Отдел Пастырского богословия о душепопечении разрабатывается в пастырских руковод­ствах всех исповеданий. Но в пасторологии православной и католической он, в отличие от руководств англиканских и протестантских, приобретает особое значение. Признание испо­веди, как таинства, сообщает этому вопросу со­всем особую окраску, которой лишены испове­дания, от Рима отклонившиеся в эпоху Рефор­мации. Но опять-таки только в православном понимании этого момента духовной жизни душепопечение не теряет того характера чистоты церковной традиции, не загруженной схолас­тическими и казуистическими подробностями, традиции, верной опыту святых отцов и древ­ней аскетики.

В задачу учебного курса по пасторологии входит преподавание, разумеется чисто школьное и теоретическое, того искусства, ко­торым должен обладать пастырь-духовник. Самое индивидуальное из таинств, самое скры­тое благодаря своему интимному характеру от взоров постороннего наблюдателя должно быть будущему пастырю представлено в школьных схемах и примерах. Многое в этом пастырском служении зависит от благодатного момента, от помощи свыше, и этому научиться нельзя. Но в это таинство больше чем в какое-либо иное входит и элемент человеческий, мудрость пас­тыря, его духовнический опыт, т. е. то, что накопляется годами духовной жизни, молитвен­ным подвигом и т. д. Это и должно быть преподано кандидату священства. Опыт аскетики, писания духовников, свидетельства святых отцов, все это систематизированное и более или менее приспособленное для школьного ус­воения должно быть и является предметом академического курса.

При всей индивидуальности и неповторимости человеческой личности, а следовательно и каждой отдельной исповеди, преподавателю Пасторологии надо пытаться делать некоторые обобщения и строить схемы в этом отделе своей науки. Можно, например, говорить каж­дый раз особо о разных типах кающихся и тем облегчить работу молодого и неопытного ду­ховника при встречах с разными обликами грешников. Засим, можно и самые грехи, как отрицательные проявления духовной жизни группировать по отдельным признакам. Здесь всегда нас будет подстерегать опасность схо­ластического дробления, слишком академичес­ких схематизации, но это же может и облег­чить изучение этой трудной части пастырской науки, которую отцы называли художеством из художеств и искусством из искусств.

Но наряду с этим священнику приходится очень часто соприкасаться с такими случаями из духовной жизни, которые не только не под­лежат классификации, но даже просто не вмещаются в узкие рамки схоластического нравст­венного богословия. Дело касается таких осо­бых искривлений внутреннего мира человека, таких патологических явлений и парадоксов в духовной жизни, о которых следует больше го­ворить не в плоскости нравственного богосло­вия, а скорее в области пастырского психоана­лиза, пастырской психиатрии.

Вот эти три темы (типология грешников, ти­пология греха и пастырская психиатрия) и составляют предмет настоящего отдела о душепопечении. Необходимо этому всему предпослать некоторые общие понятия об исповеди.

Деятельность пастыря Православной Церкви протекает в особых, западному миру малодос­тупных, формах и сферах. Не говоря уже о диссидентах от Рима, надо сказать, что самое римское католичество не обладает тем богатст­вом, которое изобильно дано священнику пра­вославному. Ни в одной христианской общине Запада нет того богатства литургической муд­рости и красоты, как это имеет место в тради­ции православной. Церковь не только призыва­ет Бога, не только поет Ему славу, не только в честь Его совершает те или иные священно­действия; Она богато и щедро назидает своим богослужебным материалом всякого, кто вни­мательно прислушивается к ее словам. Литур­гическое богословие Постной Триоди и Октоиха в своих песнопениях учит верующих тай­нам отеческой аскетики, мистического опыта, истинам богословия. Наука о самоусовершении и борьбе со своими страстями и грехами пре­подана православному христианину в поэти­ческой и назидательной форме церковных песнопений. Канон Андрея Критского и другие богослужебные песнопения постного периода года преподаются Церковью для назидания верующих.

В своей богослужебной деятельности правос­лавный священник обладает таким оружием, которого вовсе лишены не только протестанты, но и традиционные латиняне. Богослужебная деятельность священника поэтому может быть мощным средством для воспитания и окормления верующих. Но главным средством для душепопечения является у священника право­славного его пастырское слово, обращенное к душам верующих, как в проповеди, так и во время пастырских бесед на исповеди или при иных случаях. Это слово, основанное на опыте святых отцов, почерпнутое из сокровищницы аскетического подвига и накопленное в церков­ной письменности помогает пастырю совер­шать духовное окормление верующих не на основании своего личного опыта и домыслов, а в связи с преданием Церкви. Если к этому прибавить то, что было сказано в начале этого курса об особом пастырском настроении, о даре сострадательной любви, чуждом всякого желания господствовать и покорять души, а проникнутом    стремлением   духовного   возрождения падшего, сострадания ему, помощи в минуту безнадежности и уныния, — то в руках православного духовника окажется совсем осо­бая сила, чудесно ему помогающая в трудном деле духовного окормления.

"Большинство нашего духовенства, — ска­жем словами митр. Антония, — само не знает, какая великая духовная сила находится в руках верующего духовенства" (Исповедь, стр. 4). Молодой священник, неопытный, робкий и малоосведомленный очень часто совестится тех сокровенных и интимных разговоров, в кото­рых так нуждаются многие слабые духом, сбившиеся с пути, сомневающиеся и под. Правда, есть среди молодого духовенства и недуг обратного порядка, а именно, сразу же пускаться в глубокие воды пастырского духов­ного окормления, соблазняться легким, каза­лось бы, идеалом "старца-духовника", требо­вать от своей паствы безусловного послушания и пр. Но этот второй недуг довольно быстро восполняется у умного священника постепен­ным приобщением к опыту Церкви, тогда как первая болезнь знаменует равнодушие молодо­го священника к духовным потребностям своей паствы и потому гораздо опаснее второй.

Выше достаточно было сказано о том, что пасторство не должно быть ограничиваемо одной аскетикой, что деятельность священника не вполне совпадает с границами учебника нравственного богословия (да кстати сказать, у нас у православных так и не создалось за сто с лишним лет существования нашей преобразованной духовной школы "системы нравствен­ного богословия"), но гораздо шире, глубже и "проблематичнее", чем учебник семинарской христианской этики. Пастырь, ограничиваю­щий себя одним только богослужебным или катихизическим моментом своей деятельности, явно недооценивает свои обязанности и не до­делывает возложенного на него. Но с другой стороны, момент душепопечительный, этичес­кий, аскетический безусловно входит в дея­тельность пастыря и составляет в нем одну из самых важных, если не первенствующих задач пастыря. Священник, уклоняющийся от этих вопросов и тем, в значительной степени пока­зывает свое непризвание и свою неспособность удовлетворять самым существенным требова­ниям своего служения.

Пасение — спасение может быть ограничено узко-аскетическим, морально-душепопечитель­ным содержанием, что не верно. В аскетичес­ком понимании спасения очень часто слышен звук отрицательный, т. е. призвание к неделанию того или иного, а положительный, твор­ческий ("и сотвори благо") заглушен до полной иногда пассивности, до нежелания вообще что-либо делать. Опасность такого "духовного ниги­лизма" очень сродни распространенному в Православии "психологическому монофизитст­ву". Это не верно, и это совсем не соответству­ет тому, как учили и как делали св. отцы.

Но если даже и не ограничивать так правос­лавное учение о спасении, если не отнимать от него  и  положительного  творческого  элемента, то все же момент аскетический, покаянный, нравственный занимает в науке о душепопечении начальное место. С него начинается стрем­ление к душевному спасению, через двери по­каяния грешник подходит к священнику-испо­веднику, требуя от него помощи и наставления. Поэтому пасение, как спасение, есть главная и первая забота пастыря-духовника. От него за­висит или запугать грешника, или его обнаде­жить; обременить его слабое и без того беспо­мощное сознание грозящими ему муками со­вести здесь и в будущей жизни, или же возродить его своей сострадательной любовью и вытащить из бездны греховной; надеть на его глаза шоры, на руки оковы, на язык возло­жить печать молчания и на все проявления жизни, на все зовы людей, на все свои собст­венные потребности произнести анафему, или же внушить ему, что он, хоть и глубокий грешник, но носитель образа Божия; а образ Бога Творца состоит и в том, чтобы самому творить что-то положительное, чем можно преобразить свое духовное состояние, а не только все считать потерянным, а себя "окаян­ным", "треокаянным", "погибшим" и пр.

Посему, приступая к исповеднической дея­тельности вообще, и к каждому грешнику в отдельности, пастырь должен помнить, сколь от­ветственно это служение. Помнить, что в его руках возможность и застращать и тем погу­бить слабого и грешного, а также и поднять, возродить и спасти. "Дар прощать выше дара исправлять наказанием", — писал митр. Филарет (Письма к архим. Антонию, наместнику Лавры, том I, стр. 28).

Исповедь есть поэтому: для грешника дверь покаяния, выход на новый путь жизни, а для пастыря возможность подойти к душе кающе­гося, начать его возрождение и перевоспита­ние. В этом возрождении ему даются огромные возможности: руководить кающимся, напра­вить его жизнь по иному пути, проникнуть в его стремления, оцерковить его, приобщить его к мистической жизни Тела Христова.

Духовнику дается к исповеди возможность внушить кающемуся, что есть христианское понимание жизни, мира, творчества и пр. Ду­ховник, сводящий исповедь или свои отноше­ния с кающимися на обычный схематический реестр грехов и добродетелей, расценивающий христианскую жизнь только как сумму добрых дел, понимающий Евангелие только как моральное учение — этот пастырь просто ничего не понимает в деле пасения-спасения, а явля­ется только мертвым схоластом, ригористом, казуистом.

Признание своих грехов грешником есть только первый шаг на новом пути христиане-, кого делания, отказ от прежних грешных своих привычек и естественное ожидание каких-то новых советов, призывов, наставлений. Для священника же эта исповедь есть начало возможного облагодатствования слабого человека. В руках у умного и вдумчивого духовника ог­ромная сила к преображению и просветлению грешника.

Исповедь, как сказано выше, наиболее инди­видуальное таинство, меньше всего терпящее схематизации и общие правила, но все же не­которые общие, вводные сведения и практи­ческие советы от опыта церкви, учебник пасто­рологии в настоящей своей части дать может и даже обязан.

Таинство исповеди, настолько само по себе своеобразное, что оно требует уяснения неко­торых сторон его, а именно: касающихся самой обстановки и содержа­ния исповеди; касающихся подхода, настроения и пове­дения самого духовника на исповеди; касающихся  внешних,  "обрядовых",  или, лучше  всегда  говорить,   "литургических"  под­робностей.

1.  Обстановка исповеди и ее особенности

Исповедь грешника, этот диалог между ним и духовником существенно отличается от всех вообще людских разговоров и общественных отношений.

а) Прежде всего грешник является здесь в совершенно обратном, чем в обыденной жизни, свете. Если всегда и везде люди стараются по­казать себя с лучшей стороны, ищут "рекомен­даций" и тщательно стараются скрыть все свои недостатки, чтобы о них только не подумали хуже, чем они на самом деле суть, то на испо­веди грешник обнаруживает все свои отрицательные стороны, старается припомнить все свои грехи, не стыдится показать себя со сто­роны унизительной. Это первое условие для правильной и душеполезной исповеди. Этого священник должен добиваться. С этого должна начинаться всякая исповедь. Этому надо учить. Иными словами, приходящие на исповедь и бо­ящиеся говорить о своих грехах, "кающиеся в грехах своих близких, но не в своих", сводя­щие исповедь на разговор об общих предметах, такие люди никакого представления о исповеди не имеют, а для себя и своей души от подобных разговоров пользы не получают.

б)        Исповедь стирает все перегородки и при­дает общению духовника с грешником харак­тер абсолютного равенства.  Священнику при­ходится  исповедовать  и детей  и  взрослых;  и мужчин и женщин; и простецов и ученейших мудрецов; обывателей, крестьян, нищих, своих же собратьев-священников, архиереев, царей и правителей. Но все эти категории людей совер­шенно  стираются  в  одном  общем  наименова­нии; "кающиеся", т. е. чающие духовного перерождения. Посему совесть пастыря-духовника должна быть кристально прозрачна для выслушивания  исповеди  всякого  человека,  терпение его    всегда   безгранично,    мерило    праведности всегда безупречно верное.

в)        Отсюда  рождаются и  особые  отношения "духовного отца" и "духовных детей". Древне­русский язык знал особые выражения: "покаяльный поп", "покаяльная семья". Это не просто фразеология и условность. Пастырская со­страдательная любовь именно и порождает такие отношения духовной родственности. В этой родственности вовсе не должно быть какой-то сентиментальности и душевности. Ду­ховное отчество есть любовь, но и власть. В руке пастыря и бальзам и твердый жезл кре­пости, жезл правости. Послушание духовному отцу вовсе не должно приобретать оттенка ду­ховной диктатуры, священник-духовник отнюдь не есть "директор духовный", как он часто назы­вается у латинян. Но с другой стороны, забывать момент власти духовника и послушания ему его духовных детей тоже не следует.

2.  Подход,  настроение и поведение духовника

Готовясь к исповеди вообще, т. е. приготовляя себя постоянно к высокому служению духовническому, а равно и приступая к данной, индиви­дуальной исповеди, священник всегда должен помнить, что от него зависит очень многое в деле спасения грешника. Спасает и возрождает, ко­нечно, благодать Божия, но подается она через его посредство и ему, пастырю, в эти минуты вверено веское слово духовническое, тут надо священнику стремиться стяжать и всегда в себе поддерживать следующее:

а) Духовный опыт, который дается, конечно, не из учебника и не сразу, а приобретается подвигом молитвы, углубления в Слово Божие и писания отеческие и общения с духовными учителями. Этот опыт дается работой над собой и, как учит митр. Антоний, старанием "полюбить людей, полюбить человека по край­ней мере в эти минуты, когда он отдал себя тебе, отдал себя Богу" (Исповедь, стр. 7).

б)Сознание   особенности   своего   служения, как духовника. Созидание в себе особого нрав­ственного дара сострадательной любви, помога­ющей пастырю возрождать кающегося, помога­ющей  становиться  соучастни- ком  искупитель­ного подвига Христова.

в)Отношение к греху, как болезни, больше чем как к  преступлению. Отсюда старание у священника   помочь грешнику, излечить его, успокоить мятущуюся  совесть.  Отсюда    же стремление  любить   грешника,    жалеть  его,   и никак не брезговать им и поменьше обличать и осуждать грешных.

г) Памятование об абсолютной тайне испо­веди. Поведанное на исповеди НИКОГДА И НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДУХОВНИКОМ СООБЩЕ­НО НИКОМУ. Священник должен посему не только блюсти эту тайну и не выдавать ее в разговорах служебных и на допросах поли­цейских и следствиях судебных, но он до­лжен всячески и всегда помнить это и быть на­стороже. Ни намеком, ни выражением, ни в проповеди, ни в пастырских разговорах свя­щенник не смеет рассказывать того, что ему было поведано при совершении им таинства покаяния.

д)Стараться   развивать   в   себе   внимание умное и сердечное, проникать в сказанное, ста­раться разбираться в сложной и подчас запу­танной духовной жизни кающегося. Ему нужно подчас совершать задачу особого пастырского психоанализа, докапываться до корней и истоков  постигшей человека  духовной болезни  и безвыходного состояния. Он должен в себе раз­вивать особый дар "рассуждения духовного".

е)Стараться стяжать исключительное терпе­ние и смирение. Первое особенно необходимо при длительных и многолюдных исповедях, особливо тогда, когда человек, не умеющий исповедовать­ся, начинает говорить вещи, совсем к исповеди никакого отношения не имеющие, всякие житей­ские мелочи и подробности или же "каяться в грехах своих близких", а о себе ни слова покаян­ного не говорит. Второе, когда некоторые лица(это бывает весьма  часто) во  время   исповеди сами начинают  поучать священника,  указывая ему на его недостатки, облекая это иногда в искусную   форму   признания   себя   виновным   в осуждении пастыря в том-то и том-то.

ж)Выше говорено было о пастырском даре сострадательной любви к кающемуся грешнику, т. е. о способ-ности уметь "сопереживать" с кающимся его нравственные страдания и сли­ваться с ним в его покаянном настроении. Священник должен возгревать в себе умение все понять, чтобы и все простить. Но вместе с этим пастырь никак не должен забывать  того,  что такое всепрощение не должно быть поводом и снованием к ослаблению нравственных принципов верующих. Пастырь всегда должен пом­нить святоотеческое мерило: "люби грешника, но ненавидь самый грех". Посему священник должен знать границу своего сострадания, чтобы не давать повода грешнику и дальше продолжать свои погибельные привычки. "Христос никого не осуждал, Христос простил даже и блудницу", — часто говорят люди с "широкими взглядами"; но они забывают, что Христос, прощая блудницу, сказал: "иди и больше не греши". Пастырь поэтому должен помнить и о своей отеческой власти, власти решить, но и вязать, когда это нужно. Снисхо­дя к слабости грешного человечества, он не должен искажать самого духа евангельского учения о грехе. Замечательно пишет митр. Филарет Московский: "Снисхождение к пре­ткнувшемуся и падшему надобно иметь, но снисхождение к небрежному и закосневающему в падении имеет в обществе неблагоприят­ное действие, охлаждая ревность и распрост­раняя небрежение. Надобно беречь каждого: но еще больше беречь дух всего общества. Гос­подь да наставляет соединять милость и истину" (Письма митр. Филарета к архиеп. Тверс­кому Алексию, Москва, 1883, стр. 2).

3.  Внешние подробности исповеди

Они касаются литургических моментов этого тайнодействия и самых методов исповедания.

В литургическом отношении знать необходи­мо священнику нижеследующее:

а)        Стараться возможно больше развивать евхаристическую жизнь в своей общине (приходе). Частое причащение должно стать нормой,а не исключением.

б)        Исповедь вовсе не должна быть связана непременно с причастием. Можно исповедовать и не накануне   причастия(митр.Антоний).Были и такие мнения среди православных пастырей и пасторалистов (о.Т. Налимов), чтобы люди,  напряженно  живущие  евхаристической жизнью и часто исповедающиеся и п ричащающиеся, не непременно перед каждым причас­тием исповедывались.

в) Исповедь вовсе не должна быть ограни­чена одним только великопостным периодом года. Надо внушать частое причастие, хорошо бы в каждый пост, еще лучше и по большим праздникам или памятным личным и семей­ным дням. Это позволит священнику не быть обремененным большими толпами исповедывающихся в Страстную или иные седмицы Великого Поста.

г)         Многие   советуют   предварять   исповедь проповедью или соответствующим поучением. Проповеди о покаянии, но отнюдь не обличительные, а сострадательно вразумляющие должны говориться чаще, чтобы подогреть в верующих желание духовного возрождения.

д)        Решительно избегать так наз. "общих исповедей", когда люди, стыдящиеся признавать­ся в своих грехах, пытаются нечувствительно для себя, без душевной боли и самообличения,  а следовательно и без пользы, исполнить фор­мальную сторону исповедного тайнодействия.

е)        Перед исповедью прочитывать положенные молитвы. Не забывать читать и поучение, напечатанное  в  Требнике:   "Се,  чадо,  Христос невидимо стоит пред тобою".

ж)        Прослушав кающегося и внушив ему то, что пастырская совесть найдет нужным, про­читать непременно ту из "разрешительных мо­литв", которая в Требнике напечатана первой:"Господи Боже спасения рабов твоих...", ибо в ней то и содержится прошение Богу о прими­рении грешника с Церковью, о прощении ему грехов  и  даровании  ему   "образа   покаяния".Вторая   молитва   "Господь   и   Бог   наш   Иисус Христос"  есть   молитва   по   существу   своему даже  и  не  православная.  Она  неизвестна  ни грекам, ни единоверцам и в наших требниках ее не было в старое время. Проникла к нам она от  Петра Могилы и носит на себе латинский отпечаток,  приписывая прощение грехов  священнику: "и аз недостойный иерей, прощаю и разрешаю".   К   сожалению   большинство   свя­щенников ее-то и читают, опуская существенно важную молитву первую.

В этом состоят главные литургические на­поминания духовнику. Можно указать еще и на разности в нашем чине исповеди по срав­нению с греческим. Там читается ектения о прощении грехов, в обратном порядке стоят обе молитвы перед исповедью и совершенно особенные, у нас несуществующие молитвы раз­решительные.

Но особенно большое различие между нашей исповедной практикой и греческой заключает­ся в том, что они сохранили древний институт "духовных отцов", или по старо-русскому "покаяльных попов", который мы забыли, но следы коего сохранились и в печатаемых и те­перь наших требниках.

Славянский требник содержит перед главой 7-ой "о исповедании" особое Предисловие и сказание, "о еже како подобает быти духовни­ку". Кроме различных указаний увещеватель­ного характера, в этом предисловии в конце читаем: "Аще кто без повелительные грамматы местнаго епископа дерзнет примати по­мышления и исповеди: сицевый правильно казнь приимлет, яко преступник божествен­ных правил, и зане не точию себе погуби, но и елицы у него исповедашася, не исповедани суть..." Но ни один священник русской церкви вот уже несколько столетий никогда не видал этих грамот от епископа и ни один епископ у нас таковых полномочий духовенству испове­довать не выдавал.

Иное дело на Востоке. Греческий "Евхологий" содержит и особый чин "Доследование, егда творит архиерей духовника". Содержание его таково.

По обычном начале, диакон: "Господу помо­лимся". Архиерей читает молитву: "Господи Иисусе Христе Боже наш, иже Петру и Иным единонадесяти  учеником,  апостольское   и  духовническое служение даровавый, решити и вязати человеков прегрешения повелевый, Сам и ныне раба Твоего (имя рек), от мене избран­ного, всякия же благодати исполненнаго, достойнаго и его апостольскаго и духовническаго Твоего служения, чрез мое смирение покажи, во еже решити и вязати недостойных прегре­шения. Яко Ты еси Податель благ и Тебе славу возсылаем..."

После этого читается Евангелие от Иоанна, "Сущу позде в день той, во едину от суббот..." (XX, 19 и след.).

Архиерей, по прочтении Евангелия заключа­ет чин такой формулой: "Наша Мерность, Благодатию Всесвятаго и Началосовершительнаго Духа, проручествует тя благоговейнейшаго (имя рек) духовника во служение духовнаго отчества, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь".

На Востоке, и в древней Руси только таким образом рукопроизведенные в особое служение "духовнаго отчества" иереи и могли совершать исповедывание приходящих к ним грешников. Этим не вводилось никакое умаление таинства священства. Разумеется, что всякий иерей, за­конно рукоположенный, обладает сакрамен­тальной властью "вязать и решить". Но дис­циплинарно церковь это ему не дозволяет, пока он не приобретет достаточный жизненный и духовный опыт.

Конечно, большие пространства России, ред­кие приходы, духовная нужда, а в особенности ненормальные условия нашей жизни не могут удовлетвориться малым числом таких, архиере­ем поставленных, духовников. Но с другой сто­роны вызывает улыбку только что рукоположен­ный юный иерей, без какого бы то ни было ду­ховного опыта рассуждающий о грехах людских, врачующий застарелые болезни и разыгрываю­щий из себя "старца" и "духовника".

Это различие двух пастырских практик удивляет наших соотечественников, когда им приходится знакомиться с греческим обиходом духовенства. В свое время, в XVIII в. киевский митрополит Рафаил (Заборовский), в указе от 3 ноября 1731 г. высказывается отрицательно по этому поводу. Его аргументация основыва­ется на том, что если священнику дозволяет­ся большее, дозволяется совершать все таин­ства, то почему же ему запрещается одно из таинств. Заметить следует при этом, что за­прещение это относительно. Это в сущности даже и не запрещение, а известное ограниче­ние, сообразуемое с возрастом молодых иере­ев и с их неопытностью. Священнику молодо­му, конечно, не вовсе запрещено исповедывать, а временно, впредь до приобретения известной опытности, не дано принимать на себя то, что ему еще не свойственно. Это за­прещение характера так сказать дисципли­нарного, иерархического, а не сакраменталь­ного. По практике русской церкви и монашес­твующим иереям не дозволялось венчать браки, но, когда иеромонахи назначались на должности посольских или флотских священ­ников, то они венчали (О мнении митр. Рафаила см. Труды Киев. Дух. Ак., 1908, июнь, стр. 239).

Повторяем во всяком случае, что не может не броситься в глаза запрещение нашего Треб­ника: не исповедовать без особой грамоты — разрешения архиерея в то время, как таковой грамоты ни один русский священник никогда не получал и в глаза не видел. Следовало бы в таком случае и в Требнике этого не печатать.

А в древней Руси такие грамоты давались. Проф. В. И. Бенешевич приводит текст такой грамоты или, как она надписывается: "Пись­мо датися священноиноку, когда поставят его отца духовного" ("Сборник памятников по ис­тории церковного права". Петроград, вып. 1, 1914, стр. 49).

"Смирение наше, ради своего письмени, бла­гословляет честнейшаго в священноиноках НН в отца духовнаго, яко да приемлет исповедника иже к нему приходящих христиан. Подобает у бо сицевому не быти сластолюбезна, не среб­ролюбива, не трапезолюбива, не славолюбива, не гневлива, не тщеславна, не злопамятна, не зло за зло воздателя, но паче да будет кроток, смирен, не сребролюбив, ненавидяй вся сла­дости мира сего, терпелив, постник, бодр, поучения божественных писаний имея всегда, преданна известно испытуя апостольских пра­вил, догматом исправление, чистоту сердеч­ную, милостиву и умилену, священничества таинство, откровение божественных тайн, по­неже тем дасться разумети тайны небеснаго царствиа, по слову Господню; сердца же приходящих к нему испытовати, и согрешениа и помышлениа, ответы давати по правилех, овы обличати, ины молити, поучати же ко спасе­нию приходящим к нему душам. Сего ради и будет вязати, яже суть по достоянию, и решати паки такожде достойнаа, прощая же и се, яко иже хотять и произволять, еже быти иноци в животе их, или паки к смерти, с блюдением сотвори их иноки, по евангельскому преданию. Сего ради бысть и се утвержденное письмо и подасться честнейшему в священноинокох НН в лето...".

Что древняя русская практика не отлича­лась от греческой, и что в старину, в Московс­кой Руси существовали особо от архиерея пос­тавленные духовники, как это и требуется Треб­ником и как это сохранилось до днесь на Востоке, явствует из старинных рукописных "потребников". Так наприм. в рукописных книгах Новгородской Софийской библиотеки (NN 1061, 1062, 1066, 1067, 1085 и 1087) содержится такое примечание: "Юннии же иереи еще сущии отнюдь да не смеют прияти ни едину душу ко ис­поведанию". (Цитирую по магистерской диссертации Д. Н. Дубакина, "Влияние христианства на семейный быт русского общества в период до времени появления "Домостроя", "Христианское чтение", 1880/П, стр. 35).

Мы настолько забыли древнюю русскую и современную восточную практику, что даже в официальном журнале, издававшемся при СПБ Дух. Академии ("Церковный Вестник" за 1896 г., N 30, стр. 974), в отделе "Из области церковно-приходской практики", дано указа­ние, что под "повелительной грамотой" надо понимать так наз. "ставленническую грамоту, с которой рукополагаемый приобретает всю пол­ноту иерейских прав". Это неверно. Ставленническая грамота это одно: это удостоверение от епархиального архиерея в законности рукопо­ложения; а грамота, о которой говорит Требник и упоминаемые древние канонические памят­ники, это особое полномочие на совершение духовнического служения, связанное с приве­денным чином "поставления в духовника".

Если эту древнюю практику и невозможно возродить в наших условиях жизни, то следовало бы не смущать совесть иерея печатанием в требниках приведенного выше увещания. С другой стороны, и молодым иереям, помня о древней практике, следовало бы поосторожнее пускаться в глубокие воды "старчества", и по­меньше говорить о своем "духовническом опыте", каковым в сущности они и не успели еще обогатиться.

                                                                             *    *          *

Говоря о методе исповедывать, приходится лишний раз повторить, что исповедь есть на­столько индивидуальное таинство, и каждый кающийся настолько неповторим, а с другой стороны, у каждого духовника могут вырабо­таться свои приемы, которые он признает наилучшими и ему наиболее удобными, что давать какой-то   однообразный   и   для   всех   случаев примерный рецепт, как исповедывать просто невозможно и неправильно.

Духовник может предпочитать один или другой облик исповедывать, но в то же время и у кающегося есть свои особенности, которые требуют приспособления к его психологии. Исповедь может вестись, например, в форме воп­росов-ответов: "да — нет", или "да, грешен", или "да, каюсь" и под. Это более упрощенный способ, ускоряющий процесс исповедывания, а для людей, не умеющих или стесняющихся самим открывать свои помыслы, даже более легкий; но в нем больше формального момента, напоминающего допрос. Исповедь может, об­ратно, быть и в форме разговора, т. е. более простой беседы, лишенной всякого формализма и не сводящей все к перечислению по пунктам своих недостатков. Очень хорошие духовники предпочитали зачастую именно такую форму исповеди (в Оптиной старец Амвросий, митр. Антоний, о. Алексий Нелюбов, один из выдаю­щихся духовников в эмиграции и др.). Некото­рые духовники предпочитают сами ничего не говорить, а давать кающемуся все высказы­вать самим. Это дает возможность духовнику внутренне сосредоточиться, про себя творить молитву, но предполагает перед собою чело­века, часто исповедывающегося, привычного, открытого.

Как бы то ни было, но священник во время исповеди не просто должен слушать слова каю­щегося, а потом, преподав ему некоторые сове­ты,    прочитать   разрешительную   молитву,    а  обязательно в то время, как кающийся ему исповедует свои грехи, про себя творить мо­литву. Наилучшей, конечно, является класси­ческая Иисусова молитва. Она и грешнику по­могает своей духовной силой и самого духовни­ка укрепляет, очищает и просветляет его духовное зрение.

К сказанному о методе исповедывать надо добавить и то еще, что часто приходится слы­шать от приходящих за духовным врачевани­ем, а именно их незнание, как исповедываться, неумение говорить перед духовником о том, что у них на душе. Даже, если этого они и не признают, то все же это легко обнаруживается из самого хода исповеди: видно, что многие и понятия не имеют, в чем же именно состоит исповедь, о чем надо говорить, на что следует обращать внимание.

Поэтому необходимо духовнику подготовлять своих пасомых к исповеди. Каждому кающему­ся на исповеди невозможно прочитать лекцию о том, как надлежит исповедываться, но говорить проповеди на тему о покая-нии, стараться каждый случай использовать, чтобы направить мысли людей на покаянные темы, пользоваться и частной беседой и всяким случаем для на­зидания людей на эту тему — необходимо.     

В дальнейшем при характеристике отдельных типов кающихся будет сказано о затруднениях в исповедной практике; здесь же можно лишь в общих чертах указать на то, что часто кающиеся, совершенно не отдавая себе отчета, куда и зачем они пришли,  равно как совершенно не думая о том, что у священника стоит еще огромная толпа ожидающих испове­ди, и что священник тоже человек с ограни­ченным вниманием, слабыми силами и недос­татком времени, — просто-напросто разгла­гольствуют на все возможные темы, кроме главной и единственно в данном случае умест­ной, а именно: грех кающегося, покаяние, стремление к самоисправлению.

Некоторые (эгоцентрики, мало способные к самоанализу своих поступков, обидчивые, зло­памятные и пр. люди) начинают говорить о грехах своих близких (мужа, жены, детей и пр.), совершенно забывая свои собственные прегрешения и недостатки.Другие начинают вдруг задавать священнику труднейшие богословские и философские вопросы, которые их "мучают", например: о смысле страданий, о том, почему Бог их допускает, о "слезинке ре­бенка" и пр., совершенно забывая, что исповедь не есть и ни в каком случае не может быть беседой на богословские темы или семинаром по философским проблемам. Надо уметь вну­шить, что исповедь одно, а духовная беседа — совсем иное дело. Есть и такие, которые вдруг начинают на исповеди рассказывать о своих планах хозяйственных, семейных, служебных или о том, что они думают о том или ином воп­росе. Это тоже свидетельствует о современной неопытности в области исповеди. Найдутся в исповедни-ческой практике священника и тако­го рода кающиеся, которые многоречиво, медо­точиво,  елейно будут священнику показывать свои церковные познания и мнимую богословс­кую начитанность, будут уснащать свою речь всевозможными церковно-славянскими выра­жениями, словом изображать нечто деланное и надуманное, но зачастую очень далекое от самой простой и безыскуственной исповеди, т. е. простого признания своих грехов. Есть, нако­нец, и увы! очень часто встречается человек, пришедший на исповедь, но ни в чем себя ви­новатым не признающий, считающий себя "ни­чего особенного не сделавшим", избегающий что-либо постыдное о себе сказать и, либо отделывающийся общими фразами, либо просто молчащий. Все эти примеры можно бы умножить и найти в них большое разнообразие, но довольно и этого, что собственно свидетельст­вует о том, что очень немногие отдают себе отчет, в чем должна состоять исповедь, что есть покаяние и зачем Господом установлено это таинство.

Хороший "анализ покаяния" находим у о. А. Ельчанинова в его "Записях" (стр. 64, I издания): "боль от греха, отвращение от него, признание его, исповедание, решимость и желание избавления, таинственное преобра­жение человека, сопровождаемое слезами напряжением всего организма, очищение всех этажей души, чувство облегчения, ра­дости, мира".

Если это важно для грешника, то священни­ку следует помнить следующие слова митр. Антония: "чем глубже ты прикасаешься созна­нием своей далекости от того духа всеобъем лющей любви и сострадания, коим должен быть исполнен Христов пастырь, чем больше ты оплакиваешь свое очерствение, тем ближе к тебе божественная благодать, тем доступнее твоя душа для светлых озарений". Священник должен смиренно умолить Бога о вразумлении и научении, о смягчении сердца, о даровании духа сострадательной любви и руководственной мудрости" (Исповедь, 14).

Поведение священника. Вопрос о развлечениях. Внешний облик иерея

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Душепопечение. О значении исповеди вообще.

Типология грешников