его, но дальнейшие собы­тия жизни преподобного доказывают это с яс­ностью. О том же, что в глубочайшую (внутрен­нюю) пустыню для строжайшего безмолвия он был наставлен Божественным гласом и повеле­нием, сказано и в житии его⁶³. Преподобному Макарию Великому, современнику преподобно­го Антония, несколько младшему его, явился хе­рувим, показал бесплодную, дикую равнину — впоследствии знаменитый Египетский Скит, — заповедал поместиться в ней на жительство и обетовал, что пустынная равнина населится мно­жеством отшельников⁶⁴. Арсений Великий, нахо­дясь в царских палатах, молил Бога, чтоб ему ука­зан был путь спасения, и услышал глас: «Арсений! Бегай от человеков, и спасешься». Арсений уда­лился в упомянутый Скит, снова там умолял Бога наставить его спасению и снова услышал глас: «Арсений! Убегай (человеков), молчи, безмолв­ствуй: это корни безгрешия»⁶⁵. Преподобная Мария Египетская призвана к отшельничеству в Заиорданской пустыне повелением Божиим⁶⁶. Бог, призывавший к безмолвию и отшельниче­ству избранных Своих, то есть тех, которых Он провидел способными к безмолвию и отшельни­честву, предоставлял им такие пособия и сред­ства для этого жительства, каких человек сам по себе иметь не может. И в те времена, в которые монашество процветало, в который много было духоносных руководителей, редкие признавались способными к безмолвию, в особенности к от­шельничеству. «Истинное, разумное безмолвие, говорит святой Иоанн Лествичник, могут прохо­дить немногие, и именно только те, которые стя­жали Божественное утешение, поощряющее их в подвигах и помогающее в бранях»⁶⁷. «Безмол­вие губит неопытных»⁶⁸. Затворники и отшель­ники часто подвергались величайшим душевным бедствиям: подвергались бедствиям те из них, которые вступили в затвор самопроизвольно, не призванные Богом.

В Прологе читается следующая повесть: «В Па­лестине был некоторый монастырь при подошве большого и высокого утеса, а в утесе был вертеп пещера) над монастырем. Монахи того монас­тыря рассказывали: «За несколько времени пред сим один из нашего братства возымел желание жить в вертепе, что в горе, и просил о том игуме­на. Игумен имел дар рассуждения. Он сказал бра­ту: «Сын мой, как ты хочешь жить один в верте­пе, еще нисколько не преодолев плотских и ду­шевных страстных помыслов? Желающему без­молвствовать должно быть под руководством наставника, а не самому управлять собою. Ты, нисколько не достигши надлежащей меры, про­сишь у моей худости, чтоб я дозволил тебе одно­му жить в вертепе, а я думаю, что ты не разуме­ешь различных сетей диавольских. Гораздо луч­ше тебе служить отцам, получать от Бога помощь их молитвами, с ними в назначенные часы сла­вить и воспевать Владыку всех, нежели одному бороться с нечестивыми к злохитрыми помыс­лами. Не слышал ли ты, что говорит Богогласный отец, Иоанн, писатель Лествицы: «Горе житель­ствующему на едини: если он впадет в уныние или леность, то некому восставить его! А где два или три собраны во имя Мое, там Я посреди их», ска­зал Господь. Так говорил ему игумен, но не мог отвлечь инока от душепагубных помыслов. Видя непреодолимое желание брата и неотступные его просьбы, игумен наконец дозволил ему жить в вертепе. Напутствованный молитвою игумена, он взошел в вертеп. В часы употребления пищи при­носил ее к вертепу один из монастырской бра­тии, а затворник имел на веревке корзину, кото­рую спускал и принимал пищу. Когда он пробыл несколько времени в вертепе, диавол, всегда бо­рющийся с желающими жить богоугодно, начал смущать его злыми помыслами день и ночь; чрез несколько же дней, преобразившись в светлого ангела, явился ему и сказал: «Да будет тебе извес­тно, что ради твоей чистоты и благонравного жития, Господь послал меня прислуживать тебе». Монах отвечал: «Что сделал я доброго, чтоб анге­лы служили мне?» Диавол возразил: «Все, что ты сделал, велико и высоко. Ты оставил красоты мира и соделался монахом, трудишься в посте, молит­вах и бдении; опять ты, оставив монастырь, по­местился на жительство здесь: как же ангелам не служить твоей святыне?» Этими речами душегу­бец-змей привел его в надмение, в гордость и на­чал постоянно являться ему. Однажды некоторый человек, обокраденный ворами, пошел к монаху. Нечистый бес, который, обольщая его, являлся ему в виде ангела, сказал ему: «Этот человек окраден ворами; украденное скрыто в таком-то месте. Скажи ему, чтоб он пошел туда и взял свое». Человек, пришедши к вертепу, поклонился, а монах сверху говорит ему: «Хорошо, брат, что ты пришел! Я знаю, тебя постигла скорбь, по­тому что к тебе приходили воры, украли то и то. Не печалься! Они положили украденное там-то: поди туда, и найдешь все, а за меня молись». Че­ловек удивился, послушался и нашел украденное. Он прославил монаха во всей стране той, говоря, что монах, живущий в вертепе, пророк. К мона­ху начало стекаться множество людей; слушая его, они приходили в удивление от учения, которое он преподавал по внушению диавола. Он пред­сказывал, и предсказания его сбывались. Несчас­тный провел немалое время в таком обольщении. Во второй день второй недели по вознесении Гос­пода нашего Иисуса Христа скверный бес явил­ся монаху и сказал ему: «Знай, отец, что ради не­порочного и равноангельного жития твоею при­дут другие ангелы, и тебя в теле возьмут на небо; там со всеми ангелами будешь наслаждаться зре­нием неизреченной красоты Господней». Бес, ска­завши это, сделался невидим. Но человеколюби­вый и многомилостивый Бог, нехотящий поги­бели человеческой, вложил в сердце монаху воз­вестить о случившемся игумену. Когда пришел брат, обычно приносивший пищу затворнику, затворник, выглянув из вертепа, сказал ему: «Брат! Поди, скажи игумену, чтоб пришел сюда». Брат передал это игумену. Игумен поспешил прийти; по лестнице взошел он в вертеп к затворнику, и сказал ему: «По какой причине, сын мой, ты по­велел мне прийти сюда?» Он отвечал: «Чем воз­дам тебе, святой отец, за все, что ты сделал для моего недостоинства!» Игумен сказал: «Что доб­рое сделал я тебе?» Монах: «Поистине, отец, чрез посредство твое я сподобился многих и великих благ. Тобою я облечен в ангельский образ; при твоем посредстве вижу ангелов и сподобляюсь беседовать с ними; при твоем посредстве я при­ял дар прозорливства и пророчества». Игумен, услышав это, удивился и сказал: «Несчастный! Ты ли видишь ангелов? Ты ли сподобился дара про­зорливства? Горе тебе, несчастный! Не говорил ли я тебе: не ходи в вертеп, чтоб бесы не обольстили тебя». Когда игумен говорил это, брат возражал ему так: «Не говори этого, честный отец! Ради твоих святых молитв я вижу ангелов; завтра же я буду вознесен ими на небеса с телом моим. Да ведает твоя святыня, что я хочу просить у Госпо­да Бога нашего, чтоб и тебя взяли ангелы, чтоб и ты был со мною в небесной славе». Услышав это, игумен грозно сказал ему: «Ты обольщен демо­ном, несчастный! Однако если я пришел сюда, то не уйду отсюда: останусь здесь посмотреть, что случится с тобою. Скверных бесов, которых ты называешь ангелами, я не увижу; но ты, когда уви­дишь, что они пришли, скажи мне». Игумен ве­лел взять прочь лестницу и остался в вертепе с прельщенным, пребывая в посте и непрестанном псалмопении. Когда наступил час, в который прельщенный надеялся вознестись на небеса, он увидел пришедших бесов и сказал: «Пришли, отец». Тогда игумен обнял его и возопил: «Госпо­ди, Иисусе Христе, Сыне Божий, помоги прель­стившемуся рабу твоему и не попусти нечистым бесам возобладать им». Когда игумен говорил это, бесы схватили и начали тащить прельщенного, усиливаясь исторгнуть его из объятий игумена. Игумен запретил бесам. Они, сорвав с прельщен­ного мантию его, исчезли. Мантия была видена возносящеюся по воздуху на высоту и наконец скрылась. По прошествии довольного времени мантия опять показалась летящею вниз и упала на землю. Тогда старец сказал прельщенному: «Безумный и несчастный! Видишь, как бесы по­ступили с твоею мантиею: так намеревались они поступить и с тобою. Они намеревались тебя, как Симона-волхва, вознести на воздух и спустить вниз, чтоб ты сокрушился и бедственно изверг окаянную душу». Игумен призвал монахов, велел им принести лестницу, свел прельщенного из вер­тепа в монастырь и назначил ему служение в пекарне, в поварне и в прочих монастырских по­слушаниях, чтоб смирились его помыслы. Таким образом он спас брата»⁶⁹.

Тяжкому искушению подверглись по причи­не рановременного вступления в затвор наши со­отечественники, преподобные Исаакий⁷⁰ и Ни­кита⁷¹ Печерские. Заметно из жизнеописания преподобного Исаакия, современника преподоб­ных Антония и Феодосия, что он вступил в зат­вор по собственному произволу. Он проходил усиленнейший телесный подвиг; стремление к подвигу, еще более усиленному, внушило ему зак­лючиться в одной из теснейших пещер Киево-Печерского монастыря. Пищею его была просфо­ра, а питием вода, и эту скуднейшую пищу он принимал через день. При таком усиленном те­лесном подвиге и при недостатке опытных све­дений о подвиге и борьбе душевных, невозмож­но не дать некоторой цены и подвигу своему, и себе. На внутреннем настроении подвижника обыкновенно основывается искушение, наноси­мое ему бесами. «Если человек, — говорит пре­подобный Макарий Египетский, — сам собою не даст повода сатане подчинить его своему влия­нию, то сатана никак не может возобладать им насильно»'². Бесы предстали Исаакию в виде свет­лых ангелов; один из них сиял более других; бесы назвали его Христом, и требовали поклонения ему от подвижника. Подвижник поклонением, подобающим единому Богу и возданным диаво-лу, подчинил себя бесам, которые измучили его насильственным телодвижением (плясанием) до полусмерти. Преподобный Антоний, прислужи­вавший затворнику, пришел к нему с обычною пищею, но увидев, что затворник не подает ни­какого голоса, и поняв, что с ним случилось что-нибудь особенное, разломал с помощью других монахов вход, наглухо заложенный, в пещеру Исаакия. Его вынесли, как мертвого, и положи­ли пред пещерою; заметив же, что он еще жив, снесли в келию на постель. Преподобные Анто­ний и Феодосий, один вслед за другим, ходили за ним. Исаакий от искушения расслабел умом и телом; не мог ни стоять, ни сидеть, ни лежа пово­ротиться со стороны на сторону; он лежал в те­чение двух лет неподвижно, нем и глух. На тре­тий год он проговорил и просил, чтоб его подня­ли и поставили на ноги. Потом начал учиться хо­дить, как дитя, но не выражал никакого желания, ниже мысли посетить церковь; к этому едва и на­сильно принудили его; он начал мало-помалу хо­дить в храм Божий. После этого начал ходить и в трапезу и мало-помалу научился употреблять пищу; в те два года, в которые он лежал неподвижно, он не вкусил ни хлеба, ни воды. Наконец, он освободился совершенно от страшного и чуд­ного впечатления, произведенного на него явле­нием и действием бесов. Впоследствии преподоб­ный Исаакий достиг высоких мер святости. Пре­подобный Никита был моложе преподобного Исаакия, но современен ему. Увлекаемый ревностию, он просил игумена благословить его на подвиг в затвор. Игумен — был тогда игуменом преподобный Никон — возбранил ему, говоря: «Сын мой! Неполезно тебе, молодому, быть в праздности. Лучше жить с братиею: служа им, ты не погубишь мзды своей. Ты сам знаешь, как Исаакий-пещерник был прельщен бесами в зат­воре: он погиб бы, если б особенная благодать Божия за молитвы преподобных отцов наших, Ан­тония и Феодосия, не спасла его». Никита отве­чал: «Я никак не прельщусь чем-нибудь подоб­ным, но желаю крепко стать против бесовских козней и молить человеколюбца Бога, чтоб Он и меня сподобил дара чудотворения, как Исаакия-затворника, который и поныне совершает мно­гие чудеса». Игумен опять сказал: «Желание твое выше твоей силы; блюди, чтоб, вознесшись, не ниспасть. Я, напротив того, повелеваю тебе слу­жить братии, и ты получишь венец от Бога за твое послушание». Никита, увлекаемый сильнейшею ревностию к затворническому житию, нисколь­ко не хотел внимать тому, что говорил ему игу­мен. Он исполнил задуманное: заключил себя в затвор и пребывал в нем, молясь и никуда не вы­ходя. По прошествии некоторого времени од­нажды в час молитвы, он услышал голос, который молился вместе с ним, и обонял необыкновенное благоухание. Обольстившись, он сказал сам себе: если б это не был ангел, то он не молился бы со мною и не было бы слышно благоухание Свято­го Духа. Затем Никита стал прилежно молиться, говоря: «Господи! Явись мне Сам разумно, да вижу Тебя». Тогда был к нему глас: «Ты молод! Не явлюсь тебе, чтоб ты, вознесшись, не ниспал». Затворник со слезами отвечал: «Господи! Я никак не прельщусь, потому что игумен научил меня не внимать бесовской прелести, а сделаю все, что Ты мне ни прикажешь». Тогда душепагубный змей, прияв над ним власть, сказал: «Невозможно че­ловеку, находящемуся во плоти, видеть меня, но вот! Я посылаю ангела моего, чтоб пребывал с тобою: ты исполняй его волю». С этими словами предстал пред затворника бес в виде ангела. Ни­кита пал к ногам его, поклоняясь ему, как ангелу. Бес сказал: «Отселе ты уже не молись, но читай книги, чрез что вступишь в непрестанную беседу с Богом и получишь возможность преподавать душеполезное слово приходящим к тебе, а я буду непрестанно молить Творца всех о твоем спасе­нии». Затворник, поверив этим словам, оболь­стился еще более: он перестал молиться, занялся чтением, видел беса непрестанно молящимся, радовался, полагая, что ангел молится за него. Потом он начал много беседовать с приходящи­ми из Писания и пророчествовать подобно па­лестинскому затворнику. О нем пошла слава между мирскими людьми и при великокняжес­ком дворе. Собственно, он не пророчествовал, а сказывал приходящим, будучи извещаем сопри­сутствовавшим бесом, где положено украденное, где что случилось в дальнем ему месте⁷³. Так, он дал знать великому князю Изяславу о убиении новгородского князя Глеба, и совет послать в Новгород на княжение великокняжеского сына. Этого достаточно для мирян, чтоб провозгласить затворника пророком. Замечено, что миряне и самые монахи, неимеющие духовного рассужде­ния, почти всегда увлекаются обманщиками, ли­цемерами и находящимися в бесовской прелес­ти, признают их за святых и благодатных. Никто не мог сравняться с Никитою в знании Ветхого Завета, но он не терпел Нового Завета, никогда не заимствовал своей беседы из Евангелия и апо­стольских Посланий, не позволял, чтоб кто из посетителей его напомнил что-либо из Нового Завета. По этому странному направлению его учения отцы Киево-Печерского монастыря ура­зумели, что он прельщен бесом. Тогда в монас­тыре было много святых иноков, украшенных благодатными дарами. Они молитвою своею ото­гнали беса от Никиты; Никита перестал видеть его. Отцы вывели Никиту из затвора и спраши­вали, чтоб он сказал им что-нибудь из Ветхого Завета; но он с клятвою утверждал, что никогда не читал этих книг, которые прежде знал наи­зусть. Оказалось, что он забыл даже читать от впе­чатления, произведенного бесовскою прелестию, к едва, с большим трудом, снова выучили его чте­нию. Молитвами святых отцов приведенный в себя, он познал и исповедал свой грех, оплакал его горькими слезами, достиг высокой меры свя­тости и дара чудотворения смиренным житием посреди братства. Впоследствии святой Никита хиротонисан во епископа Новгородского.

Новейшие опыты подтверждают то, что с яс­ностью доказывают опыты времен прошедших. И ныне прелесть — так на монашеском языке называется самообольщение, соединенное с бе­совским обольщением — бывает непременным последствием преждевременного удаления в глу­бокое уединение или особенного подвига в келейном уединении. В то время, как писатель этих аскетических советов, юношею, в 1824—1825 го­дах, посещал Александро-Невскую лавру для со­вещания о своих помыслах с монахом Иоанникием, свечником лавры, учеником старцев Феодора и Леонида; ходили к этому монаху для ду­ховного совета многие миряне, проводившие ас­кетическую жизнь⁷⁴.

Ходил к нему и Павловского полка солдат Па­вел, недавно обратившийся из раскола, бывший прежде наставником раскольников, грамотный. Лицо Павла сияло радостью. Но он, по возгорев­шемуся в нем сильнейшему усердию, предался неумеренному и несообразному с его устроени­ем телесному подвигу, имея о душевном подвиге недостаточное понятие. Однажды ночью Павел стоял на молитве. Внезапно около икон явился солнцеобразный свет и посреди света сияющий белизною голубь. От голубя раздался глас: «При­ми меня: я Святой Дух; пришел соделать тебя моею обителью». Павел выразил радостное согласие. Голубь взошел в него чрез уста, и Павел, изможденный постом и бдением, внезапно ощу­тил в себе сильнейшую блудную страсть: он ки­нул молитву, побежал в блудилище. Голодная его страсть сделала насыщение страсти ненасыщаемым. Все блудилища и все доступные для него блудницы соделались его постоянным притоном. Наконец он опомнился. Обольщение свое бесов­ским явлением и осквернение последствиями прелести изложил он в письме к иеросхимонаху Леониду, жившему тогда в Александро-Свирском монастыре. В письме проявлялось прежнее вы­сокое духовное состояние падшего. Упомянутый юноша был тогда келейником иеросхимонаха Леонида (1827—1828 годы) и читал по благосло­вению старца письмо Павла. Иеросхимонах Ле­онид весною 1828 года переместился из Свирс-кого монастыря первоначально в Площанскую, потом в Оптину Пустыню. Ему сопутствовал его келейник, который при этом случае посетил не­которые монастыри Калужской и Орловской епархий. Когда он был в знаменитой Белобережской Пустыне, тогда славился там подвижничес­кою жизнию рясофорный монах Серапион, ви­девший при своем уединенном келейном прави­ле ангела. Не только миряне, но и монахи — так как у нас в России господствует телесный подвиг, а о душевном почти утрачено самое понятие — прославляли Серапиона и выставляли в образец монашеской жизни. В 1829 году Серапион пере­местился по причине душевного расстройства в Оптину Пустыню для руководства советами иеросхимонаха Леонида. В одно из совещаний со старцем он вытащил значительную часть боро­ды у старца. Серапион, помещенный в скиту Оптиной Пустыни по уважению к его подвижни­ческой славе, пришел однажды ночью к началь­нику скита иеромонаху Антонию, возвещая, что Иоанн Предтеча сейчас явился ему и велел заре­зать сего Антония, иеросхимонаха Леонида, иеромонаха Гавриила и помещика Желябовского, гостившего тогда в скиту. «Да где ж у тебя нож?» — спросил его догадливый и неустраши­мый Антоний. «У меня нет ножа», — отвечал прельщенный. «Так что ж ты приходишь резать без ножа?» — возразил Антоний и удалил в келию прельщенного, которого должно было пере­дать в дом умалишенных, где он и скончался. Пред кончиною, как слышно, Серапион опомнился и отошел с надеждою спасения. Должно заметить, что падший дух, желая овладеть Христовым под­вижником, не действует властительски, но ищет привлечь согласие человека на предлагаемую пре­лесть и по получении согласия овладевает изъя­вившим согласие. Святой Давид, описывая напа­дение падшего ангела на человека, выразился со всею точностью, сказав: Ловит еже восхитити нищаго, восхитити нищего, внегда привлещи и в сети своей (Пс. 9:30). Святой Дух действует са­мовластно, как Бог: приходит в то время, как смирившийся и уничиживший себя человек отнюдь не чает пришествия Его. Внезапно изменяет ум, изменяет сердце. Действием своим объемлет всю волю и все способности человека, не имеющего возможности размышлять о совершающемся в нем действии. Благодать, когда будет в ком, не показывает чего-либо обычного или чувственно­го, но тайно научает тому, чего прежде не видел и не воображал никогда. Тогда ум тайно научает­ся высоким и сокровенным тайнам, которых, по Божественному Павлу, не может видеть челове­ческое око, ниже постигнуть ум сам собою... «Ум человеческий сам собою, не будучи соединен с Господом, рассуждает по силе своей. Когда же соединится с огнем Божества и Святым Духом, тогда бывает весь обладаем Божественным Све­том, соделывается весь светом, воспаляется в пла­мени Всесвятого Духа, исполняется Божествен­ного разума, и невозможно ему в пламени Боже­ства мыслить о своем, и о том, о чем хотел бы». Так говорил преподобный Максим Капсокаливи преподобному Григорию Синайскому'⁵. Напро­тив того, при демонском явлении всегда предос­тавляется свобода человеку рассудить о явлении, принять или отверпгуть его. Это явствует из по­пыток демона обольстить святых Божиих. Од­нажды, когда преподобный Пахомий Великий пребывал в уединении вне монастырской молвы, предстал ему диавол в великом свете, говоря: «Ра­дуйся, Пахомий! Я Христос, и пришел к тебе как к другу моему». Святой, рассуждая сам с собою, помышлял: «Пришествие Христа к человеку бы­вает соединено с радостью, чуждо страха. В тот час исчезают все помышления человеческие: тог­да ум весь вперяется в зрение видимого. Но я, видя этого, представившегося мне, исполняюсь смущения и страха. Это не Христос, а сатана». После этого размышления преподобный с дерз­новением сказал явившемуся: «Диавол! Отыди от меня: проклят ты, и видение твое, и коварство лукавых замыслов твоих». Диавол немедленно исчез, исполнив келию смрада⁷⁶.

Невозможно человеку, находящемуся еще в области плотского мудрования, не получившему духовного воззрения на падшее человеческое ес­тество, не давать некоторой цены делам своим и не признавать за собою некоторого достоинства, сколько бы такой человек ни произносил сми­ренных слов и как бы ни казался смиренным по наружности. Истинное смирение несвойствен­но плотскому мудрованию и невозможно для него: смирение есть принадлежность духовного разума. Говорит преподобный Марк Подвижник: «Те, которые не вменили себя должниками всякой заповеди Христовой, чтут Закон Божий телесно, не разумея ни того, что говорят, ни того, на чем основываются, потому и мнят исполнить его «делами»⁷⁷. Из слов преподобного отца яв­ствует, что признающий за собою какое-либо доброе дело, находится в состоянии самооболь­щения. Это состояние самообольщения служит основанием бесовской прелести: падший ангел в ложном, гордом понятии христианина находит пристанище, к этому понятию удобно привива­ет свое обольщение, а посредством обольщения подчиняет человека своей власти, ввергает его в так называемую бесовскую прелесть. Из выше­приведенных опытов видно, что ни один из прельстившихся не признал себя недостойным видения ангелов; следовательно, признавал в себе некоторое достоинство. Иначе и не может судить о себе плотский и душевный человек. Потому-то святые отцы и сказали вообще о всех подвижни­ках, недостаточно образованных душевным де­ланием и не осененных благодатию, что безмол­вие губит их.

Поучительно поведение преподобных Варсонофия Великого и спостника его Иоанна Про­рока, которые сами были затворниками в обще­житии аввы Серида, относительно затворников и безмолвия. Все братия того монастыря, или по крайней мере большая часть братий, руковод­ствовались наставлениями этих великих угодни­ков Божиих, преисполненных Духа Божия; ру­ководствовался их наставлениями и сам игумен Серид, которого Варсонофий Великий называл сыном. Серид и прислуживал святому старцу, пребывавшему безвыходно в келии, принимав­шему к себе одного Серида и чрез него дававше­му письменные ответы прочим братиям. Братия монастыря, руководимые назиданиями бого-вдохновенных мужей, оказывали быстрое и обильное духовное преуспеяние. Некоторые из них сделались способными к затворнической жизни, к которой были призваны провидевшим способность их Богом. Так, Великий Варсонофий предвозвестил Иоанну Миросавскому, что ему предназначено Богом безмолвие и, приуготовив этого инока жизнию по евангельским заповедям среди иноческого общества, в горниле послуша­ний, в свое время, указанное Богом, ввел его в зат­вор⁷⁸. Из переписки Великого Варсонофия с Иоанном Миросавским видно, что Иоанн и по вступлении в затвор обуревался страстными по­мыслами. Другие иноки, которым попущен был затвор, возмущались страстями еще более, но зат­вор им не воспрещался. Напротив того, препо­добному авве Дорофею, отличавшемуся и мирскою и духовною мудростью, способностию ру­ководить других иноков, доказавшему этот духов­ный дар на самом деле, духоносные старцы вос­претили затвор, сколько он ни желал его. «Без­молвие, — говорили они ему, — дает повод чело­веку к высокоумию прежде, нежели он приоб­ретет себя, то есть будет непорочен. Тогда толь­ко имеет место истинное безмолвие, когда чело­век уже понес крест. И так, если будешь состра­дать ближним, то получишь помощь, если же удержишь себя от сострадания, желая взойти в то, что выше твоей меры, то знай, что потеряешь и то, что имеешь. Не уклоняйся ни вовнутрь, ни вовне, но держись средины, разумевая, что есть воля Господня, яко дни лукави суть (Еф. 5:1 б)⁷⁹. Слова мои значат: не дерзать на безмолвие и не нерадеть о себе, когда находишься среди попе­чений — вот средний путь, безопасный от паде­ния. В безмолвии должно иметь смирение и при попечениях бдительность над собою и удержи­вать свой помысл. Все сие не ограничивается ка­ким-нибудь определенным временем. Всякий должен с благодарением терпеть то, что по не­обходимости постигает его. Чем более человек нисходит в смирение, тем более преуспевает. Пребывание в келии не делает тебя опытным, потому что ты пребываешь в ней без скорби (очевидно: по недостижению брани с бесами, что затворенного в келии приводит в такую тяжкую скорбь и борьбу, каковые вовсе неизвестны об­щежительному иноку)⁸⁰. А чрез то, что прежде времени оставишь все попечения, враг готовит тебе не покой, а более смущение, так что заста­вит тебя наконец сказать: лучше бы я не родил­ся»⁸¹. Преподобный Дорофей, признаваемый все­ленскою Церковью святым, один из превосход­нейших аскетических писателей, пребыл в обще­житии среди братства, а по кончине святых на­ставников основал свой монастырь и был его на­стоятелем. Святой Иоанн Лествичник замечает, что наклонные к высокоумию и другим душев­ным страстям никак не должны избирать для себя жительства уединенного, а пребывать посре­ди братства и опасаться деланием заповедей⁸², по­тому что всякое жительство, в пустыни ли, в об­щежитии ли, когда оно согласно с волею Божией и когда цель его — угождение Богу, преблаженно⁸³. От преждевременного затвора прозяба­ет бесовская прелесть не только очевидная, но и невидимая по наружности: мысленная, нрав­ственная, несравненно — более опасная, нежели первая, как врачующаяся весьма трудно, а часто и не способная к уврачеванию. Этот род прелес­ти, основывающийся на высокоумии, называется святыми отцами «мнением»⁸⁴ и заключается в том. когда подвижник примет ложные поня­тия о духовных предметах и о себе, сочтет их ис­тинными. Ложным понятиям и созерцаниям, по естественным сочувствию и содействию ума сер­дцу и сердца уму, непременно сопутствуют обольстительные, сладостные, сердечные ощуще­ния: они не что иное, как действие утонченных сладострастия и тщеславия. Зараженные этою прелестию делались проповедниками ложного аскетического учения, а иногда и ересиархами для вечной погибели своей и ближних. Святой Исаак Сирский в 55 Слове упоминает, что некто Малпас проводил в отшельничестве строжайшую подвижническую жизнь с целью достичь высо­кого духовного состояния, впал в высокоумие и явную бесовскую прелесть, соделался изобрета­телем и начальником ереси евктитов. В образец аскетической книги, написанной из состояния прелести, именуемой мнением, можно привес­ти сочинение Фомы Кемпийского под названи­ем «Подражание Иисусу Христу». Оно дышит утонченным сладострастием и высокоумием, ко­торые в людях ослепленных и преисполненных страстями производят наслаждение, признавае­мое ими вкушением Божественной благодати. Несчастные и омраченные! Они не понимают, что обоняв утонченную воню живущих в себе страстей, они наслаждаются ею, признают ее в слепоте своей вонею благодати! Они не понима­ют, что к духовному наслаждению способны одни святые; что духовному наслаждению должно предшествовать покаяние и очищение от страс­тей; что грешник неспособен к духовному на­слаждению; что он должен сознавать себя недо­стойным наслаждения, отвергать его, если оно начнет приходить к нему, отвергать как несвой­ственное себе, как явное и пагубное самооболь­щение, как утонченное движение тщеславия, высокоумия и сладострастия. Подобно Малпасу достигли в отшельничестве сильнейшей бесовс­кой прелести Франциск д'Асиз, Игнатий Лоиола и другие подвижники Латинства⁸⁵, признавае­мые в недре его святыми. «Когда Франциск был восхищен на небо, — говорит писатель жития его, — то Бог Отец, увидев его, пришел на мину­ту в недоумение, кому отдать преимущество, Сыну ли Своему по естеству, или сыну по благо­дати Франциску». Что может быть страшнее, уродливее этой хулы, печальнее этой прелести!