«Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе: Он, будучи образом Божиим, не почитал хищением быть равным Богу; по уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек; смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. По­сему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних, и всякий язык исповедал, что Господь Иисус Христос в славу Бо­га Отца» (Флп. 2, 5-11).

В этом известном «кенотическом» тексте Послания к филиппийцам так определяется истощание Слова: бу­дучи «образом Бога», μορφή  Θεού, то есть по самому положению Богом по природе, Христос обнажил, ис­тощил, смирил Себя (εκενωσεν), приняв «образ раба» (μορφή δούλου). Крайним умалением, тайной Своего кенозиса Сын Божий нисходит в положение не-бытийное (не в смысле первоначального «ничто», а в смысле той ионической бездны, которая разверзлась через грехопа­дение человека). Парадоксальным образом Он соединя­ет со всесовершенной полнотой Своей Божественной природы столь же всестороннюю «неполноту» падшей природы человеческой.

Этот текст из Послания к филиппийцам следует сближать с текстом Исаии о «муже скорбей», с его столь соблазнительным для многих израильтян пророчеством не о Мессии во славе, а о «рабе Иеговы» («раб Мой»), страждущем и уничиженном, безгласно и добровольно отдающем Себя в «жертву умилостивления», «изъязв­ленном за грехи наши» (Ис. 53).

Святой Кирилл Александрийский много размышлял над этим Божественным «кенозисом», над этим уничи­жением. «Бог - говорит он,- воплощаясь, не мог сов­лечь с Себя Своей природы, ибо тогда Он не был бы больше Богом, и нельзя было бы говорить о воплоще­нии. А это значит, что субъектом кенозиса является не природа, а Личность Сына. Личность же «совершается» в отдаче Себя: она отличается от природы не для того, чтобы «превозноситься» естеством, а чтобы от Себя все­цело отказаться; вот отчего Сын «не почитал хищени­ем быть равным Богу», но, напротив, «Сам уничижил Себя», что является не внезапным решением, не еди­ничным актом, но проявлением самого Его существа как Личности; и это также не собственная Его воля, а сама ипостасная Его реальность, как выражение воли троичной, той воли, источник которой - Отец, послуш­ное исполнение которой - Сын, славное завершение - Дух. Итак, существует глубокая неразрывность между личностным бытием Сына, как самоотказом, и Его зем­ным кенозисом. Оставляя пребывание в славе, которой Он никогда не «превозносился», Сын принимает позор, бесчестие, проклятие; Он берет на Себя объективное состояние греховности, подчиняет Себя условиям на­шей смертности; отказываясь от Своих царственных преимуществ, Он все глубже и глубже сокрывает Свою славу в страдание и смерть. Ибо Ему надлежит обнаружить в Своей собственной плоти, насколько человек, ко­торого Он создал по образу совершенной Своей красо­ты, обезобразил себя грехопадением.

Итак, кенозис - это воплощение в его аспекте сми­рения и смерти; Но Христос полностью сохраняет Свою Божественную природу и Его истощение есть истощание вольное: пребывая Богом, Он соглашается стать смертным; ибо единственный способ победить смерть - это позволить ей проникнуть в Самого Бога, в Котором она не может найти себе место.

Кенозис - это уничижение раба, ищущего не собст­венной Своей славы, но славы пославшего Его Отца. Христос никогда, или почти никогда не утверждает Своего Божества. В полном отказе от Себя, в сокрытии Своей Божественной природы, в отказе от всяческой Своей воли, вплоть до слов «Отец Мой больше Меня», Он осуществляет на земле дело любви Пресвятой Троицы. И по беспредельному уважению к свободе человека, показывая людям только скорбно братское лицо раба и скорбно братскую плоть Распятого, Он пробуждает в человеке веру, как ответную любовь, потому что только глаза верующего узнают образ Божий под образом раба и, распознавая в лице человеческом присутствие Лица Божественного, научаются во всяком лице открывать тайну личности, созданной по образу Божию.

Однако еще до того, как кенозис Христа закончился с Его воскресением, в Его человечестве открылись два богоявления: одно - в момент крещения, другое во вре­мя преображения. Оба раза Христос явил Себя не в «образе раба», а в «образе Бога». Он позволил Своей Божественной природе, то есть Своему единству с От­цом и Духом, просиять сквозь Свое обоженное челове­чество, потому что, по слову святого Максима Исповед­ника, Его человечество, тленное по домостроительству, было нетленным по естеству, по Божественной своей природе. Глас Отца, присутствие Духа в виде облака или голубя превратили эти два явления «образа Бога» в два богоявления Пресвятой Троицы. Кондак Преобра­жения подчеркивает, что ученики видели Божествен­ную славу «якоже можаху» для того, чтобы «егда Тя узрят распинаема, страдание убо уразумеют вольное», а не естественно неизбежное.