За этим являются и желания убить, кое-когда все же просыпающийся, голос раскаяния, ищется самозабвение в вине, в наркотиках. Че­ловек уклоняется от общества своих прежних друзей и близких, не пошедших его путем. Он сближается с компанией таких же, как и он, несчастных рабов своих страстей. Все это еще больше его затягивает, узы греховных привы­чек все крепче его связывают, а сил нравст­венных, волевых и физических уже больше нет. Но и это не все! Часто приходится заме­тать следы содеянных грехов: соблазненная девушка чувствует вскоре себя будущей ма­терью, но боязнь общественного стыда (правда, в наше время сильно уменьшившегося) приво­дит ее к мысли об уничтожении в своем чреве зачатой жизни. Она решается на вытравление плода, а виновник ее падения часто способст­вует ей в ее преступном замысле. Один, такой "казалось бы естественный", "необходимый для нормального здоровья" грех привел к новому греху — детоубийства. А сама совращенная блудником девушка может быть пойдет с той поры легко по пути так называемой "свободной любви". Принцип "все позволено" вступает в свои законные права и клубок греховных ин­стинктов все крепче стягивает душу, разум, волю и стремление падших.

Уместно и своевременно перейти к пастырс­ким мерам борьбы с этими страстями. Тут, как и вообще во всей аскетике, надо различать меры запрета от мер предупреждений. Одно — это терапевтика греха; другое — гигиена. Одно относится к извлечению уже господствующих болезней; другое имеет задачею воспрепятст­вовать возникновению новых. Надо признать, что первому отдается в аскетических произве­дениях и в руководствах по нравственному бо­гословию гораздо больше внимания, чем вто­рым. Посему необходимо на этих вторых, "профилактических" мерах остановиться под­робнее, хотя следует и о первом сказать то, что нужно.

Советы пастыря кающимся в грехах против этой заповеди могут быть сведены к следую­щим.

1. Надо прежде всего и во всяком случае разрушать в умах христиан тот предрассудок, что удовлетворение плотской похоти, якобы, диктуется соображениями естественности и здоровья. Кстати сказать, свв. отцы аскеты по­нимали под "естественным" вовсе не безобраз­ное и безудержимое удовлетворение своих страстей чрева и плоти, а только то, что дейст­вительно необходимо вытекает из природных потребностей тела. "Естественное", по учению наших церковных писателей, никогда не может быть злым и греховным. Так, напр., св. Максим Исповедник, различавший в человеке две воли, — естественную и гномическую или рассудоч­ную, считал, что естественная воля всегда и только направлена на добро, так как в природе зла нет. Блуд и разнузданность диктуются нам вовсе не природою, а нашей страстью грешить и услаждаться этой страстью. Это наше самооправдание диктует нам "ради здоровья", пре­ступать заповедь чистоты и целомудрия. Вовсе не все врачи и не все естественники стоят на точке зрения удовлетворять рано или безмерно свою похоть. История же и опыт духовного воздержания учат как раз противоположному. Люди чистые и воздержанные (будь то в по­ловом или чревоугодническом порыве) в боль­шинстве случаев не знают многих болезней, сохраняют чистоту своего сердца и ясность ума. А распущенность в этом отношении, как это было уже сказано выше, не останавливает­ся на одной только похоти тела, но и болезнен­но возбуждает ум и толкает фантазию по пути создания привлекательных и грязных образов. Нечего и говорить, что грехи плоти очень часто ведут и просто к заболеванию разными дурны­ми болезнями. Пастырь должен всеми силами противиться распространению этого ложного и якобы научного взгляда на телесную жизнь че­ловека, по которому медицина защищает ран­нюю половую жизнь и советует плотскую рас­пущенность. Он должен всячески содейство­вать сохранению телесной чистоты, отвращать слабых и неутвержденных от опасного пути, укреплять их волю в борьбе со страстями и со­ветовать им оставаться верными и заповедям Господним и своим супружеским обязанностям.

2. Наравне с этим, пастырь должен совето­вать уклоняться от тех соблазнов, которые могут привести к этому греху. Людям, всту­пившим в преступную связь, надо настойчиво советовать эту связь порвать и бежать дальше от этого соблазна. Тех, кто еще не нарушили своей чистоты, но стоят, благодаря дурному со­обществу и опасным влияниям на пути к этому, надо тоже решительно отвести от пагубного и заразительного внушения своих сотоварищей или пытающейся может быть совратить их жен­щины. Не надо бояться кого-то "обидеть" или же оказаться в глазах сверстников плохим товари­щем, "несовременным" и "святошей". Пастырь и тут может много помочь примерами чистой жизни из литературы или житий святых.

3. Против настойчивых порывов молодого тела, против нездоровых мечтаний и в добром стремлении слабого духа удержаться от поте­ри невинности или же вернуться на путь чис­тоты, надо уметь противопоставить все аскети­ческие средства. Сюда относятся прежде всего воздержание чрева и гортани. Пост, эта мощ­ная, но к сожалению давно забытая доброде­тель, лучше многого другого может удержать от соблазнов плоти. Сытость же чрева и раз­жигание себя спиртными напитками только еще больше возбуждают неугасающий огонь телесной похоти. Поклоны земные может быть больше, чем что-либо другое помогут бороться с теми же порывами. Физический труд тоже хорош, умеренное занятие спортом, если оно ведется в обстановке целомудрия, также может помочь борющемуся с этой страстью.

"Четырьмя вещами множится блудная страсть в теле, — пишет преп. авва Исаия Нитрийский: — "спаньем вдоволь, ястием до сы­тости, смехотворным празднословием и наря­жением тела"

( "Добротолюбие", том I). Важно отметить и то, на что неоднократно писатели аскеты обращали внимание, а именно, что осуждение чужих недостатков часто ведет че­ловека к умножению в нем блудных пожела­ний. Осуждая других в меньшем, человек сам впадает в гораздо более сильный грех плотс­ких вожделений.

Кроме того, очень важно и то, что уснувшая, казалось бы, в человеке плотская похоть, на самом деле таится где-то глубоко в тайниках подсознания и от времени до времени дает себя знать, пробуждая в мыслях или во сне разные нечистые воспоминания прошлого. Евагрий монах в своих словах "О деятельной жизни" пишет так: "Естественные телесные движения во сне, без срамных мечтаний, пока­зывают, что душа некоторым образом здорова; сплетение же таких мечтаний есть признак того, что она больна. При этом знай, что вооб­ражение неопределенных лиц указывает на ос­татки давней страсти, а воображение лиц оп­ределенных указывает на новые уязвления сердца" ("Добротолюбие", том I). В данном слу­чае роль подсознания никак не должна быть пренебрегаема ни пастырем, дающим совет, ни самим кающимся, исповедающим пастырю эти свои, давно забытые, но по временам снова пробуждающиеся страстные пожелания.

Но, наряду с этими тремя советами, пасты­рю надлежит пробудить в душе исповедающегося сознание греховности. Это самое важное! Надо вместе с нездоровыми предрассудками и растлевающей обстановкой бороться и с самым грехом. Это должно быть заботою священника при всяком грехе, но при грехах плоти это долж­но быть особенно важною заботою. Надо все­лить отвращение к этим грехам, надо пробу­дить чувство стыда и надо вселить убеждение в несовместимости этих дурных привычек с духом чистоты и аскетизма, которыми проник­нуто учение Христово. Пастырь должен ука­зать кающимся на то, что этого рода грехи осо­бенно загрязняют душу и растлевают тело. "Блудяй во свое тело согрешает". Идеалом христианской православной жизни является особенная чистота души и тела, неповрежденность нашего ума и сердца, непричастие их к дурным мыслям и пожеланиям. Назначение нашей телесной оболочки — быть храмом Св. Духа, Отцы Церкви учат об Обожении нашей природы, ап. Петр пишет (2 Пет. 1, 4), что мы призваны быть "причастниками Божеского ес­тества, удалившись от господствующего в мире растления похотью"; все учение ап. Павла про­низано мыслью о святости, к которой призваны христиане, о том, что наше тело есть храм Бо­жества; вся Иоанновская письменность, как Евангелие его, так и послания наполнены вос­хвалением девства и чистоты. Невозможно со­четание святости и разврата, телесной чистоты и распущенности мыслей и чувств. Назначение наше не в удовлетворении своего тела, а в его прославлении, в приуготовлении его к нетлению, так  как  мы  "куплены дорогою  ценою"  (I Кор. VI, 20; VII, 23).

Святоотеческая письменность чрезвычайно высоко учит о ценности нашей человеческой природы. Нравственный идеал наш — Обоже­ние; Бог-Слово удостоил стать БогоЧЕЛОВЕКОМ, а не БогоАНГЕЛОМ; христианской аске­тике в корне чуждо гнушение плотью, какой бы то ни было лже-спиритуалистический дуа­лизм, манихейство и пр. Больше того, Гангрский поместный собор осуждает изуверческий аскетизм. Но вместе со всем этим, телесная чистота есть основное и неотъемлемое в нашей нравственной проповеди. Девство, преподобничество, вся история монашества, образы пус­тынников, св. Крестителя Иоанна и Самой Пречистой Девы-Богоматери должны быть всегда пред глазами христианина. Как бы ни была велика тяжесть плоти, как бы ни было легко искушение и велика наша способность грешить и падать, надо постоянно в себе про­буждать готовность каяться, сокрушаться в своих падениях и чувствовать стыд от допу­щенных нами нехороших поступков. К этому звать должен священник тех, кто пришли ему исповедать свои грехи в этой области. Надо внушить любовь к благоуханию чистоты, к просветленному облику человека, не знающего грязных побуждений. Священник должен раск­рыть глаза кающимся, что грехи плоти вовсе не являются чем-то непременно продиктован­ным голосом естества и здоровья, а как раз об­ратно: необузданной игрой фантазии и распущенностью нашей воли. Надо указать на то, как строго Церковь судит в своих канонах тех, кто позволяет себе грешить против этой запо­веди. Не отталкивая от себя и от Церкви, ука­занием на строгие прещения священник может пробудить совесть верующего и вселить в нее страх Божий. А это уже начало спасения.

Священник может таким образом удержать колеблющуюся волю молодого существа, гото­вого под дурным влиянием его сверстников и сотоварищей поддаться пагубным уговаривани­ям, и пойти спасти и тех, кто уже познал "вре­менную греха сладость" и пошел по греховно­му пути. Если пастырская попечительная лю­бовь искренна, если сила его убеждения велика, и если сам он обладает достаточным нравственным авторитетом, пастырь может по­мочь и тем, кто начал грешить и жить распут­ною жизнью. Здесь важно, во-первых, уверить в любви и прощении Небесного отца, приемлю­щего кающегося с распростертыми объятиями. Священник ни в коем случае не смеет показать кающемуся какое бы то ни было чувство своего превосходства или гнушения слабостью греш­ника. Этот последний в священнике должен почувствовать не брезгливость и отвращение, а великое сострадание и возможность и для него, грешного и слабого, вернуться на путь чистоты и покаяния. Евангельские образы блудного сына и кающейся грешницы, примеры из житий святых и из истории, примеры возмож­ного спасения тех, кто, как бы глубоко ни пали они, все же возвращались в Отчий дом и из, казалось бы, погибших людей становились чис­тыми, возрожденными и начавшими новую жизнь. Священнику дана огромная возмож­ность через сочувствующее отеческое слово и при духовной поддержке, содействовать спасе­нию слабых людей. Надо уметь вселить в эти души надежду на милосердие и прощение, равно как и веру в возможность новой, чистой и богоугодной  жизни.

Все сказанное выше о грехах против VII за­поведи, о видах их и о пастырских советах каю­щимся в этих грехах и пороках не исчерпыва­ет однако всей проблемы пола. Половой ин­стинкт, самый сильный в человеке, связан с рядом параллельных вопросов, миновать кои вдумчивому пастырю не следует. Задача пас­тырского окормления не ограничивается одной только борьбою с этими грехами и одною про­поведью чистоты и воздержания. Пастырь дол­жен глубже всмотреться в тот сложный клубок вопросов, который связан с вопросами пола.

Современый психоанализ пошел очень дале­ко в этой области и поставил остро ряд таких тем, которых миновать нельзя. Не надо, конеч­но, принимать все предпосылки современного психоанализа и все его выводы, но миновать эти темы, как для воспитателей и родителей, так и для пастырей было бы недальновидно и неблагоразумной. Пусть "пансексуализм" Фрэйда страдает известною односторонностью, но психоанали-тические наблюдения как самого Фрэйда, так и других ученых, посвятивших свое внимание психоанализу, далеко не шарж.

Вдумчивое отношение к проблеме пола за­ставляет признать, что она не ограничивается одною только VII заповедью. Грехи против этой заповеди Моисеевой остаются грехами; смягчать их никак не следует, но проблема пола не может быть только предметом нравст­венного богословия, так как она не вмещается целиком в рамки морального кодекса.

Проблема эта гораздо глубже и шире, чем о ней часто думают. А главное, она гораздо тра­гичнее. Поэтому всякое упрощение этой проб­лемы приводит не к разрешению ее, а к безот­ветности. Эту проблему надо рассматривать не только в области нравственного богословия или аскетики, но и нравственной психологии, или, может быть, лучше сказать, пастырской пси­хиатрии.

После всего сказанного выше об этих вопро­сах, считаем все же нужным, во избежание не­правильных перетолкований и намеренных из­вращений нашей точки зрения, еще раз повто­рить вкратце сказанное, т. е. прежде всего еще раз подчеркнуть отношение пастыря к грехам, связанным с половой жизнью.

1. Пол и грех. Это есть самое очевидное в разбираемой теме, о чем и было говорено выше. Совершенно бесспорно, что всякое про­явление пола стоит на границе греха, если и не в области греха. Аскетическое бодрствование в этой области обязательно и единственно воз­держание мыслей, чувств и самых порывов тела может способствовать человеку удер­жаться от падения. Но одною аскезою не раз решается самая проблема пола. Аскеза помога­ет бороться с греховными проявлениями пола, но аскезою еще не исчерпывается все, что свя­зано с проблемою пола. Пастырь, как было указано выше, должен особенно обратить вни­мание, и свое и кающихся, на аскетические подвиги в этой области. Аскетическими подви­гами однако не все в этой области ограничива­ется, так как тема стала шире, чем греховные проявления половой жизни.

2. Пол и половая жизнъ. Очень важно не отож­дествлять этих двух вопросов, чтобы не впасть в неверные обобщения. Понятия половой жизни и самого пола вовсе не синонимы. Пол может и не проявить себя в половой жизни, так как пол глубже, чем эта жизнь, пол мета­физичен. Это значит, что он вовсе не совпадает с функциями половой жизни, которая лежит в области эмпирий. Пол — есть сила глубоко вкорененная и может ничего и не иметь с сек­суальными функциями. Пол может себя про­явить совсем по-другому. Из дальнейшего будет ясно, что человеку дано, так сказать, "десексуализировать" начало пола, т. е. освобо­дить его от возможных греховных проявлений. Перед человеком стоит задача трансформации своей половой энергии, ее сублимации, т. е. возведения ее на высшие ступени, совершенно свободные от каких бы то ни было греховных приражений, от всяких замутнений похотью. Человек с сильным коэффициентом пола, иначе говоря, яркая личность, одаренная раз­ными характерными чертами, может быть при правильном направлении воли, ума, чувств и вовсе и не подвержен грубым феноменам половой похоти.

3. Пол и творчество. Метафизические корни пола, которые вовсе, как было сказано, не сов­падают с низшими сексуальными функциями, особенно ярко проявляются в творческих даро­ваниях человека. Вряд ли нужно много гово­рить о прямой пропорциональности этих двух сил в человеке. Исторических примеров можно найти с легкостью поистине бесчисленное мно­жество, которые могут подтвердить сказанное. Лица с большими дарованиями в какой бы то ни было области духовной жизни, будь то ли­тература, музыка, художество, или политика, социальная жизнь и даже религия, были в подавляющем большинстве случаев и очень сильно одаренными и в отношении пола. Пуш­кин, Тургенев, Толстой, Бетховен, Шопен, Ра­фаэль, Тютчев, Бунин, Розанов, Наполеон и многие другие были натурами с исключительно большим коэффициентом пола и отдали каж­дый в своей мере и в свое время дань жизни пола. Метафизические его корни у них часто пробивались в область самой реальной эмпири­ки половой жизни. Их творческие порывы всегда были сопряжены с проявлениями по­ловой энергии. В отношении естественном эти проявления их не знали извращений. Можно упомянуть ряд других имен, у которых этот коэффициент пола толкал их в сферу ненор­мальных проявлений сексуальной энергии: Оскар  Уайльд,   Андрэ   Жид,   Марсель  Пруст,  Чайковский, Леонардо да Винчи, Микель-Анджело, Гоголь, Бакунин. У одних это проявля­лось в извращении половых стремлений, у иных же так называемым "комплексом Эдипа". Но все это были яркие личности в смысле пола. Многие трагически пали в борьбе с не­стерпимым грузом своей одаренности пола: Ориген себя оскопил; Отто Вейнингер кончил жизнь самоубийством, буквально раздавлен­ный преследовавшей его напряженностью пола; многие сошли с ума, впав в эротическое помешательство и т. д. Пол, как сказано, вовсе может и не переходить целиком в область фи­зиологии. Можно быть очень одаренным в смысле пола, человек в таком случае может быть яркой личностью, с большими индивиду­альными зарядами, может отличаться от серой массы незначительных людей, но это совсем не означает, что такой человек развратник, Дон Жуан и распущенный в половом смысле. Его пол может легко переходить в грубую страсть плоти и тем исказить то положительное, что заложено в самом поле. Истребить половую страсть нельзя; кастрация не есть решение воп­роса, так как пол дан человеку не какою-то темною силою, не злым началом в мире, а Самим Творцом, и дан для чего-то. Отрица­тельная борьба не есть борьба. В данном воп­росе ожидается религиозный ответ, а он состо­ит не в уничтожении того, что изволено в Предвечном Совете, а в преодолении того тем­ного, что может легко проявиться в этой связи. Если пол тесно связан с творческими дарованиями человека, то от человека ожидается и творческое преодоление того, что может ска­заться как зло и страсть. Это преодоление долж­но состоять в созидательном раскрытии тех дарований, которые таким сильным натурам свойственны. Эта одаренность, связанная с полом может быть профанирована, может легко смешаться и превратиться в простые физиологические отправления, в большинстве случаев связанные с излишествами; но эта же одаренность может быть возведена и на выс­шие ступени, или, как говорят, сублимирована в благородные и совершенно прозрачные про­явления сильной личности. В этой связи стоит та проблема, которая очень удачно названа "преображенным эросом".

4. Пол как эрос. Пол в его метафизическом смысле, как одаренность сильными личными качествами, как у мужчины, так и у женщины, может проявляться в жизни человека по-раз­ному. Если, как это было указано выше, пол обычно понимается обывательски, как сексу­альная жизнь, как, говоря языком аскетики, похоть, то это только одна, и при том низшая форма этих проявлений. Отождествлять пол с libido sexualis, это значит сузить и огрубить проблему. Пол может при усилии ума и воли быть устремленным к иным функциям, ничего с физиологией и не имеющим. Тут-то вот тема пола и эроса и выступает на первый план.

Понятие эроса чрезвычайно важно для хрис­тианской аскетики и в частности для нашей темы.   Необходимо   для   лиц,   не   искушенных тонкостями греческой филологии сделать предварительное замечание. Греческий язык, чрезвычайно богатый вообще, выработал целый ряд утонченных понятий для выраже­ния того или иного оттенка любви. Об этом пи­салось неоднократно и много, но для правиль­ного понимания нашей темы необходимо хотя бы вкратце перечислить некоторые понятия. Греческий гений знает следующие выражения для любви: άγάχη — как любовь в общем смысле слова, часто безотносительно к содер­жанию, вкладываемому в это слово в данном случае; στοργή — как любовь так сказать кол­лективная, социальная, т. е. предпочтение, ко­торое отдается семье, отечеству, народу и под.; φιλή — как любовь дружеская, так как φίλος означает по-гречески "друга"; этот термин для любви подчеркивает поэтому некую высшую, спокойную, более прозрачную или может быть даже духовную ступень любви; φίλτρον вкла­дывает в понятие любви что-то очаровываю­щее, почти колдовское, так как в буквальном своем значении это слово означает "любовный напиток"; наконец, έρως, что может значить и страстную любовь, может быть даже вожделе­ние, но вовсе не должно быть этим ограничива­емо. "Эрос" может означать вовсе не "язычес­кого божка страстности", а горячую, пылаю­щую, стремительную любовь. Об оттенках этих писалось много и в филологических трактатах, и в богословских трудах. Упомянем лишь "Этику преображенного эроса", покойного проф. Вышеславцева, книгу, которую каждый пастырь должен знать и ею он сможет много помочь в трудных вопросах, возникающих с темою пола; интересны сопоставления о. П. Флоренского в его "Столпе и утверждении Ис­тины". Содержательна и достойна внимания книга A. Nygren, "Eros et agepe", равно как и Η. Scholz, "Eros und Caritas".

Христианские писатели греческой культуры прекрасно осведомленные в тонкостях своего родного языка и свободные в выборе того или иного выражения для нашего "любовь", умело пользовались то тем, то иным из этих выраже­ний. Нередко найти у византийских богословов отрывки, в которых использованы два, три или четыре из приведенных выше терминов. Это делалось не ради чего иного, как ради оттенения того или иного смысла, который в данном случае писателем высказывается.

Давно уже Wilamowitz-Moellendorff в своем капитальном труде о Платоне заметил, что Платон не пользуется понятием άγάχη, равно как и ап. Павел избегает термина "эрос". Но такое платоновское выражение, как именно "эрос" очень рано приобретает права граждан­ства в христианской богословской литературе и даже в частности в аскетических трактатах. Но по неведению, и во всяком уж случае не по бедности языка, отцы церкви часто прибегают к термину "эрос", как и св. Григорий Нисский охотно называет нашу любовь к Богу словом φιλτρον, τ. е. придавая этой любви смысл чего-то чарующего, опьяняющего, увлекающего. За­падные   писатели,   как   это   указал   Шольц,   в  процитированной выше книге, следуют скорее за ап. Павлом, но они в большом числе пользу­ются своим латинским "caritas". Таков был блаж. Августин, Данте и Паскаль.

Как бы то ни было, слово "эрос" часто и охотно употребляется нашими святыми под­вижниками, нашими аскетами, нашими мисти­ками. Слово это могло, конечно, иметь и тот свой смысл, какой оно приобрело в обыватель­ском сознании, т. е. любви специально чувст­венной, приближающейся таким образом к "li­bido" фрэйдовского психоанализа. Это и побу­дило псевдо-Ареопагита написать несколько строк в защиту употребления этого слова, вульгаризированного "чернью". Но образован­ные богословы, например: Св. Исповедник Максим, возвышенный аскет и тонко образо­ванный эллин, неоднократно пользуется этим именем для обозначения нашей любви к Богу. Его мы найдем особенно часто у св. Фотия Константинопольского, у св. Григория Паламы и у многих мистиков православного Востока.

Мы сочли уместным несколько дольше оста­новиться на этих терминологических подроб­ностях, так как слово "эрос" в трудах совре­менных писателей очень часто употребляется как условное понятие, как технический термин. Оно противопоставляется понятию "sexus" у такого выдающегося и вдумчивого католичес­кого психолога, как Johann Klug, в его книге "Глубины души" (есть теперь перевод и на французском языке). В этом контексте слово "эрос" приближается скорее к метафизическому понятию пола, тогда как "sexus" означает его физиологическую, т. е. низшую функцию.

Слово "эрос" в данном контексте имеет свои большие преимущества и хорошо объясняет некоторые возможности в духовной жизни. Как это правильно заметил в своей работе А. Нигрэн, "эрос" существенно отличается от άγάχη . Это последнее понимание любви ни в каком случае не должно быть воспринимаемо, как некая высшая ступень "эроса". Άγάχη совер­шенно не зависимо от "эроса", так как это два понятия вполне самостоятельные. Άγάχη ни­когда не было в понимании писателей гречес­кой культуры каким-то этапом на пути преоб­ражения "эроса". "Эрос " уже у Платона знает свои ступени обычного, вульгарного "эроса" и "эроса" небесного. "Эрос, таким образом, субли­мирован, но в этой сублимации он не утрачи­вает своих характерных особенностей "эроса". Вот эта-то сублимация или преображение "эроса" и представляет собою существенно важную задачу для пастыря в вопросах, нами разбираемых.

Проф. Вышеславцев построил свою яркую и столь полезную книгу на этой мысли о воз­можности развития "эроса" от форм низших, вульгарных, т. е. от чисто чувственной любви до форм самых возвышенных, духовных, исхо­дя из учения того памятника, который в историко-богословской науке известен под именем "Ареопагитик" или творений некоего автора конца V или начала VI века, который долго отождествлялся с апостольским мужем св. Дионисием Ареопагитом, но не имеет с ним ничего общего. В трактате "О божественных именах", входящих в состав Ареопагитик автор говорит о том, "что толпа не понимает смысла божест­венного имени "эрос", отождествляя его с чув­ственным и телесным "эросом", что не являет­ся истинным "эросом", но его отображением" (гл. IV, пар. 12). Несколько выше автор зовет не смущаться именем "эрос", так как это поня­тие может быть возведено, т. е. возвышено, преображено и просветлено. Ниже (пар. 15) го­ворится о разных ступенях этого "эроса" как "силы единения и смешения"; "эрос божествен­ный, эрос ангельский, эрос разумный (духов­ный), эрос душевный и эрос физический". Важно то, что автор этого замечательного трактата, прекрасно знакомый с духом гречес­кого языка и его богатством, не колеблясь, применяет то же самое слово, как к ступеням любви, так и к высшим, — ангельскому и бо­жественному. Никому в голову не придет, и конечно, этого и в мыслях не было у автора, приписывать ангелами или Божеству что-либо чувственное, страстное. Вместе с тем, и не недостаток выражений заставлял его пользоваться этим именно термином "эрос", а не каким-либо иным. Из того богатого разно­образия выражений для любви автор мог бы, если бы счел это нужным, использовать какое-либо иное слово, иной оттенок, но он не делает этого именно потому, что видит в слове "эрос" возможность возведения от ни­зших ступеней до высших, от физической до самой возвышенной, духовной, т. е. просветлен­ной любви.

Если над происхождением "Ареопагитик" и витают до сих пор еще не рассеянные облака сомнений касательно его происхождения и воз­можных влияний; если автор его быть, может, был под немалым влиянием неоплатонической мистики; если, скажем даже больше, эти про­изведения возникли в какой-либо среде, не со­всем правоверной, то ряд других писателей христианского мира, писателей, ортодоксия ко­торых не может быть уже никак заподозрена, охотно пользовались этим именно понятием "эрос", как наиболее, по духу греческого языка, соответствующим тому содержанию, которое в него вкладывает эллинский гений.

Толкователь ареопагитских творений, столп монашества и Православия, св. Максим Испо­ведник бесчисленное множество раз пользует­ся словом "эрос", выражая им в большинстве случаев именно ту горячую любовь, то влече­ние, которое христианский дух имеет к Вы­сшему эросу, т. е. к Богу. Найдем мы это слово и у такого Эллина, как св. Фотий Константино­польский, найдем его и у возвышенного аскета Григория Паламы, бывшего под сильным влия­нием ареопагитской мистики, чтобы не гово­рить о других.

Книга проф. Вышеславцева тем именно и ценна, что дает пастырю руководящую идею помочь тем, кто себя чувствуют пленниками низших форм чувственности, помочь именно призывом   к   возведению   своих   влечений   от этой грубой чувственности к высшим ступеням духовного бытия, к исканию Божественного эроса. В этой книге ценна именно та мысль, что низшее может быть сублимировано, что чело­век вовсе не в безвыходном плену у своей чув­ственности, а может стать на путь возвыше­ния, на путь очищения и преображения. Гру­бые силы эмпирического пола, т. е. похоти, могут найти свой выход вверх. Заложенное в человеке чувственное начало может быть пре­ображено и облагорожено. Пол как сила мета­физическая вовсе не обязательно должна быть снижена до уровня грубых физиологических проявлений похоти, а может подняться до вер­шин духовных. Человек должен быть призван творчески сублимировать свой "эрос". Аскети­ческая борьба со страстями является только одной из форм этой борьбы. Аскезой м. б. по­беждена похоть в данную минуту, но это не ос­вободит человека от того заряда сил, который ему дан творческой волею Создателя. Пост, мо­литва, покаяние, бегство от соблазнов не иско­реняют того, что свойственно природным силам человека. А эти силы вовсе не должны быть обязательно силами низшими, чувственными, половыми. Творчески сильная личность может и должна эти свои стремления направить в об­ласть положительную: эстетическую, научную, социальную или какую-либо иную. Надо поэто­му пастырю, наряду с советами аскетико-нравственными, давать и иные советы, занять дух человека чем-то положительным, звать к раск­рытию своих творческих дарований не в области  создания чего-то  низшего,  и  в  сфере  вы­сшей и облагораживающей.

Наряду с этим весьма важно то, что Вышес­лавцев говорит о силе воображения. С этим связано все психоаналитическое учение о под­сознании. Многое рождается у нас в образах. "Эротическия чары, — говорит этот ученый, — привлекающаго образа основаны на том, что он сразу формирует хаос подсознательных влече­ний; а образ, способный преобразить хаос в космос и красоту, он и есть прекрасный образ" (стр. 77-78). Игра фантазии в жизни пола ог­ромна; образы, чего-то влекущего и зовущего ко греху могут быть заменены иными образа­ми, иной работой воображения, работою твор­ческой. Здоровая литература, музыка, худо­жественные картины, научная работа, интерес к знанию могут отвести плененное воображе­ние в иную область. Поэтому советы пастыря кающимся в этих грехах должны быть в извес­тной мере и наряду с чисто аскетическими со­ветами направлены к проявлению себя в изу­чении того или иного предмета, той или иной области искусства или в проявлении своих сильных дарований в сфере служебной, соци­альной, военной или иной. "Развратная мечта", о которой говорит в своей "Исповеди" митр. Антоний (стр. 59), должна быть заменена идея­ми чистыми, власть которых в уме и сердце человека не допустит сосуществование чего-либо грязного. В сущности то же, что и Вышес­лавцев, говорит и митр. Антоний: "должно на­полнять душу свою иным, лучшим содержани ем, должно любить Христа, родину, науку, школу, тем более Церковь, родителей, сотова­рищей по делу, которому ты посвятил свою жизнь..." (стр. 61). Грешащий плотскою похотью увлечен каким-то образом женщины или обра­зами чувственных наслаждений. Так пусть этот человек отдаст себя другому, увлекается чем-то возвышенным, что и поможет ему отой­ти от пленяющих его воображение предметов.

"Трудно побеждать плотскую похоть, но можно", — говорит еп. Порфирий (Успенский). — "Надобно разсердить разсудок, когда возни­кает похотение, и потом приняться за работу, которая отвлекает внимание от женской пре­лести и усмиряет вожделение. В подобном слу­чае великую силу имеет также и простая мо­литва: "Господи помилуй!" ("Книга бытия моего", СПБ, 1894, том I, стр. 454).

5. Пол и брак. Эта тема также должна быть пастырем продумана, так как упрощение и здесь может привести к неверным выводам. Прежде всего, не должно себе представлять брак, как некую панацею от навязчивых приражений похоти. По учению церковному брак не есть открытая дверь к излишествам тела. Церковь молится о даровании брачующимся целомудрия, о соблюдении ложа ненаветным, о единомыслии душ и телес, о браке честном и ложе нескверном. Брак не есть дозволение на нечто безудержное, на некую необузданность и распущенность. В браке должно быть и воздер­жание. Возможные болезни одного из брачующихся,   периоды  ожидания  младенцев  и  под.??????????????????????????????????????????????????????????????????????????????

обрекают другую половину на воздержание и на известную аскезу.

Нельзя с другой стороны, брак сводить и к одному только деторождению, как это свойст­венно римо-католическому взгляду на брак. В браке, по учению отцов церкви, большое значе­ние придается духовной стороне его.

Тема   пола  не   покрывается  сполна   сферой брака.   Этот   последний   является   законной   и Церковью благословленной формою удовлетво­рения   низших   функций   пола,   т.   е.   половой жизни.  Проистекающее  отсюда деторождение получает естественное свое развитие, чем од­нако не исчерпывается область брачной жизни. Брак может и не быть плодотворным в этом смысле в силу тех или иных обстоятельств. Но даже   и   при   счастливом   в   этом   отношении браке,  пол  будет  себя  проявлять  совершенно самостоятельно, поскольку, как это было ука­зано выше, пол глубже и шире физиологичес­ких  своих  проявлений.  Пол в  смысле сильно одаренной личности ищет и других, кроме фи­зиологических, своих проявлений. Одаренность той или другой стороны брачного союза требу­ет иных сфер для своего воплощения, творчес­ки сильная природа может оставаться сильной и яркой, совершенно независимо от того, как протекает   половая   жизнь.   С   годами   низшие функции пола могут уже  и замолкнуть и не требовать   своего   удовлетворения,   тогда   как высшие    стремления    пола    яркой    личности будут все еще и может быть очень долго, ис­кать   своего   воплощения.   Пол   в   его   высшем  смысле пойдет по своему пути, независимо от темперамента и стремлений другой половины союза. И в таком именно разрезе брак, устрем­ленный только на низшие проявления пола, будет обречен на многие несогласия, чтобы не сказать трагедии.

Ярким примером в истории может прекрасно послужить брак Толстого. Бесспорно одарен­ный во всех отношениях творец "Войны и мира", одаренный и в смысле физиологическом и в области художественной и интеллектуаль­ной, в известную пору своей жизни искал вы­явления своей яркой личности в сфере, ничего не имеющей общего с супружеской жизнью в ее узком смысле. Увлеченный своими нравст­венно-религиозными исканиями, Толстой, в ущерб своему художественному гению, пошел по пути совершенно отличному от того, каким себе представляла совместную жизнь его жена. Молодая девушка, полюбившая севастопольс­кого офицера, беззаветно ему преданная, пре­красная жена и мать, свидетельница и верная почитательница его творений, она не могла никак разделить увлечений Толстого второй половины его жизни, начавшего косить, пахать, тачать сапоги и класть яснополянским кресть­янам печи, которые, кстати сказать, были почти всегда никуда не годными и дымили. Счастливый в узком смысле слова брак, сде­лался маловыносимым в смысле несогласности высших интересов одной и другой половины этого брачного союза. Толстой пережил, и это, вероятно,    вполне    понятно   и    оправдываемо, свои ранние увлечения семейными интересами; дети, их болезни, их нужды и заботы об их бу­дущем не могли превлекать к себе внимания Толстого, искавшего какой-то вечной правды и каких-то новых путей; но, с другой стороны, и жена его не обязана же была увлекаться, забыв свои непосредственые обязанности жены и матери, яснополянской школой, сапогами и печами. Трагедия Толстых, а вовсе не одного только Толстого, достаточно всем известна, чтобы на ней останавливаться здесь. Следует, однако, справедливости ради, не оправдывать обязательно одну сторону (самого Льва Нико­лаевича), осуждая его жену, не ставшую "толс­товкой". В данном примере, счастливый когда-то в узком смысле слова брак, оказался муче­нием и неудачей в смысле духовном.

Подобными примерами полна обыденная жизнь. Несогласованность духовных устремле­ний супругов не может никак быть покрыта и сглажена их даже, может быть, безупречной верностью одного другому. Кроме физической близости брак непременно требует и духовной. Это вовсе не означает того, что муж должен раствориться в интересах своей жены, а жена должна быть "верной помощницей", "идейной подругой" и т.п. своего мужа. Вряд ли нужно требовать, чтобы жена профессора подыскива­ла подстрочные примечания к статьям своего мужа, "переживала" его художнические иска­ния или интересовалась его хирургическими или астрономическими изысканиями. Но с дру­гой стороны, совершенное равнодушие мужа к делу воспитания детей и к внутреннему миру своей жены, равно как и равнодушие жены к внутренней жизни своего мужа, свидетельст­вуют о том, что, несмотря на внешнее благопо­лучие супружеских отношений, внутренне брак терпит от глубокого несогласия.

Сила взаимной любви уступает в данном случае место остро проявляющемуся чувству эгоизма. Один пол, или одна личность совер­шенно затемняет другую, пренебрегает ею. Этот эгоизм является родоначальником всех несогласий во взаимной жизни двух личностей, двух полов. Эгоизм, который, по св. Максиму Исповеднику проистекает из неведения Бога (Письмо 2-ое, — М. P. Gr. 91, 397) порождает и все остальные страсти ("О любви" III, 8, — М. P. Gr. 90, 1020 АВ).

Себялюбие может быть преодолено только силою противоположною, т. е. любовью к дру­гим, которая приводит к Богу, так как "любовь к Богу мы знаем и именуем не как отличную от любви к близким, но как целиком одну и ту же любовь" (Письмо 2-ое, — 401 D.). Эта бо­жественная любовь основывается все на той же силе вожделения, — как учит тот же отец Церкви ("К Фалассию", — М. P. Gr. 90, 449 В.).

Вообще же, надо это отметить с особою силою, тот же Максим Исповедник, так много учивший о любви, и при этом об "эросе", как и об "агапи" может быть весьма интересным в данном контексте. Ему представилась в мисти­ческих прозрениях о мире в высшей степени интересная панорама трагического разделения в мироздании. Весь космос созерцается им рас­щепленным первородным грехом на некие "разделения"; на умопостигаемое и видимое, на небесное и земное, на рай и вселенную, на мужской и женский пол. Максим Исповедник с исключительною силою прозрения, как, может быть, никто иной, переживает это греховное состояние мироздания. Но он же убежденно исповедует свою веру и свое упование в то, что это трагическое состояние мира, это расщепле­ние человечества на мужское и женское нача­ла может быть преодолено и побеждено имен­но в силу любви ("Ambig. lib." — Μ. P. Gr. 91, 1304-1308). Максим вслед за Ареопагитиками так много и глубоко учивший об эросе и о воз­можности его сублимации, учит, наряду с этим, и о исцеляющей силе любви άγάχη, кото­рая, как мы видели, не должна быть восприни­маема, как высшая ступень эроса, но как сила от него независимая.

Грехи против ближних, семьи, общества. Так называемые "мелкие грехи"

Грехи плоти

Пастырская психиатрия