На главную
страницу

Учебные Материалы >> Патрология.

Святитель Игнатий Брянчанинов, епископ Кавказский и Черноморский. Книга первая. Аскетические опыты

Глава: Чаша Христова. Плач мой.

Просили у Господа два возлюбленные Его уче­ника престолов славы — Он даровал им Чашу Свою (Мф. 20:23).

Чаша Христова — страдания.

Чаша Христова доставляет на земле причаст­никам своим участие в благодатном царстве Хри­стовом, приготовляет для них на Небе престолы вечной славы.

Все мы безответны пред Чашею Христовою; никто не может жаловаться на нее, отказывать­ся от нее, потому что Заповедавший вкушение ее Сам прежде всех испил ее.

Древо познания добра и зла! убило ты в раю родоначальников наших, обольстив их прелестя­ми чувственного наслаждения и прелестями ра­зума. Христос, Искупитель погибших, принес на землю, к падшим и изгнанникам, Свою спаси­тельную Чашу. Горечью этой Чаши истребляет­ся в сердце преступное, убийственное наслаж­дение греховное; смирением, обильно из нее то­чащимся, умерщвляется гордый плотский разум; пьющему ее с верою и терпением возвращается живот вечный, отнятый и отнимаемый у нас вку­шением плода запрещенного.

Чашу Христову, чашу спасения прииму! (Пс. 115:4).

Принимается Чаша, когда христианин пере­носит скорби земные со смиренномудрием, за­имствуемым из Евангелия.

Святой Петр устремился с обнаженным ме­чем на защиту Богочеловека, окруженного зло­деями: но кротчайший Господь Иисус сказал Петру: вонзи нож в ножницу, чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея? (Ин. 18:11)

И ты, когда окружат тебя напасти; говори в утешение и укрепление души твоей: чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пити ея?

Горька Чаша; при одном взоре на нее теря­ются все человеческие соображения. Замени со­ображения верою и выпей мужественно горь­кую Чашу: ее подает тебе Отец всеблагий и пре­мудрый.

Не фарисеи, не Каиафа, не Иуда приготовили ее, не Пилат и его воины подают ее! Чашу, юже даде Мне Отец, не имам ли пити ея?

Злоумышляют фарисеи, предает Иуда, Пилат повелевает беззаконное убийство, совершают его воины игемона. Все они приготовили себе верную погибель злодеяниями своими; ты не при­готовь себе погибели, столько же верной, памятозлобием, желанием и мечтанием мести, него­дованием на врагов твоих.

Отец небесный всемогущ, всевидящ: Он ви­дит твои скорби, — и если б находил, что нужно и полезно отвратить от тебя Чашу, то сделал бы это непременно.

Господь — свидетельствуют и Писание, и Цер­ковная История — во многих случаях попускал скорби возлюбленным Своим и во многих слу­чаях отклонял скорби от возлюбленных Своих, сообразно непостижимым судьбам Своим.

Когда явится пред тобою Чаша, не гляди на человеков, которые подают ее тебе; возведи взо­ры твои к Небу и скажи: Чашу, юже даде мне Отец, не имам ли пиши ее?

Чашу спасения прииму. Не могу отвергнуть Чаши — залога небесных, вечных благ. Настав­ляет меня терпению апостол Христов: многими скорбьми, говорит он, подобает нам внити в царствие Божие (Деян. 14:22). Неужели мне от­вергнуть Чашу — средство к достижению, к раз­витию в себе этого царства! Приму Чашу — дар Божий.

Чаша Христова — дар Божий. Вам даровася, писал великий Павел Филиппийцам, еже о Христе, не токмо еже в Него веровати, но и еже по Нем страдати (Флп. 1:29).

Ты принимаешь Чашу, как кажется, из рук че­ловеческих. Что тебе за дело, праведно ли поступа­ют эти человеки, или беззаконно? Твое дело — по­ступить праведно, по обязанности последователя Иисусова: с благодарением Богу, с живою верою принять Чашу и мужественно, до дна выпить ее.

Принимая Чашу из рук человеческих, вспом­ни, что она — Чаша не только Невинного, но и Всесвятого. Вспомнив это, повтори о себе и о по­добных тебе страдальцах грешниках слова бла­женного и благоразумного грешника, которые он произнес, будучи распят одесную распятого Бо­гочеловека: Мы достойная по делом наю восприемлева... Помяни мя, Господи, егда приидеши во царствии си (Лк. 23:41—42).

Потом, обратясь к людям, скажи им (если же они не в состоянии понять и принять слов тво­их, то, не пометая честных жемчужин смирения под ноги не могущих оценить их, скажи мыс­лию и сердцем): «Благословенны вы, орудия прав­ды и милости Божией, благословенны отныне и до века!»

Этим только исполнишь заповедь Евангелия, которая говорит: Любите враги ваши, благосло­вите кленущие вы (Мф. 5:44).

Помолись о них Господу, чтобы за нанесенные тебе оскорбления и обиды было воздано им вре­менными и вечными наградами, чтобы совер­шенное над тобою было вменено совершавшим, на суде Христовом, в добродетель.

Хотя бы сердце твое и не хотело поступать так, принуждай его: потому что одни насилующие свое сердце к исполнению Евангельских запове­дей могут наследовать Небо (Мф. 11:12).

Если не хочешь так поступать, то не хочешь быть последователем Господа Иисуса Христа. Тщательно вникни в себя и осмотрись: не нашел ли ты другого учителя, не подчинился ли ему? Учитель ненависти — диавол.

Ужасное преступление — обижать, притес­нять ближних; ужаснейшее преступление — убийство. Но кто ненавидит своего гонителя, кле­ветника, предателя, убийцу, памятозлобствует на них, мстит им, того грех очень близок к их греху. Всуе себе и другим представляется он праведни­ком. Всяк ненавидяй брата своего, человеко­убийца есть (Ин. 3:15), возвестил возлюбленный ученик Христов.

Живая вера в Христа наставляет принимать Чашу Христову, а Чаша Христова вливает в сердца причастников своих надежду на Христа; надежда на Христа подает сердцу крепость и утешение.

Какая мука, какая адская мука — жаловаться, роптать на предопределенную свыше Чашу.

Грешны пред Богом ропот, нетерпение, ма­лодушие, особливо же отчаяние — уродливые чада преступного неверия.

Грешен ропот на ближних, когда они — ору­дия наших страданий: тем грешнее он, когда Чаша нисходит к нам прямо с Неба, от десницы Божией.

Кто пьет Чашу с благодарением Богу, с благо­словением ближних, тот достиг в священный покой, в благодатный мир Христов, отселе уже наслаждается в духовном раю Божием.

Ничего не значат сами по себе временные страдания: мы даем им значение нашею привя­занностью к земле и всему тленному, нашею хо­лодностью ко Христу и вечности.

Ты терпишь горечь и отвратительный вкус лекарственных смешений; терпишь мучительное резание и жжение членов; терпишь продолжи­тельное томление голодом, продолжительное заключение в комнате; терпишь все это для воз­вращения потерянного здоровья телу, которое, исцелев, опять непременно заболит, непремен­но умрет и истлеет. Потерпи же горечь Чаши Христовой, доставляющей исцеление и вечное блаженство бессмертной душе твоей.

Если Чаша кажется тебе невыносимою, смер­тоносною — этим она обличает тебя: называясь Христовым, ты не Христов.

Для истинных последователей Христовых Чаша Христова — чаша радостей. Так святые апо­столы, после того как были биты пред собрани­ем старцев иудейских, идяху, радующеся от лица собора, яко за имя Господа Иисуса сподобиша-ся бесчестие прияти (Деян. 5:41).

Услышал праведный Иов горькие вести. Весть за вестию приводили ударять в его твердое серд­це. Последнею из вестей была тягчайшая: сраже­ние всех сынов и всех дщерей его насильственною, внезапною, лютою смертью. От сильной печали растерзал ризы свои праведный Иов, посыпал пеп­лом главу, — от действия жившей в нем покор­ной веры пал на землю, поклонился Господу и ска­зал: наг изыдох от чрева матери моея, наг и отьиду тамо: Господь даде, Господь и отъят. Яко Гос-подеви изволися, тако и бысть: буди имя Гос­подне благословенно во веки (Иов. 1:21).

Вверься в простоте сердца Тому, у Кого и вла­сы главы твоей сочтены: Он знает, какого разме­ра должна быть подана тебе целительная Чаша.

Смотри часто на Иисуса: Он — пред убийцами Своими, как безгласный агнец пред стригущим его; Он предан смерти, как безответное овча на заколение. Не своди с Него очей — и растворятся твои страдания небесною, духовною сладостью; яз­вами Иисуса исцелятся язвы твоего сердца.

«Остановитесь!» — сказал Господь хотевшим защитить Его в саду Гефсиманском, а пришедше­му связать Его исцелил отрезанное ухо (Лк. 22:51).

Или мнится ти, возразил Господь покусив­шемуся отвратить от Него Чашу оружием, яко не могу ныне умолити Отца Моего, и предста­вить Ми вящше немее дванадесяте легеон ан­гел? (Мф. 26:53)

Во время напастей не ищи помощи человечес­кой; не трать драгоценного времени, не истощай сил души твоей на искание этой бессильной по­мощи. Ожидай помощи от Бога: по Его манове­нию в свое время придут люди и помогут тебе.

Молчал Господь пред Пилатом и Иродом, не произнес никакого оправдания. И ты подражай этому святому и мудрому молчанию, когда ви­дишь, что судят тебя враги твои с намерением осудить непременно, судят только для того, что­бы личиною суда прикрыть свою злонамерен­ность.

Предшествуемая ли и предваряемая посте­пенно скопляющимися тучами, или внезапно, носимая свирепым вихрем, явится пред тобою Чаша, говори о ней Богу: «Да будет воля Твоя».

Ты ученик, последователь и слуга Иисуса. Иисус сказал: Аще кто Мне служит, Мне да последствует, и идеже есмь Аз, ту и слуга Мой бу­дет. А Иисус провел земную жизнь в страдани­ях: Он был гоним от рождения до гроба; злоба от самых пелен Его уготовляла Ему смерть на­сильственную. Достигнув цели, она не насыти­лась: самую память Его она усиливалась искоре­нить с лица земли.

По стези временных страданий прошли в бла­женную вечность вслед за Господом все избран­ники Его. Невозможно нам, пребывая в плотс­ких наслаждениях, пребывать вместе с тем в со­стоянии духовном. Потому-то Господь непрес­танно преподает возлюбленным Своим Чашу Свою, ею поддерживает в них мертвость для мира и способность жить жизнью Духа. Сказал преподобный Исаак Сирский: «Познается чело­век, о котором особенно печется Бог, по непрес­танно посылаемым ему печалям» (Слово 35).

Моли Бога, чтобы отклонил от тебя всякую напасть, всякое покушение. Не должно дерзост­но бросаться в пучину скорбей: в этом самонаде­янность гордая. Но когда скорби придут сами собою — не убойся их, не подумай, что они при­шли случайно, по стечению обстоятельств. Нет, они попущены непостижимым Промыслом Божиим. Полный веры и рождаемых ею мужества и великодушия, плыви бесстрашно среди мрака и воющей бури к тихому пристанищу вечности: тебя невидимо руководит Сам Иисус.

Благочестивым глубоким размышлением изу­чи молитву Господа, которую Он приносил Отцу в саду Гефсиманском в многотрудные часы, пред­шествовавшие Его страданиям и крестной смер­ти. Этою молитвою встречай и побуждай всякую скорбь. Отче Мой, молился Спаситель, аще воз­можно есть, да мимо идет от Мене Чаша сия: обаче не якоже Аз хощу, но якоже Ты (Мф. 26:39).

Молись Богу о удалении от тебя напасти, и вместе отрекайся своей воли, как воли греховной, воли слепой; предавай себя, свою душу и тело, свои обстоятельства и настоящие и будущие, пре­дай близких сердцу ближних твоих воле Божи­ей, всесвятой и премудрой.

Бдите и молитеся, да не внидете в напасть: дух убо бодр, плотъ же немощна (Мф. 26:41). Когда окружат скорби, нужно учащать молит­вы, чтобы привлечь к себе особенную благодать Божию. Только при помощи особенной благо­дати можем попирать все временные бедствия.

Получив свыше дар терпения, внимательно бодрствуй над собою, чтобы сохранить, удержать при себе благодать Божию. Не то грех неприметно вкрадется в душу или тело и отгонит от нас благодать Божию.

Если же по небрежению и рассеянности впу­стишь в себя грех, особливо тот, к которому так склонна немощная плоть наша, который осквер­няет и тело, и душу, то благодать отступит от тебя, оставит тебя одиноким, обнаженным. Тогда скорбь, попущенная для твоего спасения и усовершения, сурово наступит на тебя, сотрет тебя печалью, унынием, отчаянием, как содержаще­го дар Божий без должного благоговения к дару. Поспеши искренним и решительным покаяни­ем возвратить сердцу чистоту, а чистотою дар терпения, потому что он как дар Духа Святого почивает в одних чистых.

Святые мученики воспевали радостную песнь среди печи разжженной, ходя по гвоздям,по ос­трию мечей, сидя в котлах кипящей воды или масла. Так и твое сердце, привлекши к себе мо­литвою благодатное утешение, храня его при себе бдительностью над собою, будет воспевать сре­ди несчастий и бед лютых радостную песнь хва­лы и благодарения Богу.

Ум, очищенный Чашею Христовою, соделывается зрителем духовных видений: он начинает видеть всеобъемлющий, невидимый для плотс­ких умов промысл Божий, видеть закон тления во всем тленном, видеть близкую всем, необъят­ную вечность, видеть Бога в великих делах Его — в создании и воссоздании мира. Жизнь земная представляется ему скоро оканчивающимся странствованием, события ее — сновидениями, блага ее — кратковременным обольщением очей, кратковременным, пагубным обольщением ума и сердца.

Какой плод временных скорбей, приносимый ими для вечности? Когда святому апостолу Иоан­ну было показано Небо, один из небожителей спросил его, указывая на бесчисленное собрание светоносных белоризцев, праздновавших пред престолом Божиим свое спасение и блаженство: Сии облеченнии в ризы белые, кто суть, и откуду приидоша? И рех ему, говорит Иоанн Бо­гослов: Господи, ты веси. Тогда сказал Богослову небожитель: сии суть, иже приидоша от скорби великие и испраша ризы своя, и убелиша ризы своя в крови Агнца. Сего ради суть пред престо­лом Божиим и служат Ему день и нощь в церк­ви Его: и Седяй на престоле вселися в них. Не взалчут ктому, ниже вжаждут, не имать же пасти на них солнце, ниже всяк зной: яко Агнец, иже посреди престола, упасет я, и наставит их на животные источники вод, и отнимет Бог всяку слезу от очию их (Откр. 7: 13—17).

Отчуждение от Бога, вечная мука в аду, веч­ное общение с диаволами и диаволоподобными людьми, пламень, хлад, мрак геенны — вот что достойно назваться скорбью! Это точно — скорбь великая, ужасная, нестерпимая.

К великой вечной скорби приводят земные наслаждения. От этой скорби предохраняет, спа­сает Чаша Христова, когда пьющий ее пьет с бла­годарением Богу, со славословием всеблагого Бога, подающего человеку в горькой Чаше скорбей временных беспредельную, вечную Свою милость.

Плач мой

Какое слово поставлю в начале слов моего пла­ча? какую первую мысль из печальных моих мыс­лей выражу словом? — Все они одинаково тяж­ки: каждая, когда предстанет уму, кажется тяг­чайшею; каждая кажется болезненнейшею для сердца, когда убодает, пронзает его. Стенания ско­пились в груди моей, теснятся в ней, хотят ис­торгнуться; но, предупреждаясь одно другим, воз­вращаются в грудь, производят в ней странное колебание. Обращу ли взоры ума на протекшие дни мои? это цепь обольщений, цепь грехов, цепь падений! — Взгляну ли на ту часть жизни, кото­рая еще предлежит мне на поприще земного странствования? объемлет меня ужас: его произ­водит немощь моя, доказанная мне бесчисленны­ми опытами. Воззрю ли на душу мою? — нет ни­чего утешительного! вся она в греховных язвах; нет греха, которому бы она была непричастна; нет преступления, которым бы она себя не запечат­лела! — Тело мое, бедное тело! обоняю смрад тво­его тления. Тление нетления не наследствует  (1 Кор. 15:50). Жребий твой — по смерти в тем­нице гроба, по воскресении — в темнице ада! Ка­кая участь ожидает мою душу по разлучении ее с телом? благо было бы, если бы предстал ей Ан­гел мирный и светлый, воспарил бы с нею в бла­женные обители Едема. Но за что он предстанет? Какую добродетель, какой подвиг найдет в ней, достойные небожителей? Нет! скорее окружат ее полчища мрачных демонов, ангелов падших, найдут в ней сродство с собою, свое падение, свои свойства греховные, свою волю богопротив­ную, — отведут, увлекут ее в свои жилища, жи­лища вечной лютой скорби, жилища вечного мрака и вместе огня неугасающего, жилища мук и стенаний непрерывных, бесконечных.

Таким вижу себя, и рыдаю. То тихо скудные капли слез, подобные каплям росы, лишь ороша­ют зеницы очей моих; то крупный слезный дождь катится по ланитам на одежды или ложе; то сле­зы вовсе иссыхают — один болезненный плач объемлет душу. Плачу умом, плачу сердцем, пла­чу телом, плачу всем существом моим; ощущаю плач не только в груди моей, — во всех членах тела моего. Они странно и несказанно участву­ют в плаче, болезнуют от него.

Душа моя! Прежде, нежели наступило реши­тельное, неотвратимое время перехода в будущность, позаботься о себе. Приступи, прилепись к Господу искренним, постоянным покаяни­ем, — жительством благочестивым по Его всесвятым заповеданиям. Господь многомилостив, милостив бесконечно: Он приемлет всех прибе­гающих к Нему, очищает грехи грешников, ис­целяет застаревшие, смердящие, смертельные язвы, дарует блаженство всем верующим в Него и повинующимся Ему. Рассмотри странствова­ние твое Земное с самого его начала, рассмотри великие благодеяния, излитые на тебя Богом, Ему вверь судьбу твою, ищи внедрить в себя Его святую волю, покорись Его всеблагим и премуд­рым определениям. Замечает апостол: Аще быхом себе рассуждали, не быхом осуждены были (1 Кор. 11:31).

Никто, никто прежде моего сотворения не ходатайствовал пред Творцом моим, чтобы Он вызвал меня всемогущим велением в бытие из ничтожества. Одним ходатаем моим пред Богом была Его совечная Ему благость. Я родился, не зная, что я существую, — начал существовать, как бы несуществующий. Увы! я родился падшим, я начал жить уже умершим: в беззакониях зачат есмь и в смерти греховной роди мя мати моя (Пс. 50:7). Жизнь и смерть были вместе началом моего существования. Я не знал, вполне не понимал, что я живу, что при жизни — мертв, при су­ществовании — погибший.

Что за таинство — рождение человека во гре­хе? Как не живши — уже умер? не шедши — пал? ничего не делавши — согрешил? Какие дети в ложеснах праотца, отделенные от него тысячеле­тиями, — участники его греха? Благоговейно взи­рает ум мой на судьбы Божии; не понимает их, испытывать не дерзает, но видит, удивляется им — и славословит непостижимого, недоведомого Бога

Мое рождение во грехе было бедствием, худ­шим самого небытия! Как не бедствие — родить­ся для скорбей скоротечной земной жизни, по­том вечно существовать во тьме и мучениях ада! Нет за меня ходатаев; сам не имею сил исторг­нуться из пропасти погибельной. Изъемлет меня оттуда десница Бога моего. Родив меня родите­лями моими для существования, Он рождает Собою во спасение: омывает от греховной сквер­ны, обновляет Духом в водах крещения, прини­мает обеты верности моей из уст моего воспри­емника, изрекает на мне Свое Имя, запечатлева­ет Своею печатию, соделывает меня причастни­ком Божества Своего, наследником Своего Цар­ства. Совершаются надо мною чудеса, изливают­ся на меня неизреченные благодеяния, в то время как я ничего не чувствую, ничего не понимаю, не понимаю даже бытия моего. Призрел Ты на меня, Господь мой, когда я был немотствующим младенцем! Повитый пеленами, без разума, без способности к деянию, что принес я Тебе? как принял Ты обеты мои? как, приняв их, Ты излил дары Твои? Взирая на непостижимую благость Твою, прихожу в недоумение! И теперь не могу делать ничего более, как и сколько делал, бывши краткодневным младенцем: в молчании языка и ума приношу Тебе младенческий плач и слезы без всякой мысли.

Что же я воздал за толикие благодеяния, из­литые на меня в то время, как я не понимал их? — Я продолжал не понимать их, не знать их. Взоры мои обратились к миру; утехи, служения временные посреди его казались мне достояни­ем, назначением человека. Смерти не существо­вало для меня! земная жизнь представлялась мне вечною: так мысль о смерти была чужда уму мо­ему. Вечность!... в недозримую даль ее не пуска­лись мои взоры! — Я знал догматы и учение свя­той Восточной Церкви, веровал им, но знание мое и вера были мертвые. В чем состояло паде­ние человека, в чем состоит спасение его, какие их признаки, какие доказательства? — я не имел о том никакого опытного, живого знания. Я почитал заповедями Божиими одно ветхозаветное десятисловие, а заповедания Спасителя моего, всесвятые слова Его — одним нравоучением, последование которому и полезно, и похвально, но не долг непременный. Таким образом несказан­ный дар благодати, данный при крещении, был завернут, как талант евангельский, в убрусе не­знания, закопан, глубоко сокрыт в землю, — к попечению о снискании преходящих знаний преходящего мира; засыпан, как прахом, по­мышлениями о преуспеянии и наслаждениях временных, о служении суете и темному свету суетного века.

Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел, кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития свя­тых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежа­ла для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу мо­литвою и чтением, начала мало-помалу прино­сить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношею, несказанная тиши­на возвеяла в уме и сердце моем. Но я не пони­мал ее, я полагал, что это — обыкновенное со­стояние всех человеков.

Таким вступил я в военную и вместе ученую службу, не по своему избранию и желанию. Тог­да я не смел, не умел желать ничего, потому что не нашел еще Истины, еще не увидел Ее ясно, чтобы пожелать Ее! Науки человеческие, изоб­ретения падшего человеческого разума сдела­лись предметом моего внимания: к ним я уст­ремился всеми силами души; неопределенные занятия и ощущения религиозные оставались в стороне. Протекли почти два года в занятиях земных: родилась и уже возросла в душе моей какая-то страшная пустота, явился голод, яви­лась тоска невыносимая — по Богу. Я начал оп­лакивать нерадение мое, оплакивать то забвение, которому я предал веру, оплакивать сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пус­тоту, которую я приобрел, которая меня тяго­тила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни! И точно — это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. Вспоминаю: иду по улицам Петербурга в мундире юнкера, и слезы градом льются из очей!.. Зачем теперь не плачу так! теперь нужнее мне слезы! Я преполовил жизнь мою: быстрее потекли дни, месяцы и годы, — несутся к гробу, откуда нет возвращения, за которым нет покая­ния и исправления. Понятия мои были уже зрелее; я искал в ре­лигии определительности. Безотчетные чувство­вания религиозные меня не удовлетворяли; я хо­тел видеть верное, ясное, Истину. В то время раз­нообразные религиозные идеи занимали и вол­новали столицу северную, препирались, боролись между собою. Ни та, ни другая сторона не нра­вились моему сердцу; оно не доверяло им, оно страшилось их. В строгих думах снял я мундир юнкера и надел мундир офицера. Я сожалел о юнкерском мундире: в нем можно было, прихо­дя в храм Божий, встать в толпе солдат, в толпе простолюдинов, молиться и рыдать сколько душе угодно. Не до веселий, не до развлечения было юноше! Мир не представлял мне ничего приман­чивого: я был к нему так хладен, как будто мир был вовсе без соблазнов! Точно — их не суще­ствовало для меня: мой ум был весь погружен в науки, и вместе горел желанием узнать, где кро­ется истинная вера, где кроется истинное уче­ние о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных.

Между тем предстали взорам уже грани зна­ний человеческих в высших, окончательных на­уках. Пришедши к граням этим, я спрашивал у наук: «Что вы даете в собственность человеку? Человек вечен, и собственность его должна быть вечна. Покажите мне эту вечную собственность, это богатство верное,  которое я мог бы взять с собою за пределы гроба! Доселе я вижу только знания, даемые, так сказать, на подержание, оканчивающиеся землею, не могущие существо­вать по разлучении души с телом.

К чему служит изучение математики? Пред­мет ее — вещество. Она открывает известный вид законов вещества, научает исчислять и измерять его, применять исчисления и измерения к потребностям земной жизни. Указывает она на су­ществование величины бесконечной, как на идею, за пределами  вещества. Точное познание и определение этой идеи логически невозможно для всякого разумного, но ограниченного суще­ства. Указывает математика на числа и миры, из которых одни по значительной величине своей, другие по крайней малости не могут подчинить­ся исследованию человека, указывает она на су­ществование познаний, к которым человек име­ет врожденное отрешение, но к которым воз­вести его нет средств у науки. Математика толь­ко делает намек на существование предметов, вне объема наших чувств.

Физика и химия открывают другой вид зако­нов вещества. До науки человек даже не знал о существовании этих законов. Открытые законы обнаружили существование других бесчислен­ных законов, еще закрытых. Одни из них не объяснены, несмотря на усилие человека к объяснению, другие и не могут быть объяснены по причине ограниченности сил и способнос­тей человека. Кажется, говорил нам красноре­чивый и умный профессор Соловьев,162 произ­нося введение в химию, мы для того и изучаем эту науку, чтобы узнать, что мы ничего не знаем и не можем ничего знать: такое необъятное по­прище познаний открывает она пред взорами ума! так приобретенные нами познания на этом поприще ничтожны! Она с осязательною ясно­стью доказывает и убеждает, что вещество, хотя оно как вещество должно иметь свои границы, не может быть постигнуто и определено чело­веком и по обширности своей, и по многим дру­гим причинам. Химия следит за постепенным утончением вещества, доводит его до тонкости, едва доступной для чувств человеческих, в этом тонком состоянии вещества еще усматривает сложность и способность к разложению на со­ставные части, более тонкие, хотя самое разло­жение уже невозможно. Человек не видит кон­ца утончения вещества, так как и увеличению чисел и меры. Он постигает, что бесконечное дол­жно быть и невещественным; напротив того, все конечное должно по необходимости быть и ве­щественным. Но это — идея неопределенная; определенно ее существование. Затем физика и химия вращаются в одном веществе, расширя­ют познания о употреблении его для  временных, земных нужд человека и человеческого обще­ства. Менее положительна, нежели упомянутые науки, философия, которою особенно гордится падший человек. Естественные науки непрестан­но опираются на вещественный опыт, им дока­зывают верность принятых ими теорий, кото­рые без этого доказательства не имеют места в науке. Философия лишена решительного сред­ства к постоянному убеждению опытом. Мно­жество различных систем, несогласных между собою, противоречащих одна другой, уже ули­чают человеческое любомудрие в неимении по­ложительного знания Истины. Какой дан в фи­лософии простор произволу, мечтательности, вымыслам, велеречивому бреду, нетерпимым наукою точною, определенною! При всем том философия обыкновенно очень удовлетворена собою. С обманчивым светом ее входят в душу преизобильное самомнение, высокоумие, пре­возношение, тщеславие, презрение к ближним. Слепотствующий мир осыпает ее, как свою, по­хвалами и почестями. Довольствующийся познаниями, доставляемыми философиею, не только не получает правильных понятий о Боге, о са­мом себе, о мире духовном; но, напротив того, заражается понятиями превратными, растлева­ющими ум, делающими его неспособным, как зараженного и поврежденного ложью, к обще­нию с Истиною (2 Тим. 3:8). Не разуме мир пре-мудростию Бога (1 Кор. 1:21) — говорит апос­тол. Мудрование плотское смерть есть, муд­рование плотское вражда на Бога: закону бо Божию не покоряется ниже бо может (Рим. 8: 6, 7), потому что это не свойственно ему. Бра­тия, блюдитеся, да никто же вас будет прельщая философиею и тщетною лестью, по преданию человеческому, по стихиям мира, а не по Христе, в Немже суть вся сокровища пре­мудрости и разума сокровенна (Кол. 2:8, 3). Фи­лософия, будучи исчадием падения человеческо­го, льстит этому падению, маскирует его, хра­нит и питает. Она страшится учения Истины как смертоносного приговора для себя (1 Кор. 3:18). Состояние, в которое приводится философиею дух наш, есть состояние самообольщения, душепогибели, что вполне явствует из вышеприведен­ных слов апостола, который повелевает всем же­лающим стяжать истинное познание от Бога от­вергнуть знание, доставляемое любомудрием падшего человечества. Никтоже себе да прель­щает! — говорит он. — Аще кто мнится мудр быти в вас в веце сем, буй да бывает, яко да пре­мудр будет (1 Кор. 3:18). Истинная философия (любомудрие) совмещается во едином учении Христовом. Христос Божия Премудрость (1 Кор. 1:24, 30).163 Кто ищет премудрости вне Хри­ста, тот отрицается от Христа, отвергает премуд­рость, обретает и усвоивает себе лжеимный ра­зум, достояние духов отверженных. О географии, геодезии, о языкознании, о литературе, о прочих науках, о всех художествах и упоминать не сто­ит: все они для земли; потребность в них для че­ловека оканчивается с окончанием земной жиз­ни, — большею частью гораздо ранее. Если все время земной жизни употреблю для снискания знаний, оканчивающихся с жизнью земною: что возьму с собою за пределы грубого вещества?... Науки! Дайте мне, если можете дать, что-либо вечное, положительное, дайте ничем неотъемле­мое и верное, достойное назваться собственнос­тью человека!» — Науки молчали.

За удовлетворительным ответом, за ответом существенно нужным, жизненным обращаюсь к вере. Но где ты скрываешься, вера истинная и святая? Я не мог тебя признать в фанатизме, ко­торый не был запечатлен евангельскою кротостью; он дышал разгорячением и превозношени­ем! я не мог тебя признать в учении своевольном, отделяющемся от Церкви, составляющим свою новую систему, суетно и кичливо провозглаша­ющем обретение новой, истинной веры христи­анской чрез семнадцать столетий по воплощении Бога Слова.164 Ах! в каком тяжком недоумении плавала душа моя! как она томилась ужасно! ка­кие на нее восставали волны сомнений, рождав­шиеся от недоверчивости к себе, от недоверчи­вости ко всему, что шумело, вопияло вокруг меня, — от незнания, невидения истины.

И начал я часто, со слезами, умолять Бога, что­бы Он не предал меня в жертву заблуждению, чтобы указал мне правый путь, по которому я мог бы направить к Нему невидимое шествие умом и сердцем. Внезапно предстает мне мысль... сердце к ней, как в объятия друга. Эта мысль вну­шала изучить веру в источниках — в писаниях святых отцов. «Их святость, — говорила она мне, — ручается за их верность: их избери себе в руководители». — Повинуюсь. Нахожу способ получать сочинения святых угодников Божиих; с жаждою начинаю читать их, глубоко исследо­вать. Прочитав одних, берусь за других, читаю, перечитываю, изучаю. Что прежде всего пора­зило меня в писаниях отцов Православной Церкви? — Это их согласие, согласие чудное, вели­чественное. Семнадцать веков в устах их свиде­тельствуют единогласно единое учение, учение Божественное! Когда в ясную осеннюю ночь гляжу на чистое небо, усеянное бесчисленны­ми звездами столь различных размеров, испус­кающими единый свет, тогда говорю себе: та-ковы писания отцов. Когда в летний день гля­жу на обширное море, покрытое множеством различных судов с их распущенными паруса­ми, подобными белым лебединым крылам, су­дов, бегущих под одним ветром, к одной цели, к одной пристани, тогда говорю себе: таковы писания отцов. Когда слышу стройный много­численный хор, в котором различные голоса в изящной гармонии поют единую песнь Боже­ственную, тогда говорю себе: таковы писания отцов. Какое, между прочим, учение нахожу в них? — Нахожу учение, повторенное всеми от­цами, учение, что единственный путь ко спасе­нию — последование неуклонное наставлени­ям святых отцов. «Видел ли ты, — говорят они, — кого прельщенного лжеучением, погибшего от неправильного избрания подвигов — знай: он последовал себе, своему разуму, своим мнени­ям, а не учению отцов» (прп. аввы Дорофея, По­учение 5), из которого составляется догматическое и нравственное предание Церкви. Им она, как бесценным имуществом, препитывает чад своих.

Мысль эта послана Богом, от Которого всякое даяние благо, от Которого и мысль благая — на­чало всякого блага. Так утверждают отцы, так явствует из самой сущности дела.165 Мысль эта была для меня первым пристанищем в стране истины. Здесь душа моя нашла отдохновение от волнения и ветров. Мысль благая, спасительная! Мысль — дар бесценный всеблагого Бога, хотя­щего всем человекам спастись и придти в позна­ние истины! Эта мысль сделалась камнем основ­ным для духовного созидания души моей! Эта мысль сделалась моею звездою-путеводительницею! Она начала постоянно освещать для  меня многотрудный и многоскорбный, тесный, неви­димый путь ума и сердца к Богу. Взглянул я на религиозный мир из этой мысли — и увидел: при­чина всех заблуждений состоит в неведении, в забвении, в отсутствии этой мысли.

Таковы благодеяния, которыми ущедрил  меня Бог мой! таково нетленное сокровище, настав­ляющее в блаженную вечность, ниспосланное мне свыше от горнего престола Божественной мило­сти и Премудрости. Чем возблагодарю Благоде­теля? — Разве только тем, что посвящу на исследование и искание Его, на служение Ему всю зем­ную жизнь мою! Но этим воздам ли благодар­ность? — лишь сделаю себе новое, величайшее благодеяние. Бог, Сам Бог мыслью благою уже отделил меня от суетного мира. Я жил посреди мира, но не был на общем, широком, углажденном пути: мысль благая повела меня отдельною стезею, к живым, прохладным источникам вод, по странам плодоносным, по местности живо­писной, но часто дикой, опасной, пересеченной пропастями, крайне уединенной. По ней редко странствует путник.

Чтение отцов с полною ясностью убедило меня, что спасение в недрах Российской Церк­ви несомненно, чего лишены религии западной Европы, как не сохранившие в целости ни дог­матического, ни нравственного учения первен­ствующей Церкви Христовой. Оно открыло мне, что сделал Христос для человечества, в чем со­стоит падение человека, почему необходим Ис­купитель, в чем заключается спасение, достав­ленное и доставляемое Искупителем. Оно твер­дило мне: должно развить, ощутить, увидеть в себе спасение, без чего вера во Христа мертва, а христианство — слово и наименование без осу­ществления его! Оно научило меня смотреть на вечность, как на вечность, пред которой ничтожна и тысячелетняя земная жизнь, не только наша, измеряемая каким-нибудь полустолети­ем. Оно научило меня, что жизнь земную долж­но проводить в приготовлении к вечности, как в преддвериях приготовляются ко входу в вели­колепные царские чертоги. Оно показало мне, что все земные занятия, наслаждения, почести, преимущества — пустая игрушки, которыми играют и в которые проигрывают блаженство вечности взрослые дети. Что значит пред Хрис­том все земное? пред Христом, всемогущим Богом, Который дает Себя в имение, в вечный дар и собственность пылинке — человеку?... Не сто­ит видимый мир, чтобы служить ему и им зани­маться! Чем он награждает слуг своих? Сперва игрушками; потом гробом, тлением, темною неизвестностью будущности, рыданием ближ­них и вскоре забвением ими. Другие награды у слуг Христовых: они проводят здешнюю жизнь в изучении истины, в образовании себя ею. Пре­творенные ею, запечатлеваются Святым Духом, вступают в вечность, уже коротко ознакомлен­ные с вечностью, приготовив себе блаженство в ней, извещенные в спасении: ,Дух Божий, гово­рит апостол, вся испытует, и глубины Божия (1 Кор. 2:10): знание их Он сообщает Своим причастникам. Это с полною ясностью излагают святые отцы в своих священнолепных писа­ниях.

Охладело сердце к миру, к его служениям, к его великому, к его сладостному! Я решился ос­тавить мир, жизнь земную посвятить для позна­ния Христа, для  усвоения Христу. С этим наме­рением начал рассматривать монастырское и мирское духовенство. И здесь встретил меня труд; его увеличивали для меня юность моя и неопытность. Но я видел все близко и по вступ­лении в монастырь не нашел ничего нового, нео­жиданного. Сколько было препятствий для это­го вступления! — Оставляю упоминать о всех; самое тело вопияло мне: «Куда ведешь меня? я так слабо и болезненно. Ты видел монастыри, ты коротко познакомился с ними: жизнь в них для тебя невыносима и по моей немощи, и по вос­питанию твоему, и по всем прочим причинам». Разум подтверждал доводы плоти. Но был голос, голос в сердце, думаю, голос совести, или, мо­жет быть, Ангела-хранителя, сказывавшего мне волю Божию: потому что голос был решителен и повелителен. Он говорил мне: «Это сделать — твой долг, долг непременный!» Так силен был голос, что представления разума, жалостные, ос­новательные с виду убеждения плоти казались пред ним ничтожными. Без порыва, без горячности, как невольник, увлекаемый непреодоли­мым сердечным чувством, каким-то непостижи­мым и неизъяснимым призванием, вступил я в монастырь.

Вступил я в монастырь, как кидается изум­ленный, закрыв глаза и отложив размышление, в огонь или пучину — как кидается воин, увле­каемый сердцем, в сечу кровавую, на явную смерть. Звезда, руководительница моя, мысль благая, пришла светить мне в уединении, в ти­шине или, правильнее, во мраке, в бурях монас­тырских. По учению отцов, жительство иночес­кое, единственно приличествующее нашему времени, есть жительство под руководством оте­ческих писаний с советом преуспевших совре­менных братий; этот совет опять должно пове­рять по писанию отцов. Отцы первых веков Церкви особенно советуют искать руководите­ля боговдохновенного, ему предаться в совер­шенное, безусловное послушание, называют этот путь, каков он и есть, кратчайшим, прочней­шим, боголюбезнейшим. Отцы, отделенные от времен Христовых тысячелетием, повторяя со­вет своих предшественников, уже жалуются на редкость боговдохновенных наставников, на по­явившееся множество лжеучителей и предлага­ют в руководство Священное Писание и отеческие писания. Отцы, близкие к нашему времени, называют боговдохновенных руководителей до­стоянием древности, и уже решительно завещавают в руководство Священное и святое Писа­ние, поверяемый по этим Писаниям, принима­емый с величайшею осмотрительностью и ос­торожностью совет современных и сожитель­ствующих братии. Я желал быть под руковод­ством наставника; но не привелось мне найти наставника, который бы вполне удовлетворил меня, который был бы оживленным учением от­цов. Впрочем, я слышал много полезного, много существенно нужного, обратившегося в основ­ные начала моего душеназидания. Да упокоит Господь в месте злачном, в месте прохлады, в месте света и блаженства почивших благодете­лей души моей! Да дарует большее духовное пре­успеяние и кончину благополучную текущим еще по поприщу земного странствования и тру­женичества!

Скажу здесь о монастырях российских мое убогое слово, слово — плод многолетнего наблю­дения. Может быть, начертанное на бумаге, оно пригодится для кого-нибудь! Ослабела жизнь иноческая, как и вообще христианская; ослабе­ла иноческая жизнь потому, что она находится в неразрывной связи с христианским миром, который, отделяя в иночество слабых христиан, не может требовать от монастырей сильных ино­ков, подобных древним, когда и христианство, жительствовавшее посреди мира, преизобиловало добродетелями и духовною силою. Но еще монастыри, как учреждение Святого Духа, ис­пускают лучи света на христианство; еще есть там пища для благочестивых; еще есть там хра­нение евангельских заповедей; еще там — стро­гое и догматическое и нравственное Правосла­вие; там, хотя редко, крайне редко, обретаются живые скрижали Святого Духа. Замечательно, что все духовные цветы и плоды возросли в тех душах, которые в удалении от знакомства вне и внутри монастыря возделали себя чтением Пи­сания и святых отцов, при вере и молитве, оду­шевленной смиренным, но могущественным покаянием. Где не было этого возделания, там — бесплодие.

В чем состоит упражнение иноков, для кото­рого — и самое иночество? Оно состоит в изуче­нии всех заповеданий, всех слов Искупителя, в усвоении их уму и сердцу. Инок соделывается зрителем двух природ человеческих: природы поврежденной, греховной, которую он видит в себе, и природы обновленной, святой, которую он видит в Евангелии. Десятисловие Ветхого Завета отсекало грубые грехи; Евангелие исцеляет самую природу, болезнующую грехом, стяжав­шую падением свойства греховные. Инок дол­жен при свете Евангелия вступить в борьбу с са­мим собою, с мыслями своими, с сердечными чувствованиями, с ощущениями и пожелания­ми тела, с миром, враждебным Евангелию, с ми-род ержителями, старающимися удержать чело­века в своей власти и плену. Всесильная Истина освобождает его (Ин. 8:32); освобожденного от рабства греховных страстей запечатлевает, об­новляет, вводит в потомство Нового Адама всеблагий Дух Святой. Совершенство христианства достигается в иночестве, и иноки служат светом для братий своих, живущих посреди мира, за­нятых, развлеченных попечениями и служения­ми его, не могущих ни глубоко вникнуть в Еван­гелие, ни оживить его в себе в должном разви­тии и полноте. Тот только может легко или с презрением думать об иночестве, кто, именуясь христианином, имеет понятие о христианстве самое поверхностное, мертвое.

Чтобы окрепли и возмужали в иноке евангель­ские свойства, нужны непременно скорби и ис­кушения. Кротость его должна быть испытана; смирение его должно быть испытано; терпение и вера — испытаны. Должно быть испытано —дороже ли ему Евангелие, слова и заповедания Христовы, в которых жизнь вечная, дороже ли они преимуществ, удобств и обычаев мира, дороже ли самой жизни? Тяжким сначала представля­ется вступление в искушения; но без них невоз­можно научиться прощению всех обид, любви к врагам, зрению во всем промысла Божия, этим высочайшим, окончательным, по отношению к ближнему, заповедям Евангелия. Если же внутрен­ний человек не будет образован всеми заповедя­ми, то он не может соделаться жилищем Свято­го Духа. Привлекох Дух, говорит святой Давид, яко заповедей Твоих желах (Пс. 118:131). Без нисшествия Духа нет христианского совершен­ства. Скорби и искушения признаются Священ­ным Писанием и отцами величайшим даром Божиим, служат предуготовительным обучени­ем к безмолвию, в котором инок достигает точ­нейшего очищения, а потому и обильнейшего просвещения. Отцы сравнивают скорби инока, предшествующие вступлению в безмолвие, с предкрестными страданиями Христовыми, а безмолвие — с распятием на кресте и погребе­нием, которому последует Воскресение.

Это узнал я благовременно из писаний оте­ческих. Священный порядок, священная систе­ма, которые Божественный промысл начертал для служителей Божиих, поражали меня удив­лением. Привлекался я сердечною любовью к созерцанию чудной системы. Особенно нрави­лось мне учение об этом предмете Варсонофия Великого. Мне казалось, что оно произносилось ко мне: оно само собою усвоивалось душе моей. «Внимая словам апостола: о всем благодарите (1 Фес. 5:18), приготовься к благодарению за все, — писал Великий одному из учеников сво­их, которого он приготовлял в горниле общежи­тия к жительству в затворе, — и будешь ли в скорбях, или нуждах, или в утеснениях, или в болезнях и трудах телесных, за все постигающее тебя благодари Бога. Надеюсь, что и ты достиг­нешь в покой Его (Евр. 4:3): ибо многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие (Деян. 14:22). Итак, не сомневайся душою твоею и не расслабляйся сердцем твоим ни по какой причине, но вспоминай апостольское слово: аще и внешний наш человек тлеет, обаче внутрен­ний обновляется по вся дни (2 Кор. 4:16). Если не претерпишь страданий, то не возможешь взойти на крест. Когда же перенесешь сперва страдания, то войдешь и в пристанище покоя, и будешь безмолвствовать без всяких забот, имея душу утвержденную в Господе и всегда прилеп­ляющуюся к Нему» (Ответ 2). Другой брат выразил пред Великим свое желание безмолвия. Отвечал ему Великий: «Брат! человек, имеющий на себе долги, если прежде не заплатит долгов, пребывает везде должником, куда бы он ни по­шел, где бы ни поместился на жительство, в го­роде ли то будет, или в селе. Нигде не имеет он возможности жить спокойно. Когда же, по при­чине своих долгов, он подвергнется оскорбле­ниям от человеков и, устыдившись, откуда бы то ни было достанет денег и уплатит долги: тог­да, сделавшись свободным, смело, со многим дерзновением он может или пребывать среди человеческого общества, или жить в уединении. Так и монах, когда потщится по силе своей по­нести оскорбления, поношения, убытки, тогда научается смирению и подвигу духовному. За смирение его и подвиг прощаются ему согре­шения его, как свидетельствует Писание: Виждъ смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя (Пс. 24:18). Помысли, сколько оскорбле­ний и поношений потерпел Владыка наш Иисус Христос прежде креста: претерпев их, Он взо­шел уже на крест. Подобно этому никто не может достичь истинного и плодоносного без­молвия, никто не может взойти в святой покой совершенства, если прежде не постраждет со Христом и не претерпит всех страданий Его, памятуя наставления апостола: аще страждем  с Ним, и прославимся с Ним (Рим. 8:17). Не прельстись: иного пути ко спасению, кроме это­го, нет. Господь да поможет тебе, по воле Своей, положить прочное основание твоему зданию на твердом камени, как Он заповедал в Евангелии. Камень Христос» (1 Кор. 10:4; Ответ 342). Вскоре по вступлении моем в монастырь поли­лись на меня скорби, как вода очистительная. То были и внутренние брани, и нашествия бо­лезней, и угнетение нуждою, и потрясения от собственных неведения, неопытности, неблаго­разумия; скорби от человеков были умеренные. Чтобы испытать их, нужно было особенное по­прище. Непостижимыми судьбами Промысла я помещен в ту обитель, соседнюю северной столицы, которую, когда жил в столице, не хо­тел даже видеть, считая ее по всему не соответ­ствующею моим целям духовным. В 1833 году я был вызван в Сергиеву пустынь и сделан ее настоятелем. Негостеприимно приняла меня обитель — Сергиева пустынь. В первый же год по прибытии в нее я поражен был тяжкою бо­лезнью, на другой год другою, на третий третьею: они унесли остатки скудного здоровья моего и сил, сделали меня изможденным, непрестанно страждущим. Здесь поднялись и зашипели зависть, злоречие, клевета; здесь я подвергся тяж­ким, продолжительным, унизительным наказа­ниям, без суда, без малейшего исследования, как бессловесное животное, как истукан бесчув­ственный; здесь я увидел врагов, дышащих не­примиримою злобою и жаждою погибели моей; здесь милосердый Господь сподобил меня по­знать невыразимые словом радость и мир души; здесь сподобил Он меня вкусить духовную лю­бовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, — и соделалось лице этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела. Опытно познал я таинственное значение молчания Христова пред Пилатом и архиереями иудейскими. Какое счастье быть жертвою, подобно Иисусу! или нет — какое сча­стье быть распятым близ Спасителя, как был некогда распят блаженный разбойник, и вмес­те с этим разбойником, от убеждения души, исповедывать: достойная по делам моим прием­лю: помяни меня, Господи, во царствии Твоем (Лк. 23: 41-42).

Достигший сорокалетнего возраста, уничто­женный болезнями, потрясенный многими скорбями, расслабленный, неспособный по самому истощению телесных сил к жизни деятельной, что скажу об участи моей? — Не вижу пред собою человека, которого участь была бы для меня вожделенна и завидна. Я — грешник, достойный казней, и временных, и вечных; но не завиден мне жребий никого из человеков. Когда воззрю на грехи мои, они наводят на меня ужас; но и для  ужасных грешников есть Искупитель.

Владыки земли, пастыри Церкви, отцы и бра­тия! Я уже более не годен в служение вам. К како­му служению способен окованный недугами, при­кованный ими к одру, держимый безвыходно в келии? Извергните меня, извергните, как раба непотребного, служащего только отягощением для  вас! Я не потревожу вас никакими просьба­ми, никакою заботою о мне. Мне не нужен сад с роскошною тению и благовонными цветами; не нужны многие слуги; послужит мне ради имени Христова инок смиренный, пришлет мне на пищу и одежду христолюбец; не нужны мне покои об­ширные, не нужно мне никакое увеселение, ни­какое развлечение земное. Отпустите меня, отпу­стите больного, ни к чему не способного! Обрету себе удаленный от шума столичного, удаленный от градов и весей, малоизвестный приют, уединен­ный и тихий: там в одиночестве довлачу до гроба дни мои. Болезненность моя делает тишину уеди­нения необходимою для меня. Вы захотите знать, неужели в душе моей не таится никакого желания? — Могу удовлетворить ваше любопытство. Я — грешник: жажду покаяния.

Оставляю человеков: они — слепые орудия во всемогущей деснице Промысла; приводят в испол­нение то, что Он повелевает или попускает. Обра­щением к человекам я хотел принести дань люб­ви и уважения к ближнему, дань приятнейшую, услаждающую сердце приносящего. Мир, занятый своею суетою, своими попечениями, развлечени­ем и преуспеянием, даже не обратит внимания на слова мои: для него непонятен, странен голос души, ощутившей нужду в покаянии и безмолвии.

Непостижимый, всесильный, всеблагий, всепремудрый Бог и Господь мой, Создатель и Спа­ситель! В слезах и прахе пред Тобою ничтожная пылинка — я, Тобою призванный к существова­нию, ощущению, допущенный к размышлению, желанию! Ты зришь сердце мое; Ты зришь, то ли в сокровенной глубине его хранится слово, кото­рое намереваюсь произнести умом и устами! Ты ведаешь прежде моего прошения, чего я желаю просить; в судьбах Твоих решено уже, исполнить ли, или отвергнуть мое прошение. Но Ты даровал мне самовластие, и я дерзаю принести пред Тебя, произнести пред Тобою желание моего окаянно­го, моего бедствующего, моего изъязвленного сер­дца! Не внимай моему сердцу, не внимай словам молитвы моей, не сотвори по воле моей; но сотво­ри то, что Тебе угодно, что избирает и назначает для меня всесвятая, премудрая воля Твоя. Однако я скажу желание моего сердца; выражу словом стремление моего самовластия!.. Покаяния двери отверзи мне, Человеколюбе!  блудно прожил я житие мое, достиг единонадесятого часа; все силы мои иссякли; не могу совершать заповедей и слу­жений расслабевшим моим телом: даруй мне при­нести Тебе хотя покаяние, чтобы не пришлось мне уходить из гостиницы мира чуждым всякой на­дежды. Ты зришь мою немощь, немощь души и тела! Не могу стоять против лица страстей и со­блазнов! Изведи меня в уединение и безмолвие, чтобы там мог я погрузиться весь, и умом, и серд­цем, и телом, в покаяние... Покаяния жажду!.. Ми­лосердый Господь, утоли мою неутолимую, сне­дающую меня жажду: даруй мне покаяние! Из­ливший на меня толикие, бесчисленные благоде­яния, заверши и преисполни их дарованием по­каяния! Владыка всесвятой! Не лиши меня даро­вания, о получении которого в безумии моем столько времени умоляю Тебя, не ведая, чего про­шу, не ведая, способен ли я к получению дара, не ведая, сохраню ли его, если получу. Один из слу­жителей Твоих, освященный и просвещенный Духом Святым, сказал: «Вне безмолвия нет истинного покаяния» (святой Исаак Сирский, Сло­во 41). Поразило это слово грешную мою душу, водрузилось в памяти, пронзает меня, как мечем, каждый раз, как ни возобновится воспоминани­ем. Не видя в себе покаяния, прихожу в недоуме­ние; принуждаю себя к покаянию, но встречаюсь невольно с попечениями, развлечением, — они по­хищают у меня покаяние. Не могу удержать его среди молвы и смущений: уходит, ускользает, ос­тавляет меня с пустотою и безнадежием. Много­милостивый Господь! Даруй мне покаяние, дос­тавляемое безмолвием, покаяние постоянное, по­каяние, могущее очистить скверны души и тела, покаяние, которое Ты даровал всем, кого избрал и призвал к Себе, чьи имена назначены ко внесе­нию в книгу живота, кому определил вечно зреть славу Твою и вечно славословить милость твою. Дар покаяния мне дороже и вожделеннее сокро­вищ всего мира. Очищенный покаянием, да узрю волю Твою непорочную, путь к Тебе непогрешительный, и да возвещу о них братии моей!

Вы, искренние друзья мои, связанные со мною узами дружбы о Господе, не посетуйте на меня, не поскорбите о моем отшествии. Отхожу телом, чтобы приблизиться духом; по виду теряюсь для вас, по сущности вы приобретаете меня. Вручи­те меня покаянию: оно вам возвратит меня очищенным, просвещенным, и возвещу вам слово спасения, слово Божие.

Покаяния двери отверзи мне, человеколюби­вый Господь, даруй мне спасение вечное со все­ми друзьями моими, о Тебе возлюбившими меня, да все в вечном блаженстве, в радости и наслаж­дении неизглаголанном славословим Отца и Сына и Святаго Духа, Бога, Единого и Трипостасного, явившего роду человеческому любовь и милость, превысшую слова, превысшую пости­жения! Аминь.

1847-го года, января 7-го дня

В это время архимандрит Игнатий

по совершенно расстроенному здоровью

просил увольнения от должности

настоятеля Сергиевой пустыни и перемещения

в Николаевский Бабаевский монастырь на покой,

но был уволен в отпуск и провел десять месяцев

в упомянутом монастыре.


Об истинном и ложном смиренномудрии Чаша Христова. Плач мой. Примечания